В «Театриум на Серпуховке» родители с радостью приводят своих детей. Наследница легендарной цирковой династии, народная артистка России Тереза Дурова — его создатель и бессменный руководитель — считает, что ее коллектив — театр семейный. Он прокладывал свой путь, никому не подражая, и прошел три стадии роста: Фестиваль клоунады, Театр клоунады, Театриум Терезы Дуровой. «Культура» поговорила с правнучкой великого «дедушки Дурова», режиссером Терезой Дуровой.

— Генеалогическое древо Дуровых впечатляет, и разобраться в нем непросто — столько легендарных артистов, и имена повторяются, переходят к потомкам. Есть ли для вас понятие — эмоциональная семейная память?

— Династийная память у всех Дуровых — мощная. Помню, как много рассказывала нам бабушка. В ее воспоминаниях не звучало нравоучений, в них текла жизнь, населенная огромным количеством людей и животных. У нашего клана два корня: Анатолий, я — с его стороны, и Владимир. Они, два брата, когда-то повздорили, и мы до сих пор не знаем, действительно ли была ссора. Возможно, пиар — такие доказательства у нас имеются. Все остальные — дети, внуки, правнуки — всегда держались вместе. Как только что-то случалось, все сразу собирались скопом.

— Что такое цирковое детство?

— Детей готовили к цирковому будущему, не щадя их. Встал рано, в 6 утра, и, будь добр, убери навоз в конюшне, помой задницы обезьянам, накорми слона. Животные чистые, сытые, с ними все в порядке? Тогда можешь позавтракать. Иначе — нет. Никто нас не принуждал к труду и не заставлял следовать жесткой дисциплине, это воспринималось как норма. Вокруг взрослые люди, которые пашут с утра до вечера, другой жизни мы не знали. Цирковые дети — рабочие, даже — чернорабочие, с каким-то почти врожденным чувством ответственности. Только потом на нас надевали красивые одежды и выпускали на манеж. Ты сильный? Будешь этим заниматься, и тебе передадут бразды правления аттракционом. Если ребенок, рожденный в цирке, в 10 лет не работает, значит, ничего не получится. Мое детство — жизнь на колесах. Каждые 2–3 месяца меняла школу, у меня их было 69. Приезжаем на гастроли, и я знаю, что мне, а не родителям надо найти школу, поближе к цирку.

— Почему изменили манежу, на который вышли еще школьницей?

— Это сделали за меня обстоятельства и жизненная ситуация. Я не собиралась уходить из цирка до тех пор, пока не вышла замуж за нециркового человека и не родила ребенка. Нужно было выбирать между семьей и цирковым кочевьем. Муж ни на чем не настаивал, пришлось принимать решение самостоятельно. Остановилась на промежуточном варианте — окончила ГИТИС, стала режиссером цирка, много лет провела в цирковом училище — ставила номера, делала программы.

— То есть совместили оседлую жизнь с цирком. А как возник театр?

— Он тоже связан с цирковой историей. В начале 90-х все разваливалось, цирк переживал нелегкие времена, из него исчезли клоуны. Очень хотелось им помочь, и я затеяла Международный фестиваль клоунады. Поддержал и помог Юрий Владимирович Никулин. Манеж был занят, но неожиданно нашлась сцена на Серпуховке — ДК завода имени Владимира Ильича. Все получилось, фестиваль прошел успешно, и его участники не захотели расставаться. Пришли ко мне, начали с комплиментов — мол, я оказалась неплохим администратором, и попросили придумать что-нибудь для них. Я, как дуреха, согласилась. Их 67 человек, работы нет, денег тоже. Кто, как не я, им поможет? Вместе нам оказалось комфортно, увлекательно и интересно. С разными клоунскими группами готовили программы, накапливали репертуар, чтобы стать театром и не колесить по городам и весям. Не я это затеяла, так сложилась ситуация. Просто не надо отказываться от предложений, которые делает судьба.

— Ваш необычный Театр клоунады почти сразу вырулил на детский репертуар. Не потому ли, что клоунов так любят малыши?

