Валерия КУДРЯВЦЕВА

02.11.2013

Люк «Скачущий на лошади» — именно так переводится фамилия знаменитого фламандского режиссера — снова в Москве. На фестиваль «Сезон Станиславского» он привез спектакль «Там за дверью» по пьесе Вольфганга Борхерта, входящей в золотой фонд немецкой драмы ХХ века. 

Известный актер и рок-звезда Феликс Кнопп на разрыв аорты играет солдата, вернувшегося с войны в разрушенный Гамбург, его тоску о милосердии довоенного мира, его лихорадочный разговор с рекой Эльбой и с Богом, «в которого нынче никто не верит». Во время гастролей от Гамбурга до Пекина спектакль уже был назван «цирком абсурда» и «трагическим кабаре». В Москве, наверняка, найдутся новые определения. А пока — о том, почему его теперь так часто можно застать в России, как и кому он преподает йогу и о последствиях чтения кулинарных книг, Персеваль рассказал в эксклюзивном интервью «Культуре».

культура: Вы теперь часто бываете в России. Это обстоятельства или зов души?
Персеваль: Сочетание факторов. Десять лет назад Сергей Шуб, гендиректор фестиваля «Балтийский дом», пригласил меня впервые с «Отелло». Мы дали два представления. И это произвело мгновенный сильный эффект. С тех пор Шуб приглашает меня каждый год. Я привозил в Россию «Вишневый сад», «Дядю Ваню», «Братьев Карамазовых». И с каждым разом я все более счастлив реакции публики. Когда мы показали «Вишневый сад» в Германии, немецкая аудитория смущалась. Люди слышат имя Чехов — и хотят видеть деревья и самовар на сцене, типичные дачные платья — все эти клише из классического русского театра. Но это совсем не то, что я делаю. В России я был поражен, насколько русская публика открыта к тому, как мы поступаем с Чеховым, насколько рада, что мы не даем ей избитых формул. И я почувствовал, что у нас много общего. 

культура: Общего — в каком смысле? 
Персеваль: Когда я читаю Чехова или Достоевского, у меня чувство, что я знаю все эти характеры с тех пор, как родился. Я узнаю в них моих соседей, тетушек и дядюшек, кузенов. Несколько лет назад в Петербурге ко мне подошла пожилая женщина и сказала: «Я видела Вашего «Дядю Ваню». И сейчас, три года спустя, все персонажи стоят у меня перед глазами, потому что они показались мне такими близкими, родными». Но чтобы вы понимали: «Дядя Ваня», как я его делал, — стопроцентно бельгийская история, в декорациях бельгийской провинции. Я просил актеров учить чеховский текст, но воспроизводить его на их родном диалекте. И невероятным сюрпризом стало, что именно этот спектакль так тронул русских зрителей, которые восприняли его как очень русский.

культура: Выходит, русские и фламандцы — близнецы-братья? 
Персеваль: У нас много общего. Тем, как русские любят пройтись по краю, по острию, они очень напоминают фламандцев. Чехов для меня — настоящий фламандец. Я вырос в Бельгии, стране, где у тебя нет особых перспектив, потому что она такая маленькая. Все известные художники покидали родину и делали карьеру за границей. И всю жизнь ты пытаешься вырваться из этой провинциальности в большой мир, в большую работу. Найти истинную любовь, Бога. В Чехове, в Достоевском, во многих русских писателях — то же невероятное желание поиска лучшей жизни. В этом смысле я чувствую себя крепко связанным с Россией. Вот почему мне все больше нравится быть здесь и привозить свои спектакли.

Вот мы играли «Братьев Карамазовых» в Петербурге. Зрители смеются гораздо больше, чем в Германии, и над тем же, над чем мы сами смеемся на репетициях. В Германии уважение к Достоевскому — не только большому писателю, но и философу, поднимающему экзистенциальные вопросы, — огромно. И в театре с ним происходит то же, что с Чеховым: немецкая публика сидит, как на святой мессе. В Германии люди зажаты огромным уважением к русской культуре. Поэтому так здорово приезжать сюда и чувствовать, что зрители открыты для всего, что мы делаем. Ведь и у Чехова, и у Достоевского герои в чем-то сумасшедшие, в чем-то забавные, порой абсурдные. Так же радуются англичане, когда приезжают сумасшедшие немцы и играют «Отелло», не крася его в черный цвет, а превращая в толстого немецкого бюргера. 

