Александр МАТУСЕВИЧ

13.03.2024

Премьера нечасто ставящейся советской классики в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко — оперы «Не только любовь» — доказывает: талантливая партитура Щедрина на временной дистанции становится все более актуальной как образец отечественного искусства соответствующей эпохи.

Последние оперные премьеры МАМТа — безусловные классические шедевры, эталонные опусы: «Норма» Винченцо Беллини и «Царская невеста» Николая Андреевича Римского-Корсакова. Обе получились у театра с большими вопросами — и по части музыкального наполнения, и по части режиссерского прочтения. После этих полуудач театр решил обратиться к советской классике и попытать счастья на условно современном материале: первая опера Родиона Щедрина «Не только любовь» написана в далеком 1961-м, но, учитывая консерватизм вкусов оперных завсегдатаев, она все еще числится «по ведомству» современной музыки.

Новаторское сочинение, в котором композитор смело ввел в академический контекст частушку — примитивную форму народного творчества, возвысив ее до благородной оперной реальности и тем самым соединив, казалось бы, несоединимое — правду жизни и правду элитарного искусства, не сразу нашло признание. На мировой премьере в Новосибирске оно откровенно провалилось, не лучше был прием и в Большом театре в Москве, несмотря на то, что главную героиню пела сама Ирина Архипова, а за дирижерским пультом ворожил Евгений Светланов. Лишь спустя десятилетие первым верный подход к материалу нашел Борис Покровский — с этой удачи и началась история его Камерного музыкального театра (1972). С тех пор к этой опере периодически обращаются театры, ставилась она и в МАМТе в 1981-м, однако назвать ее репертуарной и очень популярной, хорошо знакомой публике, было бы большим преувеличением.

Все годы советской власти, начиная с революционных лет, перед композиторами компартией ставилась задача создания современного, актуального оперного репертуара: такого, в котором и сюжеты, и сама музыка были бы не про богов и королей, как в старой опере, а про строителей коммунизма, про советских людей. На этом пути было наломано немало дров (вспомним хотя бы знаковые всесоюзные «погромы» 1936 и 1948 годов), хотя и удачи тоже случались. Казалось бы, Щедрин взял самую что ни на есть актуальную советскую тему — про колхоз, про советскую деревню послевоенной поры, и раскрыл ее, вслед за Сергеем Антоновым (автором рассказов — литературных источников либретто Василия Катаняна) тоже очень по-советски: главная героиня оперы председатель колхоза Варвара Васильевна, несмотря на любовные терзания, вышла у него натурой очень цельной и в итоге разрешающей нравственную коллизию в строгом соответствии с Моральным кодексом строителя коммунизма — общественное превыше личного. И музыкальный язык композитора соединял фольклор (частушку) с серьезным вокально-симфоническим мышлением очень высококачественного уровня — все строго по Глинке, который, как известно, говорил, что музыку создает народ, а композиторы ее только аранжируют.

Однако оперу не поняли и не восприняли. Правда, Щедрин тут был не первым — и до него многих советских композиторов обвиняли в разных грехах: то в неверном выборе сюжетов, то в неправильном их раскрытии, то в чрезмерном усложнении музыкального языка, то, напротив, в его чрезвычайной легкомысленности для такого серьезного жанра, как опера. Возможно, злую шутку тут сыграло и то обстоятельство, что, требуя на оперной сцене актуальных сюжетов, на самом деле ни сами партийцы, ни широкая публика не были готовы видеть на ней современников — а все больше жаждали египетских принцесс и романтических страстей. Так же как за сто лет до того не принимали «Травиату» и «Кармен» из-за их злободневности, так и «Не только любовь» слишком уж резала глаз и ухо своей откровенной реалистичностью.

Через тридцать лет после заката советской власти, когда колхозные реалии от нас стали примерно так же далеки, как и египетские принцессы с их романтическими грезами, «Не только любовь» все больше получает право на свое законное место в оперном репертуаре: удачные постановки по ней в обозримом прошлом сделаны в «Санктъ-Петербургъ Опере» и Мариинском театре, теперь дошла очередь и до Москвы. Лучшая опера Щедрина и, безусловно, одна из лучших опер ХХ века, произведение остро экспериментальное — ни до Щедрина, ни после него никто не отважился притянуть в оперу частушку. Но вместе с тем она не порывает с оперными традициями и формами, а талантливо их развивает, к тому же содержит и узнаваемые оперные клише, столь любимые публикой. Любовный треугольник почти как в «Аиде» — женщина, облеченная властью (пусть и на уровне колхоза, а не древневосточной деспотии), любит и желает быть любимой, ее объект — всех привлекающий тенор, соперница — нежное безвольное сопрано. Финальное разрешение коллизии отдаленно навевает воспоминания о «Евгении Онегине» — долг превыше всего, а сила натуры главной героини проявлена в верности раз избранному пути.

