Александр МАТУСЕВИЧ

24.12.2022

Большой театр обратился к «Демону» Рубинштейна спустя 63 года: премьера на Новой сцене прервала столь долгую паузу и завершила трудный для коллектива 2022 год.

В перестроечные годы Большой театр начали ругать за культивирование имперского стиля и слабую интеграцию в международные оперные процессы. Априори неповоротливый огромный организм постепенно сменил вектор развития и в новом веке удачно вписался в тот форватер, который ему рекомендовала прогрессивная общественность. Приглашенные солисты и постановщики, обилие зарубежных имен в афише, в том числе и очень громких, копродукция с иностранными театрами, почти полный отказ от прежней эстетической парадигмы — последние два десятилетия эти тренды стали определяющими в главном театре страны.

В феврале этого года все резко переменилось: иностранцев (да и не только их) как ветром сдуло, а сверстанные на сезоны вперед планы в одночасье рухнули. Большому пришлось вновь перестраиваться в авральном режиме. После состоявшейся в те драматические дни премьеры «Лоэнгрина» на Исторической сцене он с тех пор не показал ни одной новой оперной работы на своих больших площадках: до премьеры дозрели только к декабрю — ею и стал «Демон». Более продуктивной оставалась только Камерная сцена, которая по весне порадовала раритетами («Фальстафом» Сальери и «Линдой ди Шамуни» Доницетти), однако не стоит забывать, что до сих пор это отчасти отдельный театр (бывший Камерный музыкальный имени Покровского), так что можно предположить, что эти раритеты — реализация планов, заложенных еще в мирное время.

Тем не менее, похоже, руководству удалось развернуть огромный корабль «Большой» по новому маршруту: текущий сезон изобилует нетривиальными для российской афиши оперными названиями. Правда, все они «столпились» ближе к концу сезона — «Луизу Миллер» Верди покажут в конце мая, «Беатриче и Бенедикта» Берлиоза и «Короля» Умберто Джордано — в середине лета. Разве что «Аскольдову могилу» Верстовского нам обещают в начале марта. «Демон» же стал первой ласточкой в череде эти редких названий.

До середины XX века «Демон» был одной из самых популярных русских опер. Только в Большом к ней обращались одиннадцать раз (впервые в 1879-м, спустя четыре года после мировой премьеры в Мариинке, в последний раз — в 1953-м). Количество спектаклей исчислялось многими сотнями. Сцена Большого помнит великих интерпретаторов титульной партии, — Богомир Корсов, Павел Хохлов, Федор Шаляпин, Маттиа Баттистини, Дмитрий Головин, Сергей Мигай, Леонид Савранский, Алексей Иванов... Однако дальше интерес к произведению заметно ослабел. Нельзя сказать, что вовсе угас: за последнюю четверть века к нему обращались «Новая опера» (1999), Мариинский театр (2003), Театр Станиславского (2008), «Геликон» (2015; совместный проект с Московской филармонией), Владимир Федосеев делал «Демона» в 1997-м в австрийском Брегенце. Но все же это можно назвать единичными примерами, широкая публика сейчас знает разве что популярные баритоновые арии из этой оперы.

Впрочем, «Демону» по сравнению с прочим творчеством Антона Рубинштейна, великого пианиста и небесталанного композитора, основателя Петербургской консерватории и Русского музыкального общества, повезло. Остальные его семнадцать опер прочно забыты, хотя многие из них имели успех при жизни автора и в России, и в Европе. Музыковедение отнесло Рубинштейна к композиторам второго ряда, про него чаще всего пишут как о предтече Чайковского, учитывая и то, что великий русский композитор учился у автора «Демона», и общие черты в музыке. Это и общность лирического и романтического начал, и богатый мелодизм и внимание к романсовому пласту музыкальной культуры. Тем не менее музыковеды непременно подчеркивают, что масштабы талантов Чайковского и автора «Демона» несопоставимы.

Усомниться в этом приговоре можно было на премьере в Большом. Огромная трехактная опера полна вокальных, оркестровых и хоровых красот, лихо закрученный лермонтовский сюжет композитор талантливо укладывает в оперную форму, близкую французскому лирическому стандарту. В этом музыкальном опусе — впечатляющие кульминации, уверенное владение всем арсеналом оперных средств. Здесь не только прекраснейшие арии, но и замечательные ансамбли, не только архитектоника целого, но и проработка деталей что в хоровом, что в оркестровом письме… Превосходно выстроены контрасты лирического и трагического, романтического и фольклорного. Все это говорит о том, что «Демон» не только лучшая опера Рубинштейна, но одна из лучших русских опер, вполне достойная претендовать и на почетное место в числе мировых шедевров. Не вся музыка ровная, есть фрагменты поскромнее, но в целом это произведение высочайшего класса.

