Елена ФЕДОРЕНКО

22.01.2014

У балерины и педагога, народной артистки СССР Марины Кондратьевой скоро юбилей. Лучезарная лирическая героиня Большого театра, она пришла в прославленную труппу в середине прошлого столетия — на роли, которые до нее танцевали Галина Уланова, Ольга Лепешинская, Раиса Стручкова. Училась у Марины Семеновой, застала в театре годы Лавровского и эпоху Григоровича, вошла в золотую плеяду 1970-х вместе с Майей Плисецкой, Екатериной Максимовой, Ниной Тимофеевой, Наталией Бессмертновой, Владимиром Васильевым, Марисом Лиепой, Михаилом Лавровским.

Полетный танец Кондратьевой ценили за романтическую легкость и чувственность, потому она и стала одной из лучших Жизелей ХХ века. Среди учениц Марины Викторовны немало звезд. В жизни она человек положительно настроенный, на удивление мягкий, корректный и бесконфликтный. Даже удивительно, что имена двух ее учениц — Натальи Осиповой и Ольги Смирновой — окружают толки и пересуды. 

Мы решили расспросить Марину Викторовну о театре и жизни — заранее, пока предъюбилейная суета не сделала героиню недоступной.

От госпиталя до Карениной

культура: Как встретите юбилей?
Кондратьева: Специально отметила в прошлом сезоне 60-летие творческой деятельности, чтобы избежать паспортных церемоний. Не удалось — мне посвящают одну из февральских «Спящих красавиц», где в разных ролях выйдут мои нынешние ученицы: Оля Смирнова, Аня Окунева, Нелли Кобахидзе, Ана Туразашвили, Эля Ибраимова. Непросто было выбрать дату. Мы с Катюшей Максимовой родились в один день с разницей в пять лет. Часто мы праздновали юбилеи вместе, а теперь… Сначала пройдет вечер памяти Кати, а потом уже отметят мою круглую дату. Так получилось…

культура: Наверное, Вы единственная, кто служит Большому театру седьмое десятилетие и без перерывов?
Кондратьева: Еще мой одноклассник Николай Фадеечев.

культура: «Если бы Терпсихора существовала в действительности, воплощением ее была бы Марина Кондратьева», — написал о Вас Касьян Голейзовский. 
Кондратьева: Оценка Голейзовского вызвала мое удивление, когда я прочла его книгу. Касьян Ярославич видел меня на сцене, мы были знакомы, но в работе не встречались. Он не раз говорил, что хочет поставить на меня номер. И у меня было огромное желание, но нагрузка в театре не позволила. 

культура: Ваше детство проходило в среде научной элиты. Почему же Вы, дочь академика, лауреата Сталинской премии, предпочли физике лирику, то есть балет? 
Кондратьева: Ученые, работавшие под крылом академика Иоффе, были знамениты и дружны. Все жили одной большой семьей и в одном доме в Казани, куда во время войны эвакуировали ленинградские институты. В городе открыли много госпиталей, где лечили фронтовиков. Жена академика Семенова — преподаватель пения, организовала самодеятельную бригаду, где я оказалась самой младшей. Мы выступали c концертами перед ранеными. Для моих танцевальных импровизаций по центру палат сдвигали столы, и я в платочке плясала русскую. До сих пор помню своих первых зрителей — перебинтованных, с загипсованными руками и ногами…

Мою страсть к танцам видели все коллеги отца и советовали отдать меня в балет, родители же к моему увлечению оставались равнодушны. Но все-таки папин друг академик Николай Семенов нашел убедительные доводы, чтобы отвезти меня в московское хореографическое училище — уже было известно, что после войны вся команда питерских ученых переедет в столицу. Иоффе дал разрешение, и мы отправились в путь. Остановились в гостинице. Директор балетной школы Николай Иванович Тарасов проверил меня и сказал: «Девочка хорошая, приводите на следующий год, сейчас все места заняты, занятия начались». Вернулись расстроенные, администраторша гостиницы посочувствовала и сказала, что рядом с нами живет ленинградский балетный педагог по фамилии Ваганова. Она приехала к сыну, который лечился в Москве после ранения. Николай Николаевич позвонил Агриппине Яковлевне.