Колхозные реалии спустя шесть десятилетий уже никого не шокируют — видали мы и не такое на оперной сцене: режиссерский театр нас приучил ко многому. Тем более что в данном случае режиссер оставляет все на месте — на сцене пашня чернозема и перспектива высоковольтных ЛЭП на фоне затянутого тучами вечно дождевого неба (сценография Максима Обрезкова). Постановщик Евгений Писарев позволяет себе лишь некоторую вольность в финале, делая его открытым: примирения увлекшегося было Варварой пижона Володи и его невесты Наташи (положенное по либретто) не происходит, герой в отчаянии убегает прочь, а главная героиня кружится, словно в забытьи, под проливным дождем, будто смывая с себя морок любовного наваждения, в который сама дала себя увлечь. В остальном постановочная команда строго следует первоисточнику — на сцене серые будни послевоенной неустроенности, телогрейки и кирзовые сапоги, веселенький ситчек выходных платьиц колхозниц (костюмы Марии Даниловой), сельскохозяйственный инвентарь, дощатые скамейки и грубо сколоченные ящики.

Не переиначивая содержания оперы, не изобретая эпатирующую концепцию, Писарев занимается настоящим театром — подробно разрабатывает характеры героев, делая их яркими и точными, дает четкие актерские задачи и лепит убедительные образы. Застегнутая поначалу на все пуговицы, а позже становящаяся вулканом страстей Варвара, опереточный фанфарон Володя в белом костюме, робкая Наташа с косичками, основательный как пенек бригадир трактористов Федот Петрович. При этом Писарев умно выстраивает мизансцены, грамотно разводит массовку, переключает планы — смотреть спектакль как драматическое действо не менее интересно, чем вслушиваться в тембрально богатый и разнообразный звуковой мир Щедрина. Как тонкий психолог режиссер не перебарщивает и с реализмом в этом, казалось бы, сугубо реалистическом спектакле. Здесь есть и образы-метафоры: танцующие под дождем девушки (пластика Сергея Землянского) или бегающий весь спектакль по сцене в воинской каске деревенский дурачок Андрюша (выразительная мимическая работа Андрея Альшакова). Есть и почти античный хор-комментатор, не только задорно голосящий частушки, но и с балконов, словно волю богов, обрушивающий на Варвару ответы на вопросы, которые она боится задавать сама себе и все же задает — и героиня слышит свою совесть и поступает по ней.

Вкрапления-новации, не предусмотренные ни либретто, ни партитурой, незначительны и лишь обогащают спектакль. Например, зритель видит финал «Кубанских казаков», демонстрируемых в сельском клубе: фильм смотрят всем колхозом и радостно аплодируют героям, обретшим счастье в образцовом советском фильме — режиссер тем самым дает четко понять, что в его истории такого позитива точно не будет. Или позывные сигналов точного времени из радиоточки — ими начинается одна из картин, обозначая утро в колхозе. Они добавлены деликатно и, скорее, подчеркивают пиетет постановщика к оперному жанру и его традициям. Любовная сцена между Варварой и Володей решена со вкусом — режиссер сумел показать жар страсти, не переборщив и не скатившись в пошлость: маркер на афише 18+ здесь явно чрезмерен.

Успех любой оперы, как бы гениально она ни была поставлена, в значительной степени зависит от музыкального воплощения. Тем более оперы, изъясняющейся не совсем привычным языком. Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко на сей раз без преувеличения оказался на высоте, продемонстрировав запредельное качество исполнения почти во всем. Ювелирная работа хора (хормейстер Станислав Лыков), певшего тонко и поэтично, чисто и задушевно, радовала от первой до последней ноты — а хоровыми сценами опера начинается и заканчивается, их немало и внутри спектакля. Феноменально ведет оркестр Феликс Коробов — в этой партитуре он полностью раскрылся как изысканный музыкальный драматург, тонко чувствующий мастер, которому под силу передать самые разные эмоциональные состояния — от проникновенного лиризма до подспудно клокочущих, а порой и вырывающихся наружу страстей.

Полноценные два вокальных состава получились разными, но неизменно высококлассными. Партия главной героини написана непросто — с контральтовыми низами и сопрановыми экспрессивными верхами, осилить ее может только меццо очень высокого класса. Ларисе Андреевой удается воплотить суровость образа и вокально особенно убедить в экзальтированном бабьем голошении отчаяния в верхнем регистре. Наталья Зимина рисует образ более объемный и многогранный, разноплановый, в чем ей помощник ее голос широкого диапазона и тембрального богатства. Оба Володи — Кирилл Матвеев и Владимир Дмитрук — органичны в роли нахватавшегося городских манер деревенского стиляги: прекрасно звучат, ладно двигаются и держат на себе внимание не только колхозных девиц на сцене, но и всего зрительного зала. Обаятельны обе Наташи — Мария Макеева и Элеонора Макарова: при красоте тембров обеих у первой лучше с дикцией. Зычный бас Феликса Кудрявцева отлично подходит для прямолинейного Федота. В мини-ролях — зарисовках массу удовольствия публике доставляют Евгения Афанасьева (Девушка с высоким голосом) и Вероника Вяткина (Катерина-разведенка).

Фото: Сергей Родионов/ предоставлены пресс-службой Музыкального театра им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко