Опера Пуччини вернулась в Большой театр спустя семь лет в постановке итальянской команды. Режиссер Стефано Пода представил публике спектакль, впечатляющий прежде всего масштабностью декораций и роскошью костюмов.

Если обратиться к истории, в Большом театре знаменитая опера Пуччини появилась лишь в 1930-м, через тридцать лет после мировой премьеры в Риме (1900). Самая известная «Тоска» здесь родилась в 1971-м, когда за нее взялся великий Борис Покровский. Вместе с художником Валерием Левенталем и дирижером Марком Эрмлером они сотворили настоящий шедевр театрального искусства — спектакль в реалистической эстетике тех лет, но при этом психологически тонкий. Он имел счастливую судьбу — жил 43 года вплоть до 2014-го.

Новая «Тоска» — первая, созданная иностранной командой. Итальянец Стефано Пода выступил в трех ипостасях — режиссера, сценографа и художника по свету; его соотечественник Даниэле Каллегари отвечал за музыкальную часть; главные мужские роли — художника Каварадосси и полицмейстера Скарпиа — в первом составе также спели вокалисты с Апеннинского полуострова. Однако обильная итальянская инъекция принесла весьма неоднозначный результат.

Спектакль получился и не классическим в полном смысле слова, и не режиссерским. Основная идея постановщика, его посыл зрителям считывается с трудом. Темные костюмы протагонистов подойдут к любому времени, при этом обилие мемов-маркеров, вроде абриса собора Святого Петра, античных статуй и пышных католических процессий, назойливо подсказывает публике — это Рим! Но Рим не настоящий, а музейный и театральный одновременно, где все условно, метафорично и в то же время многозначительно. Опрокинутый купол главного римского храма, гигантский колокол, циклопическое крыло ангела, разряженные, словно новогодние, елки, мадонны в стеклянных витринах, пушки с огнедышащими жерлами и дамы в барочных кринолинах, сошедшие с полотен Веласкеса, — все это может нести тысячи смыслов, а может не значить ровным счетом ничего, кроме стремления сделать «дорого-богато».

И это желание — сделать постановку роскошной и монументальной — явно прослеживается у Поды. Кажется, он хочет заполнить своими материализовавшимися визуальными идеями всю сцену. Что хочет сказать режиссер, украшая сцену масштабными декорациями и символами, каждый из которых может быть прочитан десятками способов? Что скрывается за показной театральностью, когда от выведенного на сцену бесчисленного хора-миманса в роскошных костюмах рябит в глазах или в финале первого акта на Te Deum, где на сцену выносят самого понтифика в бриллиантовой тиаре? Не меньше блестит и переливается — в немой мимической сцене перед вторым актом, когда публике явлен чуть не в полном составе двор неаполитанской королевы Марии Каролины, покровительницы Флории Тоски. И даже мрачные тюремщики, марширующие в сцене казни, словно в замедленной съемке, кажутся исполненными пафоса.

Метафоричность — считываемая зрителем или нет — сочетается у режиссера с агрессивным натурализмом. Это первая из виденных мною вживую бесчисленных постановок «Тоски», где столь аппетитно показаны пытки, производимые подручными Скарпиа над художником-вольтерьянцем. Нечасто увидишь и столь бурные домогательства начальника жандармерии к примадонне. В отместку дива убивает своего мучителя по очереди из двух видов оружия: палит из нагана и после, для верности, закалывает кинжалом. Стрельба прозвучит и в финале — но расстреляют не Каварадосси (этого как раз публике решили не показывать), а саму героиню, переход которой в лучший из миров (или куда она отправится после смерти) ознаменован ослепительной вспышкой света, символизирующей конец «темного царства» покойного барона Скарпиа, который до этого хотя и умер, но все еще продолжал вредить влюбленной паре, так сказать, дистанционно. 

Это противоречие — между метафоричностью, стремлением визуализировать дух музыки и грубым натурализмом — заложено, видимо, изначально, даже априорно. Спектакль Поды задуман и реализован как гигантская инсталляция, где сценография важнее действия, а ипостась художника — важнее ипостаси режиссера. Когда же действие все же надо куда-то вести, а не довольствоваться литургическими красотами мессы и дефиле (будь то проходки придворных королевы или швейцарских гвардейцев папы), постановщику приходят в голову решения из мира кинематографа, где экшн — одна из главных добродетелей. Но справедливости ради нужно вспомнить, что это же противоречие есть и в самой партитуре «Тоски», которая одновременно и веристская трагедия в перехлест всех эмоций (все-таки четыре трупа, как ни крути), и дивной красоты музыка, полная символов, нежности и светотени. Возможно, именно это и расслышал Пода и пытался об этом рассказать всем нам.

Вокальное исполнение и порадовало, и расстроило. Предельно лирический, в чем-то даже субреточный голос Лианны Арутюнян мелковат для Тоски — не хватает глубины, весомости, мощи и чувственности. По-настоящему хороша певица в ультралирических фрагментах, но таковых в этой партии не так много, и в уверенном верхнем регистре. Тенор Массимо Джордано хорош, но голос уже несколько амортизирован, что особенно было слышно в первом акте. По ходу спектакля он обрел лучшую форму и хитовую финальную арию Каварадосси, видимо, впетую лучше всего, исполнил достойно. Однако для премьерного вечера оперы, знававшей в Большом истинно великие голоса, такой кастинг первого состава — скорее неудача.

Зато баритон Габриэле Вивиани был настоящим героем: его Скарпиа прекрасно проявил себя и с точки зрения артистизма, и вокально. Его исполнение было мощным и интонационно и тембрально разнообразным. Жаль, что его партия предполагает участие только в двух актах оперы. Ансамбль компримарио из штатников ГАБТа показал себя на высшем уровне, равно как и хоровые коллективы (хормейстер — Валерий Борисов, хормейстер детского хора — Юлия Молчанова), которые порадовали ярким и красивым звучанием. Одно из самых сильных впечатлений вечера — игра оркестра Большого, звучащего столь богато, с таким чувством и эмоциональной силой, что это искупало иные недостатки исполнения. Маэстро Каллегари и ведомые им музыканты сумели раскрыть в полной мере красоту партитуры Пуччини: дух настоящей итальянской мелодрамы, чувственной и пылкой, благодаря им, без сомнения, царил в Большом.