 Оказалось, что не только он знал ее как известную балерину, но и она слышала о будущем Нобелевском лауреате: «Я — Семенов, а это моя родственница Марина. Приехали поступать в балетную школу, но набор уже закончен. Помогите». Ваганова посмотрела меня, попросила пройтись, тут же взяла за руку и повела в школу. Директор, вновь увидев нас, улыбнулся — все понял, конечно. Меня приняли — Вагановой отказать было невозможно. 

Секрет ее участия в моей судьбе открылся через год. Агриппина Яковлевна приехала в училище на экзамен, я, встретив ее около канцелярии, подошла со словами благодарности: «Спасибо, я стараюсь Вас не подвести. Вы меня помните? Я Марина Кондратьева». Она рассмеялась: «Разве ты не Семенова?» Оказывается, она решила, что я полная тезка ее любимой ученицы. Благодаря этой «ошибке» я стала учиться, а потом вся моя жизнь оказалась связанной с Мариной Тимофеевной Семеновой: была ее ученицей, когда танцевала, и педагогику тоже постигала у нее.

культура: В Большой Вы пришли, когда главным балетмейстером был Леонид Лавровский?
Кондратьева: Он любил молодежь и выдвигал нас. В первые же годы я станцевала «Золушку», «Спящую красавицу», «Шурале»…

культура: Да и одну из самых знаменитых своих ролей — Жизель — Вы создали в редакции Леонида Михайловича?
Кондратьева: Наш с Марисом Лиепой показ ему понравился, но меня он попросил задержаться. О спектакле не сказал ни слова, начал вспоминать: «В один из дней блокады шел я по улице, навстречу — добрая знакомая. На мое приветствие она не ответила, прошла мимо, словно сквозь меня. Чем же я ее обидел? А потом узнал, что она шла от своего дома, в который попала бомба, там находились муж и дети». Он рассказывает, а у меня слезы текут. «Раз плачешь, то поняла. Вот так играй сцену сумасшествия Жизели — жизнь уже оборвалась». Так я и старалась, все время помнила ту жуткую историю. Зрители плакали. 

культура: Многие были поражены, когда Вы — лирическая танцовщица — станцевали Анну Каренину.
Кондратьева: Cама Майя Плисецкая пригласила меня на «свою» роль. В моей актерской жизни партия Анны стала последней и очень любимой. Я ее понимала и чувствовала, все мои всегда скрываемые страсти вырвались наружу. 

«Зашнуруй ребра!»

культура: Многие Ваши ученицы — Анна Антоничева, Надежда Грачева, Екатерина Шипулина, Нина Капцова — становились примами. Сегодня кипят нешуточные страсти вокруг Наташи Осиповой, оставившей Большой, и юной Ольги Смирновой, которая сразу же начала танцевать главные партии…
Кондратьева: Оля пришла ко мне «на место» Наташи, чей уход я очень переживала. Они такие разные — по характеру, индивидуальности, взглядам. Похожи тем, что им ничего нельзя навязать, сами должны — головой и чувствами — понять, что я им предлагаю. 

культура: Наташа сейчас прима «Ковент-Гарден», Лондон ее обожает. А какой она была ученицей? 
Кондратьева: Мне с ней было очень интересно — настолько, что после Наташи я иначе стала репетировать с другими девочками. Она дала мне новое понимание и ощущение работы с балеринами.

культура: То есть она Вас учила? 
Кондратьева: Когда я начала преподавать, то пришла к Марине Тимофеевне в полном расстройстве: «Рассказываю, показываю, даже пуанты надеваю, а объяснить не могу». 73-летняя Семенова успокоила: «Я до сих пор учусь, и ты будешь у них учиться». Оказалась права. 

