Виталий ПОЗНИН, доктор искусствоведения

11.02.2015

«Россия 24» вновь показывает «Исторические хроники» с Николаем Сванидзе. Отечественный зритель уже знаком с этим циклом — он демонстрировался с 2003-го по 2013-й и тогда, в силу откровенной тенденциозности, получил в обществе неоднозначную оценку. Это, правда, лишь вдохновило автора на издание одноименного двухтомника, а затем и целой серии книг. 

Кто и зачем поставил сериал в сетку сейчас, остается только гадать — трактовка событий ХХ века, предложенная Сванидзе, в целом резко контрастирует с политикой государственного телеканала. Но оставим пока в стороне идеологию проекта — рассмотрим его фактическую несостоятельность и пагубные последствия, которыми грозит модная ныне на телевидении «рваная» подача материала, которую использует Николай Карлович.

Естественно, анализ эпопеи, состоящий из 96 серий, — задача непосильная, ограничимся лишь несколькими, сделав упор на тех, в названии которых упомянуты писатели, художники или артисты. Итак, первое, что бросается в глаза, — рядом с именами часто стоит дата смерти: «1904. Антон Чехов», «1910. Лев Толстой», «1925. Сергей Есенин», «1930. Владимир Маяковский», «1956. Александр Фадеев», «1969. Корней Чуковский», «1978. Василий Меркурьев». Но это как раз неудивительно, в нашей истории, по версии Сванидзе, нет места даже полутонам, она вся состоит из смерти или хаоса, в лучшем случае, боли и преодоления. 

Напомним принцип построения «Исторических хроник» на примере первой серии с именем писателя, — «1904. Антон Чехов». Сначала ведущий дает анонс основных событий года: «В России родился последний наследник престола — цесаревич Алексей. Идет война, первая для России ХХ века — Русско-японская. В Германии умер Антон Павлович Чехов». Знающий человек уже ощутил некоторый сбой — ведь на самом деле хронология иная: Чехов умер в июле, цесаревич родился в августе, война началась в сентябре. И в дальнейшем станет понятно, что имя Чехова здесь не более чем повод поговорить о событиях, не связанных ни с ним, ни с его временем, но важных лично для самого Сванидзе. 

Далее автор ведет «репортаж с места»: рассказывает о появлении чеховского бюста в Баденвайлере, уничтожении его же во время Первой мировой и реставрации 80 лет спустя. О том, что бронзовая скульптура изготовлена вовсе не немцами, а была отлита и привезена с Сахалина удивительным нашим соплеменником, влюбленным в творчество писателя, — ни слова. Зато пристальное внимание уделяется деталям, которые имеют к Чехову отношение весьма косвенное. Говоря о Доме-музее на Садово-Кудринской площади, Сванидзе отметит, что здесь размещалась охрана Берии, и даже с удовольствием покажет, как хорошо просматривается особняк главы НКВД. Затем вернется в 1920-е, поведав об отношении советских правоохранительных органов к чеховскому наследию. Лейтмотивом всей передачи будет мысль о том, как повезло Антону Павловичу, что он вовремя умер. Ведущий вставит изящную словесную фиоритуру: «Последний, четвертый акт «Вишневого сада» завершается в октябре месяце... Пятый акт для действующих лиц и зрителей начался в октябре 17-го». Затем последует своего рода мартиролог — долгий рассказ об участниках первой мхатовской постановки «Вишневого сада» — артистах, их родственниках и даже прообразах персонажей, которые так или иначе пострадали от Советской власти.

Скользнув из 30-х на полстолетия назад, ведущий сообщит, что Антон Павлович начинал литературную деятельность в юмористических изданиях и его «упрекали в «цинизме и сальности» (?), а он вдруг «взял и поехал как газетный корреспондент на Сахалин и показал себя тем, что сегодня называется «правозащитник».