культура: Ваш белый Отелло по прозвищу Шоколад был прекрасен…
Персеваль: Спасибо. Я часто слышу от коллег здесь в России, что им приходится драться за то, чтобы побороть вековые стереотипы, связанные со Станиславским, с традицией… Так же и с Чеховым в Германии. Когда ставишь его, первый вопрос: а вы видели спектакли Петера Штайна? Да, Штайн, прекрасно поставил Чехова, но это уже прошлое. Такую борьбу с прошлым приходилось вести всем — и Шекспиру, и Мольеру…

культура: Что Вы сделали с «Братьями Карамазовыми»? Что-то поменяли в сюжете? И какая идея стала главной? 
Персеваль: Для меня центральный вопрос — относительность вины. Потому что, когда виноваты все, можно сказать, что и никто не виноват. Я старался рассказать историю хронологически, вокруг центрального персонажа — Алеши. В конце его спрашивают: почему ты думаешь, что твой брат Дмитрий невинен? И единственный ответ, который у него есть: я не знаю. Абсолютной правды не существует, как не существует и абсолютной вины. Мне это очень нравится, мне это близко. Я преподаю йогу, практикую буддизм, глубоко погружен в восточную философию. И идея пустоты, ничто — вот что мне нравится в «Братьях Карамазовых».

культура: То, что Вы занимаетесь и преподаете йогу, изменило Ваш подход к театру? К пластике, к существованию на сцене?
Персеваль: Это и сейчас постоянно меняет мое восприятие театра и жизни. Я начал заниматься йогой 25 лет назад, в момент кризиса. Быть независимым режиссером — это всегда битва за выживание. Ты должен постоянно ставить, ставить, ставить, только тогда сможешь прокормить себя, семью и команду. И вот после восьми лет такой жизни я так выдохся и устал, что однажды в ресторане приземлился лицом в тарелку с супом. Когда доктор попросил меня описать мой день, это звучало так: работа, работа, работа, а между — кофе и сигареты. Он вытаращил глаза и сказал: продолжишь в том же духе, через три года станешь инвалидом. Это был шок. И все, что я придумал — брать с собой коврик для йоги и заниматься ею везде, где бы ни оказался. Десять лет я тренировался с учителем. А потом стал сам заниматься — каждое утро. И я до сих пор это делаю — перед репетицией. 

У меня теперь диплом преподавателя йоги. Учу не только актеров, но всех, кто живет по соседству и хочет приходить ко мне. Денег я не беру. Каждый день приходят 20–30 человек. А для актеров репетиция начинается уже в совсем другом настроении. Более позитивном.

культура: То есть йога меняет Ваш театр изнутри? 
Персеваль: Во многом. Моя театральная эстетика помещает человека в центр всего. Не машинерия, не модные видеопроекции, не театральные эффекты меня интересуют, но естество актера. И йога дает мне концентрацию, терпение, открытость ума — для работы с артистами, которые бывают очень эгоцентричными, тяжелыми людьми. Они находятся под прессингом — за ними ведь всегда наблюдают. С помощью инструментов йоги я могу научить их видеть себя изнутри. И уметь так сконцентрироваться в нужный момент, чтобы просто слушать и смотреть. Чтобы возникла ясность и простота обычной жизни, как у детей. Прием не нов — я выяснил, что и Станиславский экспериментировал с йогой. 

культура: Вы собираетесь в 2014-м ставить «Макбета» в Петербурге. Как он будет отличаться от Ваших предыдущих постановок этой же пьесы? 
Персеваль: Он будет совсем другим. Я возвращаюсь к каким-то произведениям потому, что ищу то, чего не нашел в прошлый раз. В большинстве пьес Шекспира судьба персонажей меняется по ходу истории. Например, что разворачивает Отелло на 180 градусов? Вопрос Яго: «Ты уверен в верности своей жены»? В Макбете поразительно то, что его судьба разрушена еще до начала действия. Ведьмы уже предсказали его жизнь: ты будешь королем, но для этого должен убить. У тебя не будет сына. И кто-то убьет тебя, чтобы стать королем. Происходит иррациональное разрушение жизни. Неконтролируемое. Понимаете? Представьте, кто-то говорит: у тебя будет рак. Или СПИД. Ты обречен, твоя судьба предрешена. Ты ничего не изменишь. Ты можешь только принять эту боль. И это случай Макбета. Он теряет покой, сон. Теряет себя, свободу, силу духа. Вся пьеса сосредоточена на мысли о выживании, которая делает человека убийцей, монстром, дураком, притворяющимся, что он король. Проблема в том, что пьеса теряет это смысловое измерение с момента, когда ты начинаешь вдаваться в реалистические детали, которых в ней множество… Дважды я ставил «Макбета». И дважды у меня не получилось. Хотя оба спектакля имели успех у публики. В Бельгии и в Германии. Но у меня всегда послевкусие: в следующий раз я смогу продвинуться дальше, глубже, сделать лучше. Поэтому я и хочу поставить «Макбета» снова. И к тому же очень хочу поработать с русскими актерами. Мы уже провели вместе неделю…