У нас с Наташей всегда шла поисковая работа. Например, «Жизель». Почему, услышав стук, героиня не оборачивается, а бежит вперед? А потому, что так делала Галина Уланова, и это стало эталоном. Наташе же требовалось понять — почему Жизель так ждала стука возлюбленного в дверь, а, по сути, на него не реагирует? Ей всегда надо найти смысл действия и мотивы поступков.

культура: Индивидуальность Осиповой сложно передать словами. Вы можете? 
Кондратьева: Невероятная энергетика и необузданный темперамент. Сочетание какой-то сексапильности, что ли, с детской наивностью. Она чувствует каждый шаг, каждое движение. Вы не замечали ее безумную легкость в передвижении по сцене? Только что была здесь и уже оказалась в другом месте, а как она туда перешла — никто не заметил. Такая подвижность внутренняя. В ее искусстве есть божественная нотка. 

культура: Вы у кого-нибудь видели такой прыжок, как у Наташи?
Кондратьева: Такой огромный прыжок бывает только у мужчин.

культура: А ведь критика после школьных концертов взорвалась — писали о выпускнице с кривыми ногами… 
Кондратьева: Она пришла ко мне в класс заниматься, я подошла к ней и думаю: с чего начать? Увидела, что линия ног — не от кривизны, а от разработанных мышц. Они нарастают с внешней стороны, когда движения делаются с упором в сторону мизинца. Вот мы и стали «менять» мышцы. Сложная работа: «Нет, Наташа, опять вылезла наружная мышца, убирай, работай на внутренней». Нам удалось переделать саму линию, и появились такие красивые ноги. 

культура: Работа скульптора…
Кондратьева: Так репетировала с нами Марина Тимофеевна. Она была фанатом красивых линий и выстраивала их, перемещая нагрузку на «невидимые» мышцы. Собирая позы, прикрикивала: «Зашнуруй ребра!»  

культура: Вы поддерживали Наташу в решении уйти из Большого?
Кондратьева: Я ни о чем не знала, но понимала, что вокруг нее происходила какая-то бесконечная суета. Она ранимая и мучилась от несправедливости. Получала приглашения танцевать в разных театрах, ее не отпускали, говорили, что будет спектакль. Она оставалась, а спектакля — нет. Узнала я о ее решении от Анатолия Иксанова. Он позвонил: «Наташа ушла, сейчас прямая линия с Питером, надо что-то сказать». Мне Наташа позвонила после полуночи: «Простите, я должна была уйти, но если бы я поговорила с Вами, то не решилась бы». Наташа прожила эти два года творчески интересно, много спектаклей станцевала. Я ее год не видела — она  вытянулась, чудесные ножки, легкий танец и огромная актерская самоотдача.  

культура: Вокруг Оли Смирновой — тоже страсти: кто-то рад, что появилась балерина assoluta, но возникают и иные разговоры: зачем нам эта петербурженка, почему она в первый же год танцует главные партии…
Кондратьева: Балетная Москва вообще питерцев принимает плохо и не сразу. Уланова и Семенова — не в счет, они скорее исключение. Нину Тимофееву, с которой я дружила, первое время работники комендатуры провожали до машины, потому что поклонники московских балерин кидали в нее камни. Они же не раз пытались нас рассорить. 

В Большом сейчас много ставят западные хореографы. Они приезжают заранее и выбирают составы. Олю выбирают всегда. Не верьте, что это театральные интриги, это — выбор постановщиков, им нет смысла сеять раздор в Большом театре. 

