Анна ЧУЖКОВА

20.06.2013

Чехов-фест показал москвичам спектакли по абсурдистским пьесам. Танцевальную программу разбавили две тяжеловесные драматические постановки о страхе и одиночестве.

Мюнхенский «Каммершпиле» привез на фестиваль «Процесс» Франца Кафки. Знаковый для XX века роман был опубликован против воли автора — уже после его смерти. В руки его друга, литератора Макса Брода, произведение попало в виде кипы бумаг, семь из шестнадцати глав не были дописаны. Спектакль Андреаса Кригенбурга напоминает черновики Кафки: нет ни единого героя, ни четкого повествования — словом, сплошной мрак и печаль.

Ничем не приметный служащий банка Йозеф К. однажды утром арестован в собственном доме. Никто не знает почему и сколько продлится процесс. Полицейские пытаются украсть вещи К. и съедают его завтрак. Пока это — единственная неприятность нового положения Йозефа. Вместо тюрьмы — привычная жизнь, работа. И лишь по выходным — попытки попасть на прием к следователю. Но беспрестанная слежка и паранойя нагоняют саспенс, как ночной холодок — мурашки. Несчастному пытаются помочь разные люди — способами не менее абсурдными, чем весь кошмар с арестом. А проповедник рассказывает притчу «У врат Закона», и зритель понимает: невиновный К. обречен.

Прежде чем стать режиссером, Андреас Кригенбург учился на плотника. Может быть, поэтому он так увлекается созданием декораций для спектаклей. Найти площадку в Москве под громоздкое оформление «Процесса» оказалось не так-то просто. Кафкианские кошмары удалось поселить лишь в «Театриуме на Серпуховке». Вращающаяся круглая сцена поднимается и опускается, заставляя актеров приспосабливаться к меняющемуся ландшафту. Они, как муравьи, облепляют декорацию и с легкостью удерживаются на наклонной поверхности, будто забывая про земное притяжение. То ли бюрократическая рутина, вечно повторяющая свой путь по кругу, то ли шестеренка государственной машины. А может, это любопытно вращает зрачком все контролирующее око — наблюдает за беззащитными людьми. Декорация напоминает гигантский глаз из «Кафки» Содерберга 1991 года.

Действие сопровождают душераздирающие крики, смех и стоны, многократно отражающиеся эхом. Холодный свет и леденящий душу страх — обстановка не самая уютная. Герой остается в полной неизвестности, пытаясь угадать, что станет с ним завтра. Сам масштаб и величие декорации внушают, что дело Йозефа К. — не рядовой процесс. Настал придуманный Кафкой роковой судный день, неотвратимый и страшный — арестованы все, включая зрителей. В прологе со сцены залу настрого наказывают присматривать за соседями по ряду. А роль К. переходит от одного актера к другому: подсудимый пытается оправдаться на разные голоса и всевозможными способами — тщетно. Черные костюмы, бледные лица и накладные усики даже у женщин — в параноидальном кошмаре все равны перед карой, которая, увы, неотвратима.

Другое рассуждение об отношениях общества и человека представил парижский Театр де ля Виль. Ионеско и Брехт — любимые драматурги его директора Демарси-Мота. Это уже второе обращение французского режиссера к пьесе «Носорог» — мрачной аллегории идейного загрязнения мира.

Беранже (Серж Маджиани) — самый обыкновенный человек, со слабостями и недостатками. Он боится темноты, неряшлив, любит заложить за воротник и не отличается трудолюбием. Но именно этот негерой станет последним человеком на земле и устоит перед всеобщей эпидемией: один за другим друзья, соседи и коллеги Беранже превращаются в носорогов. «Как было бы хорошо — один или два рога», — восклицает в минуту слабости этот неудачник. Но сколь ни заманчива перспектива сделаться животным с неукротимой энергией и грубой кожей, слабому офисному работнику удается остаться в своей шкуре.

Как отличить норму от сумасшествия? Где пролегает грань между логикой и абсурдом? Эти вопросы Ионеско задал нам более полувека назад. Эмманюэль Демарси-Мота адресует их современному зрителю без новых трактовок и ответов. Текст пьесы остался неизменен, в постановке отсутствуют явные приметы времени и реплики на злобу дня. Так что авангардная драматургия представляется давно привычной классикой.

В торжественной темноте проступают условные декорации, одинаково похожие как на кафе — место действия первого акта, так и на офис Беранже или квартиру его озверевшего друга (Юг Кестер). Сцену заполнили стулья, будто попавшие сюда из другой пьесы Ионеско. Ни кукол, ни масок — превращение в животных происходит метафорически. Хотя порой с задника поглядывают высокомерные носороги: «Растопчу!» Нашествие толстокожих призваны изобразить топот и яркий луч света, пересекающий сцену. В целом парижская постановка решена лаконично и в центр действия ставит красноречивый текст.

«Не единожды в жизни меня поражала резкая перемена в том, что можно было бы назвать общественным мнением, его быстрая эволюция, сила его заразительности, сравнимая с подлинной эпидемией», — писал Ионеско. В послевоенное время пьеса «Носорог» воспринималась как сугубо антифашистская. Хотя смысла драма не теряет и в сегодняшнем контексте. Это не только идеология государственных машин, но и «религия» зомбоящика с несгибаемой установкой на «успех» и потребление, диктат толерантности, нагибающий в подобострастном «ку» перед голубыми, зелеными и прочими нетрадиционно окрашенными чатланами. «В конце концов, носороги такие же существа, как и мы, и они тоже имеют право на жизнь!»

«Процесс»

В рамках фестиваля им. А.П. Чехова

на сцене «Театриума на Серпуховке».

Режиссер и сценограф Андреас Кригенбург

В ролях: Вальтер Хесс, Лена Лауземис, Сильвана Краппатш, Оливер Малисон, Бернд Мосс, Аннетт Паульманн

«Носорог»

В рамках фестиваля им. А.П. Чехова

на сцене театра им. А.С. Пушкина.

Режиссер Эмманюэль Демарси-Мота

Сценография: Ив Колле

В ролях: Серж Маджиани, Юг Кестер, Валери Дашвуд, Филипп Демарль, Шарль-Роже Бур, Жорис Казанова...