культура: Вы уже выбрали актеров?
Персеваль: Да. Но не могу сейчас их назвать, сначала должно быть объявлено официально. 

культура: Есть в России кто-то из известных актеров, с кем бы хотели поработать?
Персеваль: Знаете, я торчу в театре уже тридцать лет. С десяти утра и до позднего вечера. Если у меня есть свободное время, я иду в кино, или музей, или на концерт. Но в театр я не хожу. Так что никого там не знаю. То же самое с литературой. Я столько всего прочел, что теперь читаю кулинарные книги. Истории буддийских учителей, пособия по йоге. Только не пьесы! 

культура: Воплощаете почерпнутое в кулинарных книгах? Готовить любите?
Персеваль: Это способ снять стресс. Прийти вечером домой и начать готовить… Что-то вегетарианское, конечно. После стольких лет йоги мое тело больше не принимает мяса. Так же как кофе и чай.

культура: В спектакле «Там за дверью» участвуют дети с ограниченными возможностями. Это эксперимент или политика театра «Талия», который Вы возглавляете? 
Персеваль: Это очень типично для Германии — ставить перед театром социальные задачи.  Например, привлекать в театр молодых людей, у которых проблемы с коммуникацией. Есть группа для детей с синдромом дауна. В спектакле «Там за дверью» я их задействую. Для меня в этом — богатство немецкого театра. Мне повезло работать с лучшими, на мой взгляд, немецкими актерами, но мы с удовольствием приглашаем в спектакль этих необычных детей. Они многому нас учат. Мы привыкли плакать о бедах нашей жизни, о ее темных сторонах. А эти люди так заразительно счастливы, что приходят на репетицию и первые 15 минут просто всех обнимают. После такого ты начинаешь работать уже совсем по-другому…

культура: В России для многих актеров, режиссеров театр — это дом. Что есть театр для Вас? 
Персеваль: Мой храм для медитации. Здесь ты можешь забыть обо всем. Влюбляться, страдать — чувствовать, все время чувствовать. Я могу создавать что-то только на пике эмоций. Не всегда просто находить любовь и доброту внутри театра при моей профессии. Всегда найдется актер, который не выучил текст или которого в данный момент больше заботят разборки с соседом. Утром все приходят в театр со шлейфом своих ежедневных забот. Поэтому мы и начинаем с йоги и совместной медитации, с поиска мира и гармонии. 

культура: А режиссер кто такой? Вас, например, обычно называют авангардистом. 
Персеваль: Это очень забавно. В России меня называют авангардным. В Бельгии — старомодным. В Германии — не знают, как меня определить. Если честно, мне это равно. 

культура: Но как сами Вы себя определяете?
Персеваль: Я думаю, одна из сил, которая движет мною — почему я люблю готовить, заниматься йогой, ставить спектакли — сила, которую я не могу объяснить, не знаю, откуда она и где начинается, это — желание делиться. У меня есть старая яхта. Если честно, быть владельцем яхты — настоящий кошмар. Это требует очень много времени и денег. Удовольствие начинается, когда ты приглашаешь на борт людей. Чтобы поделиться радостью и печалью, звездами над головой, хорошей едой, общением. Я думаю, режиссер — это тот, кто хочет делиться. Рассказывать истории о прошлом, о своих детях, о своих любовях, о грусти и радости. И чувствовать, что это волнует еще кого-то.

культура: Выходит, режиссер — тот, кто бежит одиночества? 
Персеваль: Мы одиноки в этом мире. Мы срочно ищем кого-то, чтобы не умирать в одиночестве. И театр может дать нам глубокое сознание, чувство, что мы не одни. Здесь мы можем увидеть и почувствовать что-то, что отзовется внутри узнаванием. И это узнавание может нас изменить.