— Клоун и клоунада — это разное. Клоунада — отдельный жанр искусства, разнообразный, со своими законами, а не ботинки, носики и рот до ушей. Мы поставили несколько прекрасных взрослых вечерних спектаклей, но они не приносили дохода. Публика шла на веселую репризную детскую клоунаду — так нас и воспринимали. А мы начинали как частный театр, и нам надо было зарабатывать для того, чтобы жить. Все деньги, что получали за билеты, делили поровну, вне зависимости от того, кто ты: актер, монтировщик или администратор.

А «Театриум» наш — театр семейный, с этим прицелом мы и делаем спектакли. В зале не меньше половины взрослых, и у меня ответственность перед ними ничуть не меньшая, чем перед детьми.

— На «Маугли», «Огниво», «Спящую красавицу» придут взрослые при одном условии — если у них есть ребенок...

— И прекрасно. Вы перечислили спектакли Большого зала. Мы же открыли малую сцену и играем там достаточно много спектаклей взрослого репертуара. Когда приходит публика 16–19 лет, я радуюсь. Мне с ними очень интересно. Вам знакома такая картинка? Вечерний спектакль в Москве. В фойе — женщины, женщины, вдруг один мужчина — пришел с женой, и опять дамы, а вот, к счастью, стайка молодежи. Но в основном подружки, сослуживицы, те, кому за 50. А у нас вечерами — молодежь, которая выражает свой восторг бурей эмоций. Мне нравится с ними разговаривать до и после спектакля. Может, во мне педагог не умер? Я много лет работала со студентами, еще раньше — с животными, а дрессура — та же педагогика. Я рассказываю старшеклассникам и студентам о театре, о том, на что они должны обратить внимание, почему мы поставили именно этот спектакль. Настрой публики, которую я так люблю, — важный для меня момент.

— В каком возрасте малыша стоит привести в театр?

— До трех лет ребенка не надо никуда водить. У него еще нет чувства юмора, психика слабая, неустановившаяся, сидеть на месте и не двигаться для него нереально, да и вредно. Концентрировать его внимание на том, что он не очень-то понимает, неправильно. В три года пора в кукольный театр, где кукла соответствует его размеру и его разумению. Только потом — большой зал, яркая сцена, просторное фойе, множество народа, веселье и шум.

— Разве в вашем репертуаре нет спектаклей для малышей?

— Мы работаем и для них, но в крошечной гостиной. 10 родителей и 10 детей, вместо стульев — подушки. Специально сделанные спектакли — коротенькие, малыш — свободен в своих движениях: может ползать, вставать, подойти к сцене или отвернуться от нее, воспринимая сказку на слух, это он сам решает. Мы не бьем их по голове шариками, не смешим, не включаем веселую музыку. Они должны уйти спокойными. Это тонкая ситуация, медитативная история. Для актеров — серьезное испытание, и не все могут справляться с такой аудиторией. Эти спектакли пользуются огромным спросом, билеты раскупаются моментально.

— Какие темы предпочтительны для семейных раздумий?

— Я не очень понимаю разницу между взрослым и детским театром, люблю театр, который рассуждает о любви и дружбе, честности и предательстве. Любые темы, но только без соплей, заигрываний и сюсюканий. Например, «Маугли» — абсолютная правда о любви. Если ты в состоянии умереть за этого человека, значит, ты любишь. Если готов пойти за ним и разделить его жизнь — это тоже любовь. Для меня важно, о чем ребенок будет говорить с родителями после спектакля: по дороге домой, на следующее утро. Вспомнит ли через неделю?

— Как возник интерес в театре к эпосам разных народов? В основе «Волшебной мельницы Сампо» — карело-финские песни «Калевалы», индийские мелодии — в «Маугли», арабские — в «Волшебной лампе Аладдина». Везде — музыканты на сцене и с какими-то неведомыми инструментами.

— Почему мы вдруг взяли этническую фактуру? Собрались люди, которым интересно открывать древние традиции, народные мудрости и знакомить зрителей с новыми мирами. Темы сами на нас пошли, и это не мистика. Началось с «Принца и нищего», когда композитор и дирижер Максим Гуткин решил, что без вагантов не обойтись. Нашел музыкантов (они прекрасные и сумасшедшие люди!), играющих на старинных аутентичных инструментах, которые мало кто знает — обычно такие хранятся среди музейных экспонатов.