В рассказ ведущего то и дело вклиниваются монологи-рассуждения о «Вишневом саде» режиссеров, артистов, критиков. Чтобы зритель вконец не заскучал от довольно банальных рассуждений, Сванидзе подпускает «интима» (данный прием будет использован им почти во всех фильмах о деятелях культуры) — рассказывает об отношениях Чехова с женщинами, завершая свой пассаж фразой: «Он ценил женщин, которых много любили. Говорил: «Такая женщина похожа на Иверскую. Так же много вокруг нее надежд, слез, очарований». Тут Николай Карлович, дабы лягнуть большевиков, вновь совершает привычный прыжок: «Иверская» у Чехова — это Иверская часовня. В 30-е годы ее снесли, чтобы не мешала танкам, выезжавшим во время парадов на Красную площадь».

Далее следуют эпизоды: об Ольге Книппер-Чеховой, «женщине с сильным рациональным началом»; о болезни Чехова; о Гурзуфе, с упоминанием заодно всех великих, кто тут бывал; о Чехове в Ялте; потом вдруг о «зубатовщине, которая принесет свои плоды в 1905 году». Затем разговор снова входит в прежнее русло — идут досужие рассуждения о «Вишневом саде» (назвал, мол, писатель пьесу комедией, «но написал трагедию о гибели целого поколения»). После этого ведущий неожиданно вспомнит, что Чехов участвовал в переписи населения. Это необходимо, чтобы повести долгий рассказ с цифровыми выкладками и диаграммами, свидетельствующими о том, как стремительно убывало население России и СССР. Затем Николай Карлович переходит к «любимице вождей Третьего рейха» Ольге Чеховой, жене племянника Антона Павловича. В конце мы узнаем, как началась и закончилась Русско-японская война. Ну, а раз такое дело, поведают нам и о любви нынешних японцев к писателю, даже зачитают чье-то хокку…

Тот же алгоритм повествования неизбежно повторится во всех последующих сериях цикла, посвященных деятелям литературы и искусства.

Как опытный журналист Сванидзе знает, что зрителя надо удивлять и озадачивать. И это ему удается. Вот начало передачи «1913 год. Илья Репин»: «Великому русскому художнику Илье Ефимовичу Репину в 1913 году представилась неожиданная возможность переписать свою самую знаменитую картину». Зритель уже заинтригован, но следует своего рода «обманка»: «Иконописец из старообрядцев Абрам Балашов нанес три ножевых удара по лицам царя и царевича. Первый удар пришелся по лицу царя — от середины виска, пересекая ухо, до плеча, второй удар прошел по носу царевича, третий удар разрезал царевичу щеку, нож соскользнул и повредил пальцы его правой руки. Это зверское покушение произошло в Москве... в Третьяковской галерее. Жертвами его стали Иван Грозный и сын его Иван. А точнее, картина великого русского художника Ильи Ефимовича Репина». 

Затем ведущий, по отработанной схеме, начинает сыпать бессвязными фактами, стремительно перемещаясь во времени, выдавая смелые гипотезы и мгновениями возвращаясь к Репину. Даже в письменном виде было бы непросто поспевать за этими виражами, что уж говорить о телезрителях, которые не имеют возможности остановить информационный поток. 

Николая Карловича хочется цитировать и цитировать, восхищаясь его словесной эклектикой. Вот как он заканчивает «1913-й»: «Может показаться грубым, но в исторической ретроспективе этот красивый и безумный бал в Зимнем — не что иное, как Последний Кабак у Заставы. Да и нет тут ничего грубого. Это словосочетание уже было к тому времени введено в русский обиход художником-передвижником Перовым, к сыну которого так ревновал свою жену Репин». Браво, маэстро, куда ж без этакой пошлости!

Метод повествования г-на Сванидзе, наверное, можно отнести к постмодерну. Ведь здесь присутствуют все внешние признаки данного явления: нелинейность, гипертекст, игровая стихия, броскость, театральность, фрагментарность, ирония и т.п. Но становится обидно за наших великих писателей, художников и артистов, выполняющих лишь функцию «наполнителя» в этих весьма своеобразно рассказанных исторических байках.

