В последние годы на Западе крупные корпорации принимают на себя миссию поставщиков новых глобальных идей, способных преобразить всю нашу жизнь. Зачастую, как в случае, например, с соцсетями, это бизнес-идея с масштабными социокультурными последствиями. Но такие мировые гиганты, как Facebook, SpaceX, Google, Unilever или Apple, уже идут дальше и позиционируют себя не просто как компании, но организации с особой миссией для человечества. О том, почему это произошло, мы поговорили с Иваном Каменевым, кандидатом экономических наук, научным сотрудником Федерального исследовательского центра «Информатика и управление» РАН.

— На ваш взгляд, каков потенциал корпоративной культуры генерировать идеологию, востребованную обществом?

— Корпоративная культура и идеология тесно связаны. Более того, именно корпорации сегодня на Западе являются новыми поставщиками идеологии, вернее — идеологий. Связано это с тем, что корпорации как особенно крупные организации возникают именно как рациональный, целенаправленный акт коллектива, который не может существовать без какой-то рамки, набора ценностей, обеспечивающего идентичность. Эта особенность корпорации объясняется в современной науке через два концептуальных подхода: корпоративное гражданство (работа в крупной компании идентична национальному гражданству) и теория стейкхолдеров (крупная компания не может игнорировать общественное мнение). Крупным корпорациям свойственно два ключевых момента: публичность и участие. Теория стейкхолдеров делает больший акцент на публичность, а теория корпоративного гражданства — на участие.

Начнем с публичности (социологический термин, который не следует путать с экономическим, где публичная компания та, что торгуется на бирже. — «Культура»). Оказалось, что крупная организация не может рассматриваться в отрыве от интересов всего общества, что она не автономна и не может просто так фокусироваться только на своей прибыли. Она как крупная организация должна ориентироваться и на широкий общественный интерес.

— Можете привести пример?

— Предположим, Сбербанк примет решение сменить технологии, используемые при проведении транзакций. И для того, чтобы централизованно и быстро это сделать, он на неделю закрывает все офисы. Может он это сделать как частная организация? Вполне. Но что произойдет со страной, если Сбербанк закроет на неделю все офисы? Вы без труда назовете десятки других бизнесов по всему миру, чья работа системно значима. Публичная корпорация не может себе позволить паузу в работе, даже если это целесообразно с внутренней точки зрения. И таких ограничений на свободу принятия решений публичными корпорациями бесконечно много.

Именно поэтому и возник новый тезис: крупная корпорация своими действиями создает публичные последствия, а это с точки зрения теории права уже заставляет нас смотреть на нее как на публичное образование. Масштаб корпорации делает ее публичной, а вместе с тем делает публичной и форму ее собственности. Следовательно, она не имеет права принимать решения так, будто бы она частная лавочка.

— Получается, роль крупных корпораций в обществе существенно выросла?

— Их значимость, безусловно, огромна, однако на самом деле усиливается здесь, скорее, роль государства, потому что перед ним возникает задача контроля над деятельностью этих корпораций. Но если до второй половины XX века мы видели в этом коррупцию и нежелательное вмешательство в рынок, то сейчас появилось понимание: если государство игнорирует эту свою функцию, то публичные действия корпораций способны разрушить все общество. То есть государство теперь получило от общества дополнительный мандат на вмешательство в корпоративную политику. Правда, речь идет не о контроле со стороны всемогущего государства, перед которым корпорация должна преклониться в безмолвии, а о постоянной гармонизации интересов путем переговоров в независимом суде.

— Как корпорации формируют свою «идеологическую повестку», пытаются понять, в чем состоит общественный интерес?

— Здесь мы должны вновь обратиться к теории стейкхолдеров, которая говорит о том, что политика корпораций есть равнодействующая от заинтересованных сторон. Это и есть дословный перевод слова «стейкхолдеры».

Соответственно, когда корпорация рассматривает любой вопрос, она не следует простой логике максимизации прибыли прямо сейчас: если будет принято неодобряемое стейкхолдерами решение, то она потеряет репутацию, а за ней и прибыль. Она всегда пытается согласовать интересы разных сторон. И здесь более организованные группы влияют на решение корпораций сильнее, чем слабые и неорганизованные, мало заинтересованные в проблеме.