Выявить эту красоту на премьере в полной мере удалось коллективам Большого театра под управлением маэстро Артема Абашева. Сочное звучание хора и оркестра радовало прочувствованностью и адекватностью задачам партитуры: изящество сочеталось с экзальтированной экспрессией, витальность этнографических зарисовок не уступала силе высказывания в возвышенно-мистических фрагментах. Чувствовалась громадная заинтересованность подать этот материал наилучшим образом, убрать налет слезливой слащавости и некоторой вялости, несколько прилипшей к этой опере, подчеркнуть ее энергетическую мощь и силу романтической патетики.

Вокальные работы вызвали куда меньше восторгов. Второстепенные партии (например, Андрей Валентий — Гудал или Алина Черташ — Няня/Ангел) оказывались порой интереснее основных. Но прежде всего разочаровал главный герой: партия Демона требует крупной артистической личности с харизматичным вокалом. Василий Соколов, до недавнего времени певший на Камерной сцене, обладает красивым и отнюдь, как выяснилось, не камерным голосом, поет качественно. Однако этого явно маловато для столь знакового образа русской оперной литературы. Анастасия Щеголева в партии Тамары порадовала мягким поэтическим звуком (ранее в Мариинке, где она служила, приходилось слышать ее в менее лирических ролях), но, к сожалению, не все верхние ноты ей пока даются, особенно поначалу. Ставка на собственные силы Большого театра в нынешней премьере — вероятно, вынужденный шаг и в целом стратегически правильный: свою труппу стоит развивать, чем еще недавно занимались мало. Однако премьера без яркого героя оказывается ополовиненной: трудно поверить, что во всей России (коли уж международные звезды нам сейчас недоступны), включая Большой, нет более впечатляющего поющего артиста на партию Демона.

Малоизвестную публике оперу решено было проинтерпретировать по всем законам постмодернизма. И мистическая лермонтовская история, безусловно, благодатный материал для того, чтобы воспарить в заоблачные дали, подать ее, опираясь на философские абстрактные обобщения и поэтические образы. Однако постановщик (режиссер и сценограф) Владислав Наставшев и его команда (Майя Майер — костюмы, Екатерина Миронова — пластика, Дамир Исмагилов — свет, Илья Старилов — видеопроекции) пошли несколько другим путем, заменив одну конкретную реальность на другую, не менее конкретную. Вместо кавказских гор и их гордых обитателей на сцене — театральный зал и его завсегдатаи — артисты, служители и публика. Идея театра в театре не нова, а кланяющуюся овациям зала и усыпанную цветами примадонну из главной героини кто только не делал. Но проблема не в этом. Предложенная символика плохо читается, постановщикам и артистам не хватает чего-то важного, чтобы этот язык метафор по-настоящему заиграл и сработал, открывал бы некое новое измерение в понимании классического (и литературного, и музыкального) текста.

В интервью-спойлере Наставшев говорит о желании передать в образе главного героя «скорость, дикую энергию», но «через замедленное движение»: на спектакле же мы видим артиста, который попросту плохо двигается, а мотоцикл, на котором он выкатывает на сцену (у Наставшева Демон – лихой байкер, «врывающийся» в театральный зал), еле движется, а иногда ему надо «помогать» словно самокату. «В финале они оба (Демон и Тамара) в шлемах, черном и белом, целуются, и она падает — разбивается…» — красивая декларация, а на деле зритель в недоумении: что-то происходит в кромешной темноте, а потом Тамара оживает и продолжает изображать примадонну при овациях. Наставшевым-сценографом были обещаны аллюзии на врубелевского «Демона»: «Костюмы — лиловые, синие — выдержаны в цветовой гамме врубелевских полотен, что будет понятно, когда выйдет хор в этих цветах». Понятно это может быть только тем, кто прочитал интервью на сайте театра, поскольку на самом деле единственным цветом, который «пробивает» тотальную черноту ступенчатого подиума театральной коробки (единственная декорация на все три акта), оказывается зеленый — цвет зрительских кресел и костюмов капельдинеров в этом сымитированном зале, таких же точно, как и в зале реальном, из которого публика смотрит на сцену. И такого — когда обещания оказываются интереснее результата — в спектакле хоть отбавляй, что лишь отчасти искупается ярким музыкальным решением.

Владислав Наставшев не в первый раз отказывается иллюстрировать музыку, стараясь придать опере дополнительное измерение. В его дебютных «Искателях жемчуга» на Камерной сцене, когда буйству красок музыкального ориентализма он противопоставил сценографический монохром и минимализм сцендвижения, это удивляло и озадачивало, но и подкупало. В успешной двойчатке опер XX века («Маддалена» Прокофьева и «Испанский час» Равеля) на той же сцене он перенес акцент на пластику и тем счастливо ушел от буквализма в прочтении сюжетов. Однако третья попытка скорее озадачила — то, что хорошо в малых формах и в сочетании с одним музыкальным языком, совершенно не факт, что будет убедительно на большой сцене и при другой музыкальной эстетике.

Фотографии:  Дамир Юсупов / Большой театр