Дарья ВИЛЬКЕ, Вена

04.07.2019

Огромный розовый пластиковый заяц Дюрера косится на венский Ринг, сидя на парапете подземного перехода, его зеленая копия лениво смотрит на толпы туристов с крыши киоска, торгующего сосисками. Зайцы, созданные художником-концептуалистом Оттмаром Хёрлем, не дают забыть о том, что здесь находится одно из знаковых мест города. Теперь, — а еще двадцать лет назад Галерея Альбертина была скучным музеем, куда заглядывали только специалисты. На вопросы «Культуры» ответил директор знаменитой галереи Клаус Альбрехт Шрёдер.

Шрёдер: Сейчас для меня очень хорошее время. Мой контракт директора продлили еще на пять лет, мы готовим к открытию в марте 2020 года второй филиал, Albertina Modern, посвященный современному искусству, осенью во второй раз устраиваем большую выставку Альбрехта Дюрера… За двадцать лет я смог показать всю палитру музея, от Микеланджело, Рафаэля до Энди Уорхола и Ансельма Кифера, но главное — ​мне удалось подчеркнуть двуликость галереи. Она, с одной стороны, место современного искусства, где мы выставляем Германа Нитча, Арнульфа Райнера, Георга Базелица и прочих, с другой — ​парадные герцогские покои, обставленные огромным количеством оригинальной мебели, которую мы смогли выкупить и вернуть в музей.

В прошлом году у нас было более миллиона посетителей, но, конечно, публика за последние годы совершенно поменялась. И отношение к определенным периодам искусства тоже. Я наблюдаю, как искусство XIX века теряет значение — ​если мы не говорим о французских импрессионистах. Например, искусство эпохи Бидермейера было когда-то очень популярным, сейчас оно сдает позиции…

культура: В искусствоведческой среде есть мнение, что игроки арт-рынка превратили работы современных художников в тренд и теперь могут диктовать музеям, что является искусством, а что — нет. Это угроза для классики?
Шрёдер: Не думаю. Арт-рынок, о котором идет речь, это арт-рынки во множественном числе. Пять-шесть галерей современного искусства, все вокруг них и два аукционных дома Christie’s и Sotheby’s — ​один рынок. Рядом — ​огромнейший мировой арт-рынок, и он сейчас переживает кризис, несмотря на заоблачные цены, которыми оперируют игроки. Все, что происходит, влияет на нас — ​например, запланированная на следующую осень выставка Модильяни становится практически нефинансируемой из-за стремительно выросших страховых сумм. Но публика до такой степени нам доверяет и уверена в важности того, что музей выставляет, что тон пока еще задаем мы. Мы пока еще бастион против диктатуры арт-рынка, пока мы определяем, что является каноном. Мы показываем Германа Нитча, всех это захватывает, и никто не спрашивает: а сколько он стоит? Так же баснословно дорого, как и Питер Дойг? Но вы правы, главные игроки арт-рынка могут на какое-то время возвести в канон того или иного художника. Правда, огромная стоимость работ «назначенного» каноническим не означает, что на него пойдут в музей.

культура: Выставки становятся более театральными — ​вспомнить инсталляцию на экспозиции, посвященной истории галереи. Гравюра во всю стену — ​палач показывает публике голову Людовика XVI, а под ней белоснежный бюст Марии-Антуанетты. Музей теперь в чем-то театр? 
Шрёдер: Нет, совсем нет. Я не хочу использовать такую метафору. Да, инсталляции стали более театрализованными, но это совсем другой язык, он все еще очень далек от звуков театра, от движений театра. Музей живет неподвижностью. Сейчас это очень дерзко, мы ведь уже не можем переносить неподвижность. Когда-то в хичкоковском «Психо», в сцене в душе, использовалась самая быстрая смена кадра, но сейчас и это зрителю медленно, он ждет смены кадра каждые пару секунд. А посмотрите на картину на стене — ​она не движется, просто висит. Проходят минуты, и ничего не меняется. Но при этом живопись никогда не скучна, она предлагает зрителю то, чего не может предложить ничто иное. Это совсем другая форма искусства. Музей, то как я его понимаю, — ​место медитативности, тишины, неподвижности, сосредоточенности, углубленности.

Несколько лет назад я не был уверен в том, что у музеев есть будущее. Тогда я говорил, что все это рекордное количество посетителей — ​предсмертная агония, которую мы путаем с эйфорией. Теперь я так не думаю. Я понял, все будет иначе. Тот негатив, что принесла глобализация туризма, обернулся позитивом для нас. Поток музейной публики в мегаполисах вроде Парижа, Нью-Йорка, Вены, Рима увеличился в разы, и мы получили гарантию дальнейшего существования.