культура: Вы имеете в виду Светлану Захарову и премьеру «Онегина»? Я-то написала, что Большой должен был отстоять право примы на премьеру. Значит, была неправа?
Кондратьева: Она очень хотела станцевать «Онегина». В Большом первый спектакль всегда танцует главная прима, ни у кого и сомнений не было, что Света выйдет на премьеру. И вдруг объявляют составы, где она идет не вторым даже, а четвертым номером. Начались метания: мы пошли к Иксанову с просьбой поговорить с Фондом Крэнко, Иксанов попросил нас о том же. Англичане ответили: «Если Вы настаиваете, пожалуйста, но мы отзовем лицензию. Спектакля не будет». Премьеру танцевала Оля, а Света ушла из моего класса. Мне жаль, что так случилось. До этой истории Света и Оля стояли у станка рядом.

культура: А Оля какая ученица?
Кондратьева:  У Оли изумительные данные и богатейшие возможности, а какие красивые руки. Сейчас у нее появилось желание все понять по-своему, попробовать по-разному. А еще у нее быстро появляется наше, московское, чего не хватает танцовщикам Мариинского театра, — одухотворенность и открытые эмоции. Когда мы работали над «Баядеркой», она оставалась изумительно красивой, но холодноватой и отстраненной, а сейчас — совсем иная, другое осмысление. Она все время думает и приходит на репетиции с предложениями.

Словами и без слов

культура: Судьба подарила Вам немало интересных встреч, но Вы практически никогда об этом не вспоминаете. Может, расскажете?
Кондратьева: Про Лоуренса Оливье? Мне было 18 лет, шла «Золушка» — мой первый сольный балет. Лоуренс пришел в гримуборную и все хотел удостовериться, я ли была только что на сцене. Смотрел на меня и повторял: «Неужели это Вы сейчас танцевали?» Всю неделю, что был в Москве, ежедневно смотрел спектакли — и оперы, и балеты, а потом разыскивал меня, чтобы поговорить. Расспрашивал он очень интересно, с каким-то удивлением открывал, что без слов можно передать то, что, с его точки зрения, передается только словами. Подробно разбирал сцену, когда сестры и мачеха меряют туфельку, а потом берут ножницы, чтобы палец отрезать и втиснуть ногу. «А у тебя вторая туфелька за пазухой, и ты ее бросаешь. Мне, зрителю, в этот момент понятно, что ты это делаешь только для того, чтобы они перестали себя истязать. Если бы я играл Золушку, то закричал бы: «Только не режьте палец! Не надо! Остановитесь! Возьмите, возьмите туфельку!» Эту сцену Лоуренс сыграл, помолчал и продолжил: «Мне понадобились время и слова, а Вам удалось это сделать моментально и молча — и как убедительно!» Меня тогда удивила способность великого актера открывать новое, удивляться и быть при этом столь простым.

Потом-то я поняла, что это свойство настоящего таланта. В конце моей танцевальной карьеры мы с Марисом Лиепой выступали в составе сборного концерта вместе с ведущими парами из разных театров мира. Среди них — Марго Фонтейн и Фернандо Бухонес. Там, в поездке по Австралии, мы подружились с Марго, в ней не чувствовалось никакой звездности, хотя слава ее в то время была велика. Марго покидала репетиции последней, все повторяла и повторяла движения.

Мы ходили в зоопарк, фотографировались с коалами, дарили друг другу подарки, придумывали прозвища. В итоге решили, что каждая пара должна устроить для коллег вечер. После концерта все отправлялись то во французский ресторан, то в китайский. Иностранцы получали огромные деньги, мы же 150 долларов на двоих — остальное сдавали в Госконцерт. Ресторан был не по карману. Выход предложил Марис. Мы устроили прием в отеле, в огромных апартаментах Марго, где помимо спальни был большой зал. На пороге встречали гостей: я — бутербродами с икрой, а Марис — рюмкой водки. Этот набор всегда был в чемоданах советских артистов. Марис еще и следил, чтобы каждый выпил. Потом все расселись вокруг красиво сервированного, но довольно скромного стола. И началось такое веселье, что все потом вспоминали исключительно наш — русский — ужин. 

