Виктория ПЕШКОВА

12.04.2018

С 21 по 24 апреля на сцене театра им. Вахтангова свои спектакли представит старейший репертуарный театр Израиля «Габима». Гастроли приурочены сразу к двум знаковым датам — столетию коллектива и 70-летию государства Израиль. Вахтанговцам и самим до векового юбилея рукой подать, но разговор с Римасом Туминасом коснулся не только праздников, но и будней.

культура: Гастроли «Габимы» не просто «визит вежливости»?
Туминас: Мы часто бываем в Израиле, и нас там всегда очень тепло принимают. Но дело, конечно, не только в этом. Между нашими театрами существует незримая, но прочная связь, имя которой — Евгений Вахтангов. На первый взгляд неожиданно — национальный театр старше своей страны, но, как видите, возможно и такое.

культура: Как случилось, что Вахтангов, у которого была собственная студия, принял под крыло еще и «Габиму»?
Туминас: Это был любительский коллектив, объединивший людей, которые хотели играть спектакли на иврите. Они желали вернуть к жизни язык, давным-давно считавшийся мертвым. А создатель студии Наум Цемах мечтал о профессиональном еврейском театре. Он понимал, что студийцам не хватает настоящей театральной школы, и обратился за помощью к Станиславскому. Константин Сергеевич попросил Вахтангова взять на себя художественное руководство труппой, и тот согласился.

культура: Не владея языком, на котором предстояло играть его актерам?
Туминас: Он начал брать уроки иврита, изучал еврейскую культуру и литературу. Но поначалу многим артистам все равно не нравилось, что ими руководит чужак. Пришлось Цемаху придумать целую легенду: мол, Евгений Багратионович — потомок одной из ветвей царского рода Багратиони, восходящего к самому царю Давиду. Легенда оказалась такой живучей, что Вахтангова до сих пор многие считают грузином, хотя его отец был армянином, а мать — русской. Легенда — легендой, а ивритом Вахтангов овладел: к началу репетиций «Гадибука» он уже прекрасно понимал, а к концу — мог даже разговаривать.

культура: Для еврейского театра «Гадибук» значит примерно то же, что для нашего — «Принцесса Турандот»?
Туминас: Я не стал бы сравнивать. Несомненно одно — ни один другой спектакль Вахтангова не имел такого мирового признания. В конце 20-х годов «Габима» гастролировала с ним едва ли не по всему свету. Постановке была суждена очень долгая жизнь: «Гадибук» продержался в репертуаре до начала 60-х, то есть больше сорока лет, дольше, чем было отпущено его создателю.

культура: Максим Горький, побывав на «Гадибуке», был восхищен актерами, которые играли «с упорством и самозабвением верующих в чудесную силу красивого слова». За сто лет многое изменилось и в театре, и в жизни. Во что сегодня должен верить артист?
Туминас: По-прежнему в Слово. В начале было слово — этого еще никто не отменял. Когда к нам в театр пришел Юрий Любимов и начал репетировать «Бесов», я видел, как актеры постепенно возвращались к тому, что было подзабыто — точная работа со смыслом, бережное отношение к звучанию слова.

культура: Но слово все больше вытесняется из нашей жизни чередой стремительно сменяющих друг друга картинок. Как заставить зрителя не только видеть, но и слышать?
Туминас: Это трудно. Актеру надо быть не только исполнителем, но и мыслителем. Если хотите, отчасти философом. Впрочем, и зрителю это не помешает. Вообще всем нам. Беда не в том, что мы впускаем в себя слишком много информации, а в том, что большая ее часть нам не нужна. Сохранить ясную голову можно только научившись избавляться от словесной шелухи: избегать приблизительности, осторожно обращаться с современной лексикой. Она вносит пыль в нашу жизнь.

культура: А между тем новояз осаждает нас все сильнее. Заимствованиями из английского мы, не задумываясь, заменяем даже те слова, которые имеют точные русские аналоги.
Туминас: Это мода. Мы хотим чувствовать себя современными и перестаем обращать внимание на то, что и как мы говорим. Считаем, что главное — донести информацию как можно быстрее, а насколько она на самом деле важна и нужна, не думаем. Заимствования заимствованиям рознь, но вот исландцы, к примеру, пытаются заменить такие привычно интернациональные понятия, как компьютер и телевизор, на слова, имеющие корни в их родном языке.

культура: А ведь и у Вахтанговского театра столетие не за горами.
Туминас: И я уже переживаю. Когда к 90-летию предложил труппе поставить «Пристань», то сказал, что, если получится не очень хорошо, к столетию придумаю что-нибудь получше. Все замолкли, наступила пауза, и по глазам было видно, что многие думают: так он на десять лет останется?.. Я, конечно, шутил. Мне тогда не верилось, что я буду тут, когда театру исполнится 100. Мне и сейчас не очень верится. Но о том, что будем ставить, уже думаю.