Бесцеремонное использование имени знаменитого человека в качестве приманки особенно проявилось в передаче «1951. Александр Вертинский». Самому Вертинскому посвящено не более трети экранного времени. В основном рассказ идет об эмигрантах, вернувшихся в Россию после войны, в первую очередь о тех, чьи судьбы сложились не слишком счастливо. Не будем спорить, такой подход имеет полное право на существование. Но зачем приплетать сюда Вертинского и, мало того, изображать его брюзжащим страдальцем? Александр Николаевич вернулся в СССР в один из самых тяжелых периодов, когда народ, отдававший все силы для Победы, испытывал страшные тяготы и нужду. Он прекрасно понимал, что сейчас многим не до песен, и если сетовал в письмах на дискомфорт во время гастролей, то скорее от усталости и болезней. В его обращении к русским людям, которые остались за границей, звучит совершенно иная интонация. Даже если допустить, что это было заказное выступление, нельзя не увидеть глубокой искренности певца.

«Я никогда не лгал. 30 лет в эмиграции я пел о том, что Родина прежде всего. <...> Я творю и пою своему народу и получаю за это такую благодарность и любовь, которой за границей не купишь ни за какие деньги...  <...> У меня растут дети. Сейчас они еще крошки — старшей 6 лет, младшей 4 года, но я спокоен за их судьбу. <...>  Повторяю вам, я считаю себя абсолютно счастливым человеком. У меня есть Родина, семья и благородный любимый труд. Чего же мне еще желать? Впервые за всю свою длинную бродячую жизнь я узнал, что такое «свой собственный угол», что такое свой честно заработанный кусок хлеба, хлеба моей Родины. Это не тот хлеб, который зарабатываешь в чужой стране, все время чувствуя себя иностранцем. Нет, это мой собственный хлеб, не тот, которым давится человек со слезами на глазах. Вот вам вкратце все о моей жизни на Родине...»

Казалось бы, что ужасного, если автор взял на вооружение такую манеру — скакать белкой по древу истории, цепляясь за сучки, которые кажутся ему интересными, занятными, отвечающими его личному взгляду на мир? Да, для людей со сформировавшимся мироощущением ничего страшного в подобных экзерсисах нет. Но для неокрепших молодых мозгов такой способ популяризации знаний опасен тем, что приучает к фрагментарности мышления, точечному восприятию событий и фактов, неумению и нежеланию мыслить системно и исторически. 

Припомним повеселившие всех перлы из текстов абитуриентов последних лет: «При Иване Грозном впервые на Руси начались митинги протеста»; «Самая известная из жен декабристов Анна Ахматова оставила воспоминания в стихах о поездке в Сибирь на каторгу в гости к мужу»; «Большевики пришли к власти в России в 1950-е годы, а возглавлял их Пугачев»; «До Столыпина население ютилось в центральной России»; «Чернышевский был репрессирован в 1937 году»; «Во время Великой Отечественной войны во главе СССР стоял Горбачев»; «В 40-м году по поручению Хрущева был убит Троцкий ледоколом в Мексике»; «В СССР те, кто не отправлялся в тяжелые лагеря ГУЛАГа, отправлялись в менее тяжелые пионерские лагеря»; «Крестьяне переселялись в город потому, что оттуда людей отправляли в ГУЛАГ, то есть постоянно освобождались рабочие места, даже хорошо оплачиваемые»; «После раскулачивания крестьян в СССР практически не осталось грамотных людей, и стало понятно, что надо начинать ликбезы»; «Неграмотность ликвидировалась большевиками для того, чтобы просто стадо стало умным стадом»; «Горбачев не смог уберечь СССР от распада, поэтому бежал из страны, переодевшись»...

Не правда ли, эти фразы, смахивающие на пародию, напоминают те самые скольжения по вертикали времени в «Исторических хрониках»? Понятно, что причины низкого уровня образованности имеют комплексный характер. Но в значительной мере подобное восприятие истории сформировано и той манерой подачи фактов, событий, явлений, которая свойственна мэтрам тележурналистики вроде Николая Сванидзе. Увы, как оказалось, развесистая клюква в трактовке отечественной истории и культуры вполне устраивает и руководство наших государственных каналов...