Нам понравилось всей командой внедряться в неведомое. У художниц Маши Рыбасовой и Виктории Севрюковой дух перехватило, когда они узнали, что для «Маугли» «ныряем» в Индию. Безбрежный материал осваиваем долго, скрупулезно. Потом выпрыгиваем и несемся дальше.

Однажды не знали, куда плыть, никак не могли найти тему. Столько перекопала, и все — не мое. Засиделись до ночи с режиссером Владимиром Ананьевым в моем кабинете, за спиной — стеллажи с книгами. Ну, думаю, сейчас открою первую попавшуюся страницу — что выпадет, то и будем делать. Протягиваю руку — томик Юрия Норштейна, он распахнулся на гравюре Хокусая. Тут же позвонила своему сыну, драматургу Артему Абрамову, и попросила написать пьесу по легендам Страны восходящего солнца. Через полгода появился спектакль «Японская сказка. Меч самурая». Мне с сыном повезло — очень. Своего автора — того, кто тебя понимает, найти сложно, а мне судьба такой подарок преподнесла.

— Вы же сами воспитали!

— Артем пошел по линии Абрамовых — он уже третье поколение писателей и журналистов, с легким пером и хорошим языком. Сын рано начал доверять свои мысли бумаге, а в драматургию я его пихнула, попросила сделать пьесу из мультика «Летучий корабль». Теперь только с ним и могу работать, он сочиняет то, что нужно именно для нашего театра, — всегда мало слов и много действенного ряда.

— «Театриум» на карантине работал онлайн в ежедневном режиме, не так ли?

— В интернет-пространстве мы присутствуем давно. К началу карантина многие наши спектакли уже были отсняты в хорошем профессиональном качестве. У нас сложилась сильная творческая группа, и мы «выходили в эфир» как минимум трижды в день — детей приветствовали утром, развлекали днем и укладывали спать вечером. Запустили театральный челлендж с рядом московских театров, среди них — «Ленком», «Таганка», Музыкальный имени Станиславского, Оперетта, «Табакерка». Осуществляла проект наша творческая команда.

— Сегодня всех одолевает тревога по поводу средств безопасности в театре, «шахматной рассадки»...

— Плач, вздохи и заламывания рук — это немножко про девочек. А театр — это бизнес, и довольно жестокий, сложный, многогранный. Страдать некогда. Надо вступить в воду и начать плыть. Сейчас мы все нацелены на то, чтобы нам разрешили репетировать. Скажут — по пять человек и не больше часа, — мы так и будем делать. Главное — делать, а не паниковать... Рассаживать зрителей в шахматном порядке? Ничего страшного — это временно. Только что поговорила с ребятами, которые работают в Израиле, — они группируют публику в зале семьями, а между ними — промежуток. Варианты всегда есть — надо искать.

— Говорят, вы написали письмо главному врачу Коммунарки Денису Проценко...

— Да, написали, что по окончании эпидемии мы ждем сотрудников с детьми на Серпуховке и сыграем для них несколько благотворительных спектаклей, устроим нашим гостям семейный праздник.

— Цирковой нрав гуляет?

— Может, меня надо немножко притормозить? Мне королевство маловато, разгуляться негде. Когда я из цирка попала в театр, многого не понимала и многому удивлялась. За 25 лет привыкла, а сначала мое поведение казалось странным. Для спектаклей мы снимали помещение: приходим, а сцена грязная. Актеры гримируются, уборщица ушла. Я взяла ведро и тряпку и помыла полы — для меня это нормально, и для моих актеров тоже. Они могут играть роли и быть реквизиторами. В цирке всегда старые актеры работают билетерами или гардеробщиками, они должны остаться в коллективе, под присмотром молодых, а в театре — такое нереально. Иная конструкция жизни.

В цирке, если я с кем-то не дружу и нас даже можно назвать врагами, но я точно знаю, что этот артист лучше всех держит лонжу, страховку, то подойду и попрошу мне помочь — никогда не откажет. Буду падать — он, мой враг, меня поймает, вырвет себе плечи, ляжет под меня, но я останусь жива. Вот что такое цирк. И в нашем театре, к счастью, цирковая атмосфера и цирковое братство.