культура: Слышала Ваш рассказ о встрече с Верой Каралли — легендарной балериной и звездой немого кино.
Кондратьева: В Венской опере мы с Володей Тихоновым танцевали «Жизель». После спектакля на сцену пришла пожилая, аккуратно причесанная женщина в красивом платье — Вера Каралли. Многие не знали этого имени, другие были уверены, что ее давным-давно нет в живых. Она, Жизель начала ХХ века, поблагодарила за спектакль и говорила о днях своей молодости, о Большом театре того времени. В конце сказала: «Теперь я могу спокойно умереть: наш театр — по-прежнему великий». Артисты слушали, потихоньку расходились, а тех, кто остался, Вера пригласила в гости. Домик был небольшой, скромный, и она сказала, что нашла здесь свою пристань, которую искала очень долго. За чаем хозяйка вспоминала о том, как оказалась втянута в историю с убийством Распутина.

культура: Ее же связывали любовные отношения с великим князем Дмитрием Павловичем, который участвовал в заговоре против «старца».
Кондратьева: Именно он и пригласил ее той роковой ночью в Юсуповский дворец. «Мы, дамы, сидели в комнате на втором этаже и разговаривали. Распутин должен был слышать женские голоса, иначе бы не вошел в дом. Его отличала особая осторожность», — рассказывала Каралли. Не знаю, насколько она была откровенна, но свою эмиграцию представляла вынужденной: после убийства Распутина ей было запрещено сниматься в кино и танцевать на сцене. Во всяком случае, она тепло вспоминала Россию, расспрашивала нас о Москве.

Как рыба в воде

культура: Большой театр пережил год, до отказа наполненный скандалами. Наверняка Вам обидно.
Кондратьева: Нет уже того Большого театра, который был у нас. Мы все уходим потихонечку, один за другим. Конечно, стараемся передать ученикам историю и, конечно, надеемся, что они достойно разовьют ее дальше. Но атмосферу-то передать невозможно. Да и время другое, отношения иные, сами люди изменились. Молодым многое непонятно. Часто они нас не слышат, смотрят с выражением — давай, дескать, давай, учи, мели свое! 

культура: Но ведь Большой императорских времен и советского периода — тоже не синонимы…
Кондратьева: Поймите, семь лет не было Большого театра. Семь выпусков, а они — основа труппы — не знали исторической сцены. На Новой сцене они создавали свой театр, где экспериментировали. Когда после реконструкции открылось историческое здание, они вышли на священную сцену с ощущением того, своего, театра. Для них исторический Большой не был тем великим театром, которому все мы поклонялись. Они не понимают, что это сцена — особая, лучшая в мире, уникальная и разборчивая — она требует всего актера, целиком, и только тогда его принимает. Мне безумно жаль, что Наташа Осипова не «попробовала» эту сцену — с ее-то полной отдачей она бы оказалась здесь как рыба в воде. Сцена сразу приняла Олю Смирнову — приятно.

культура: Вы эту сцену как живую ощущаете?
Кондратьева: Мы чувствовали ее намоленность. Да, она отбирает для себя людей, и тех, кого приняла, держит крепко. Традиции уходят. Сейчас изменился и принцип составления афиш — стало как в Европе: спектакли идут блоками. Поставили декорации «Ивана Грозного», «Спящей красавицы» или «Щелкунчика» — и танцуют подряд один и тот же балет. Раньше спектакль ждали, он был драгоценностью, а не потоком. 

Молодежь было принято опекать. Помню, Раиса Степановна Стручкова в день моего дебюта в «Золушке» бегала от кулисы к кулисе, показывая мне, куда уходить и откуда выходить, — опасалась, что я перепутаю. А ведь фактически я была конкуренткой — танцевала ее лучшую роль. 

Сейчас репертуар все чаще составлен из спектаклей, которые поставлены давно и для других трупп. Забываются времена, когда балеты создавались для Большого специально.