Это приводит к тому, что, во-первых, возникают так называемые «решающие меньшинства» — небольшие, но хорошо организованные группы, которые начинают успешно навязывать корпорациям свою повестку. Больших успехов добились, например, гей-сообщество или «зеленые». Во-вторых, корпоративная политика становится динамичной, потому что внимание общества может быть приковано к разным проблемам. И если какая-то проблема выходит на первый план, то в ее решение включаются новые социальные группы, предъявляющие корпорациям все новые требования.

Хороший пример здесь — это Facebook, которому каждый год приходится отвечать на все новые обвинения в свой адрес. То соцсеть недостаточно борется с hate speech (разжиганием ненависти), то не уделяет должного внимания иностранным троллям, то недостаточно защищает права своих работниц-женщин, то не уделяет должного внимания жизням чернокожего населения. Общественный запрос меняется каждый год, заставляя корпорацию постоянно корректировать свою политику и идеологию.

Группы, которые не имеют возможности организоваться и выразить свое мнение, выпадают из процесса принятия решений, даже если это очень важные группы с точки зрения простой логики бизнеса.

В результате политика компаний и их культура складываются как баланс интересов разных заинтересованных сторон. Есть внешние заинтересованные стороны, а есть внутренние стейкхолдеры, которые присутствуют в компании всегда. И как раз для описания внутренних заинтересованных лиц и возникает теория корпоративного гражданства. Она переносит на корпорацию уже давно существующие в политологии теории гражданства.

— Попытка описать людей, работающих в корпорации, как тех, кто является частью некоторой специфической нации?

— Когда мы говорим про политическую нацию, то имеем в виду общность людей, которые видят свою историческую связь с государством, в котором живут. Та же самая концепция переносится на коммерческую корпорацию, где отношения между людьми совсем иные, чем классические отношения работника с работодателем.

Если моя компания делает что-то, что мне не нравится, то я должен заявить об этом, повлиять на принятие решений в компании. Если же меня не слышат или мое мнение не рассматривается как значимое, то передо мной встает выбор: либо признать это общее решение, либо покинуть организацию. И даже корпорации с сильной культурой и консолидированной идеологией, как, например, Google, этому подвержены.

Например, в 2018 году корпорация лишилась ряда крупных специалистов, недовольных сотрудничеством своего работодателя с Пентагоном в деле разработки военного искусственного интеллекта и беспилотников. В 2019 году многие ушли из-за проектов корпорации по ужесточению тайм-менеджмента, потенциально нарушающих конфиденциальность. И такие скандалы возникают каждый год, но указывают не на «кризис» корпорации, а, наоборот, на сильную корпоративную культуру.

Сотрудники, для которых принятая корпорацией позиция оказывается «слишком радикальной» или, наоборот, «недостаточно решительной», уходят, потому что чувствуют свою личную ответственность за принятое решение. Руководство корпорации не может удержать всех, но, как правило, избегает крайностей, чтобы сохранить ядро коллектива.

— Есть некоторый консенсус относительно того, что эпоха «больших идеологий» прошла и эта «идеологическая пустота» будет заполняться за счет тех идей, которые создают сегодня корпорации.

— Мы действительно часто говорим сегодня о том, что время больших идеологий закончилось, но именно вместе с концом индустриального общества. Представление о том, что есть какие-то консерваторы, либералы и социалисты, — это черта индустриального общества, ушедшего в прошлое. И, как нам уже довольно убедительно объяснил социолог и философ Элвин Тоффлер, на смену массовому индустриальному обществу приходит демассификация, то есть отказ от больших массовых идентичностей, и принятие того, что идеологий может быть намного больше и что это, в общем-то, более естественно для человека.