культура: И что же?
Туминас: «Гадибука». Сделаем музыкальный спектакль. На постановку приглашаем Евгения Арье из театра «Гешер». Фаустас Латенас уже пишет музыку. Может, мы выпустим «Гадибука» чуть раньше, но обязательно посвятим Евгению Багратионовичу. Конечно, это будет не единственный спектакль к юбилею. Если получится, представим праздничную неделю премьер. Никаких торжественных вечеров устраивать не будем. Будем играть. А все поздравления — в рабочем порядке. Ведь театр — сам по себе праздник...

культура: И Вы готовы поделиться этим праздником со всем миром — Ваш театр один из самых гастролирующих.
Туминас: Гастроли — отличная встряска для труппы. К своей публике привыкаешь, начинаешь предугадывать ее реакции — тут заплачут, тут засмеются. Возникает соблазн снова и снова пользоваться уже найденным. Помню, как когда-то Маковецкий жаловался, что театр мало ездит. Сейчас кое-кто огорчается, что гастролей слишком много, трудно со съемками совмещать. С удовольствием ездят молодые и... Максакова — самая юная и энергичная. Она умеет распределить себя так, чтобы на все хватило. В мае в рамках программы федеральных гастролей отправимся на Дальний Восток. Если Чехов до Сахалина добрался, то нам стыдно не повторить этот путь. Будем играть так, чтобы зритель ощутил себя сотворцом спектакля, почувствовал — он не забыт, он нужен, его любят. Мы много ездим по провинции, и я каждый раз вижу, как после наших представлений в глазах зрителей снова возникает отсвет веры и надежды. Лермонтов считал, что «счастье только там, где любят нас, где верят нам». Мне кажется, он не во всем прав. Для меня счастье — это когда я люблю сам. Вот почему мне так хочется, чтобы куда бы мы ни приезжали, актеры влюблялись в публику. Отдавая себя зрителю, ты отдаешь себя Богу. Небесам. Если только ты говоришь с ним о вечном.

культура: А о злободневном, получается, говорить не стоит?
Туминас: Для этого не обязательно идти в театр. Есть телевизор, пресса, интернет. На сцене ничего современного быть не может. Допустим, некое событие произвело впечатление на драматурга. Пройдет какое-то время, прежде чем у него созреет замысел пьесы, и еще какое-то, пока он ее напишет. Где гарантия, что сразу найдется труппа, которая ее поставит? Нет гарантии. А время идет. Наконец текст приняли. Начали репетировать. Вот сыграли премьеру. Спектакль идет сезон, два, три. Насколько он остается современным? Вот тут мы и приходим к тому, что театр современен не тем, что ставит, а тем, как он это делает.

культура: Что Вы в очередной раз и доказали, представив в Большом театре «Пиковую даму». Повести Пушкина без малого 200 лет, опере Чайковского почти 130. Ваш спектакль получился и современным, и вневременным. Потому что он про неизбывность человеческого одиночества?
Туминас: И про это тоже. Кто не испытывал на себе: вокруг люди и даже вроде бы друзья, а ты понимаешь, что никому на самом-то деле не нужен. Но главное все-таки не в этом. Нет, я не про мистику. Никакой мистики, на мой взгляд, в «Пиковой даме» нет. Мы просто прячемся за нее по привычке, не хочу сказать, что в жизни нет. Повторю любимое шекспировское: «Ад пуст. Все черти здесь». Но не надо списывать на сверхъестественное то, к чему оно не причастно. Герману не три карты были нужны. И даже не богатство само по себе. Он пожелал узнать тайну жизни, понять, существует ли она вообще. Всем остальным это совершенно безразлично. Для них существует только игра, помогающая прожигать жизнь. Герман не сумасшедший, он — искатель истины. Сколько художников, поэтов, ученых сгорели, так и не сумев ее найти. И сколько еще сгорит...

культура: Русский театр почти сто лет гордился тем, что он реалистичен и психологичен. Сегодня и то, и другое все чаще выглядит анахронизмом. Почему, как Вы думаете?
Туминас: Потому, что реалистический театр слишком буквален, он не оставляет места для воображения ни тем, кто на сцене, ни тем, кто в зале. Я каждую репетицию начинаю практически с одного и того же: давайте забудем о «приметах времени», о «психологии», о характерах. Характер прикован к быту. Его место на земле. Но в работе над любым спектаклем рано или поздно наступает момент, когда надо готовить взлет. Чтобы посмотреть на все сверху. Наша жизнь акробатична и парадоксальна — не взлетев, не поймешь, что к чему. Ронсар задолго до Шекспира открыл простую истину: «Всесильная Судьба распределяет роли, и Небеса следят за нашею игрой». Взлетать трудно. Но мы способны. Мы можем. Театр Вахтангова всегда был полетным.

Фото на аносне: Александр Куров/ТАСС