культура: Когда-то Вы хотели превратить Альбертину в танкер современного и классического искусства...
Шрёдер: Да, но от безвыходности. Когда я взял на себя управление, Альбертина находилась в таком состоянии, что действовать требовалось немедленно. Отсутствие финансовой базы, доверия партнеров, публики, коллекция, которая была до такой степени элитарной, что на многих действовала отталкивающе, — ​из-за этого мне пришлось создавать весь музей заново. В «Дне сурка» главный герой говорит: «Если что-то изменилось, уже хорошо». В первые годы меня эта фраза сопровождала каждый день. Сегодняшний музей ничего общего не имеет с тем, который я возглавил много лет назад. Самой важной стратегией была верификация существующих коллекций и создание новых. Это получилось, все сработало — ​и с коллекцией Батлинера, и с покупкой и возвращением оригинальной обстановки парадных покоев, и теперь вот осуществляются новые планы, создание второго филиала, Albertina Modern.

А танкеры… да, большие музеи, словно танкеры, медленные и неповоротливые, тяжело груженные огромными коллекциями, у них след торможения больше двух сотен километров. Я уже двадцать лет на посту директора, еще пять лет у меня впереди — ​достаточно долго по музейным меркам, лишь поэтому мне удалось радикально изменить курс следования нашего корабля. Хотя если говорить о музее как о танкере из-за его неповоротливости, то Альбертина все же быстроходный катер. Она смогла измениться за пару десятилетий очень сильно.

культура: Есть ли какое-то соперничество с Музеем истории искусств? Понятно, что собрания, задачи и направления разные, но все же…
Шрёдер: Постоянная экспозиция Музея истории искусств — ​сама по себе магнит для посетителей. Визит туда туристы планируют заранее, а решение пойти к нам часто принимают уже на месте. В Музее истории искусств важную роль играют большие туристические группы, у нас — ​индивидуальные посетители. Мы завоевываем публику сменяющими друг друга выставками, они — ​постоянной экспозицией. Нас отличает и то, что и как мы показываем: Рубенс в Музее истории искусств и Рубенс у нас — ​это были две абсолютно разные выставки. Но я очень рад, что тут есть духовное соперничество. Я сторонник конкуренции и рынка. И убежден, что музеи в Вене так хороши именно потому, что мы все время в состоянии очень конструктивной духовной конкуренции, но при этом так отличаемся концепциями и профилем. А если нужна поддержка, например, по линии музейного обмена, то мы охотно поддерживаем друг друга.

культура: Вы гораздо чаще своих коллег — ​директоров австрийских музеев становились мишенью для критики. Как удается справляться?
Шрёдер: Отлично! Сейчас — ​отлично. Раньше обижался, принимал все близко к сердцу. Меня очень расстраивало, когда многим откровенно не нравилось то, что я спас галерею, которая переживала тяжелейший кризис, была банкротом, готовилась стать частью нумизматической коллекции Музея истории искусств. Не нравилось, что я ее расширил, модернизировал, создал новые коллекции. А потом подумалось: чего я хочу? У меня получилось увеличить поток посетителей до миллионов, они имеют возможность увидеть наши коллекции — ​так стоит ли обращать внимание на какие-то статьи? И мне стало все равно. Но это не значит, что у меня выработался иммунитет против критики в принципе. Вокруг всегда есть люди, с которыми я могу интенсивно обсуждать то, что делаю.  

культура: Передачу коллекции Батлинера в длительное пользование галерее яростно критиковали. Есть ли будущее у такой музейной модели?
Шрёдер: Думаю, она одна из самых успешных. Жизнь произведений современного искусства становится короче, оно все больше существует в масштабах тренда, и это хорошая возможность показать посетителям то, что сейчас наиболее актуально и важно, не ввязываясь в непомерные финансовые траты. В ситуации с молодым искусством прекрасно, если мы сможем получать экспонаты на пять, десять, пятнадцать лет, а не навсегда, чтобы не раздувать объемы хранилищ. Например, герцог Альберт оставил в 1822 году 250 000 произведений, из них мы работаем лишь с двумя тысячами. В графическом собрании насчитывается около 50 000 произведений, но мы работаем лишь с пятью — ​восемью тысячами. Остальным нужно огромное хранилище, 35 метров в длину, 15 — ​в ширину, 24 — ​в глубину. Если хранить еще и современное искусство, мы не справимся. Оно растет в объемах с такой быстротой, — ​не только в центральной Европе или Америке, но и в Азии, и Африке, — ​и эта волна накрывает музеи с такой яростью, что мы никогда не сможем переварить, получить, показать. За свою жизнь я видел множество течений в искусстве, которые, казалось, пришли надолго, а потом растворялись в нирване без остатка, теряли значимость. То, что я скажу сейчас, очень серьезно, это мое послание музейному миру: я убежден, что долгосрочная аренда экспонатов — ​единственная возможность приспособиться к огромным, быстрорастущим объемам произведений современного искусства.