В новом постиндустриальном обществе нет больше массовых идеологий, массового производства, массовой культуры. Все распадается на более локальные центры. Лучший тому пример — Facebook и теория социальных пузырей, где оказывается, что, казалось бы, площадка одна, но поляризация внутри нее чрезвычайно сильна. То же происходит и с языком массовой культуры — он становится все более специальным, уникальным, впитывая в себя специфику не только национальной культуры, но и региональной. Элвин Тоффлер из этого, кстати, выводил торжество демократии, хотя происходящее сегодня больше похоже на демассификацию, и демократии тоже в сторону многообразных гибридных режимов.

— А мы можем вдобавок к этому вывести еще и торжество корпораций?

— В каком-то смысле да, потому что демассификация означает, что разные конкурирующие общества — особенно корпорации — становятся новым ядром постиндустриального общества. И, что самое интересное, мы до сих пор по инерции пытаемся в этом торжестве корпораций разглядеть антиутопию прошлого века, в котором миром управляют вступившие в сговор корпорации. Но это ошибка. Массовой корпоративной культуры нет. Все наоборот: мы видим конкурирующие между собой корпорации и их локальные идеологии.

— Не приобретает ли корпоративная культура сегодня некие религиозные черты?

— Набор ценностей, объединенных в идеологию, распадается на три уровня. Первый уровень — его называют теоретико-концептуальным — содержит в себе представление о том, как устроен мир — в прошлом, настоящем и будущем. Второй — программно-политический — содержит программу действий по преобразованию общества. И третий уровень — актуализированный — говорит о том, как надо жить конкретному человеку. У любой идеологии есть все эти три уровня. Однако главное отличие религии от идеологии, политической или корпоративной, заключается в том, что именно теоретико-концептуальная часть в ней доминирует. В то время как у политических идеологий доминирует программно-политический уровень, а в жизни отдельного человека — актуализированный. То есть главное в религии не обряды, хотя они, конечно, очень важны, а те смыслы, которые раскрываются на теоретико-концептуальном уровне. Религия всегда замахивается на концептуальное объяснение всего мира.

— Это, собственно, еще называют космологией.

— Да. При этом этот уровень тоже есть, например, в партиях, но он сформулирован намного слабее. Но что самое интересное — корпорации сегодня тоже пытаются замахнуться на этот уровень. Например, формулируя в миссии компании представления о том, какую роль в жизни общества (программно-политический уровень) и в построении его будущего (теоретико-концептуальный уровень) она играет. И чем крупнее корпорация, тем, разумеется, сильнее ее теоретико-концептуальный уровень.

Можно вспомнить, например, Илона Маска и его SpaceX. Это, конечно, радикальный пример, так как Маск с самого начала позиционировал себя как визионера в большей степени, чем предпринимателя. Однако этот радикализм полностью поддержан рынком. Капитализация Tesla обогнала все остальные автомобильные компании, невзирая на объемы производства и прибыли. Люди просто верят в ту картину мира, которую продвигает Илон Маск: мира, оставившего позади технологии XX века, будь то наличные деньги, бензиновые автомобили или ракеты «Союз». В противоположность радикальным экологистам имени Греты Тунберг, выступающим за отказ от современных технологий, Маск постулирует торжество прогресса и способность новых технологий решить все проблемы человечества, даже трагедию смерти. Именно в этом сила его корпоративной идеологии.

— Но зачем корпорациям вообще замахиваться на религиозный уровень?

— Благодаря работе на этом теоретико-концептуальном уровне крупные корпорации начинают конкурировать и с политическими организациями, и с религией и усиливают связь своих работников с корпорациями, создают для них более сильную идентичность — то самое гражданство, о котором мы уже говорили выше. Так, корпорации превращаются в носителей светской религии. Разумеется, это явление возникло не сегодня: можно вспомнить, например, Киплинга и его «Бремя белых», как хорошее объяснение идеологии колониализма. Ведь он, по сути, обосновал идеологию британских крупных колониальных корпораций. Просто в XX веке эти корпоративные идеологии оказались подавлены массовыми политическими идеологиями, а переход к постиндустриальному обществу их «освободил».

Материал опубликован в № 7 газеты «Культура» от 30 июля 2020 года в рамках темы номера «Кто придумает наше будущее?»