культура: История галереи началась в 1873 году с двенадцати рисунков Альбрехта Дюрера. Можно сказать, что он «крестный отец» выставок галереи?
Шрёдер: Да. А его «Заяц» — ​наш гербовый зверь. Я бы предпочел иметь в доме льва, но у нас — ​заяц. Симпатичный, совсем не агрессивный, он не кусается, его можно погладить. Да, работы Дюрера — ​все еще одна из важнейших частей нашего фонда, но я рад, что он больше не определяет идентичность музея. Ее определяет экспозиция «От Моне до Пикассо», открытая круглый год. А «Зайца» мы снова покажем осенью.

культура: Это будет какой-то новый взгляд на Дюрера? 
Шрёдер: Осенняя выставка будет очень отличаться от последней масштабной выставки Дюрера в 2003 году. Конечно, будут и «Заяц», и «Руки молящегося», и «Большой кусок луга». Впервые привезут большое полотно из Уффици, «Поклонение волхвов», а из музея Тиссена-Борнемисы в Мадриде — ​«Христос среди книжников», покажем и многое другое, более двухсот работ. Но самое главное — ​мы выставим пятнадцать анималистических и ботанических рисунков Дюрера из нашего собрания, очень знаковых и важных, авторство которых было под вопросом: датировка и монограммы на них — ​более позднего времени, они не подписаны рукой самого Дюрера. Кристоф Метцгер (главный куратор Галереи Альбертина, специалист по Дюреру. — ​Д.В.) после долгих исследований смог доказать, что их автор — ​все-таки Дюрер. Все эти монограммы попали на его работы где-то в районе 1580 года, в период «дюреровского ренессанса», когда их купил император Рудольф Второй.

культура: Кстати, об императоре. Он ведь приобрел тогда 400 работ Дюрера, а когда герцог Альберт умер, в коллекции оставалось всего 157. Первый директор Галереи Альбертина Франсуа Лефевр украл около двухсот произведений... 
Шрёдер: Инвентарная опись, которая нам досталась, крайне подробна. Мы знаем судьбу всех пропавших вещей. Дюреровская «Мать», например, в Берлине, какие-то рисунки — ​в Бремене и в Санкт-Петербурге. Все произведения Дюрера, которыми владел герцог Альберт, мы можем почти полностью идентифицировать. А вот действительно ли их украл Лефевр, или же герцог Альберт лично распорядился отдать часть коллекции, большой вопрос. Хотя мне и самому, скорее, нравится история с кражей…

культура: Что еще должно притягивать публику на осеннюю выставку Дюрера?
Шрёдер: Мы покажем его работы не только в хронологическом порядке, но и по мотивам, темам — ​анималистические рисунки, ботанические рисунки, ландшафты, портреты и так далее. Хотим проследить, как он год за годом углублялся в геометрию природы, как менялось его восприятие тела… С другой стороны, масштаб — ​выставка Дюрера в 2003 году была крупнейшей на тот момент. Эта будет еще грандиознее, за шестнадцать лет сопоставимых с ней выставок Дюрера не было нигде.

культура: Вы однажды сказали, что не относитесь к «фетишистам юбилеев». 
Шрёдер: В целом нет, но вот в этом году мы сделали выставку к 80-летию Германа Нитча, к 90-летию Арнульфа Райнера, к столетию Марии Лассниг...

культура: …а да Винчи не хватает… Вместо него — ​Дюрер.
Шрёдер: Не хватает, конечно. Понятно, что в юбилейный год великого да Винчи Галерее Альбертина нужно остаться в стороне от рокировок музейного обмена, которые могут себе позволить большие коллекции Леонардо в Париже или во Флоренции. Но, в общем, это хороший маневр. Я так же поступил с Рафаэлем, я игнорирую его юбилей (в следующем году исполнится 500 лет со дня смерти Рафаэля. — ​Д.В.), зато в 2017–2018 годах у нас была возможность сделать его большую выставку, не вставая в очередь за нужными экспонатами.

культура: Есть ли в Ваших планах «русские» проекты?
Шрёдер: Россия для меня важна. Не только Горький, Пушкин или Чехов, но и русская культура в широком смысле. Русский менталитет мне близок. До того как стать шефом Альбертины, я много раз работал с российскими музеями. Этой осенью на Биеннале современного искусства в Москве мы покажем около шестидесяти произведений из нашего собрания. Что касается будущего… Если я правильно вижу ситуацию, Вена — ​одно из самых важных мест для русского культурного сообщества. Я дружу с Михаилом Пиотровским, поддерживаю контакты с коллегами из Русского и Пушкинского музеев, Третьяковской галереи. Отношения Галереи Альбертина с Россией останутся интенсивными.

культура: Решитесь ли Вы на что-нибудь революционное во время своего последнего директорского срока?
Шрёдер: Серьезный вызов — ​открытие Albertina Modern. А революции… Революция 1917 года или та, что была в 1789-м и превратилась в террор Робеспьера, или революция 1848-го в Вене — ​это не моя цель. Реформы, изменения, модернизация — ​да, но не революции. Тут я все же консервативен.

Альбрехт Дюрер в Галерее Альбертина