23.07.2015

Спустя три с половиной десятилетия после ухода Высоцкого, и тоже — в июле, не стало артиста, режиссера, создателя и худрука Театра на Покровке Сергея АРЦИБАШЕВА. Последним в его жизни оказался спектакль «Набат» — поэтическое представление-реквием с песнями и стихами Владимира Высоцкого. Спектакль о «великой беде» посвящен 70-летию Великой Победы.

Начинал Сергей Арцибашев на Таганке, еще студентом. Там со спины его часто путали с Владимиром Семеновичем. Арцибашев с гордостью говорил, что рост, фигура и даже размер ноги у них с Высоцким были одинаковыми. Называл Высоцкого своим кумиром и во многие спектакли включал его песни. Рассказывают, что и памятник на Страстном бульваре ваяли с Арцибашева, а он мужественно выстаивал долгие сеансы позирования. Правда, спросить Сергея Николаевича об этом обозреватель «Культуры» Елена ФЕДОРЕНКО не успела. Зато успела записать его рассказы о детстве, что прошло в небольшом уральском поселке, годах учебы, времени, проведенном в Театре на Таганке. И везде — Высоцкий.

...О Театре на Таганке и Юрии Любимове я узнал в свердловских библиотеках, в конце 1960-х — начале 1970-х. Тогда я осваивал специальность «электрические станции, сети и системы» в Уральском политехническом техникуме — по требованию отца, и играл в народном театре, а потом поступил в Свердловское театральное училище — уже по собственной воле. Все рецензии на спектакли «Таганки» читал и перечитывал. Их было немного, но все-таки... «Таганка» привлекала тем, что там работал Владимир Высоцкий. В самодеятельности мы жили его песнями, их нам «в полном объеме» поставлял Владимир Ралтугин — наш ведущий актер с амплуа героя-любовника. В клубе он работал радиотехником, и у него была возможность записывать и переписывать песни. Репертуар Высоцкого я разучивал и исполнял — больше для себя, но мог и для узкого круга. Трех-четырех аккордов, которыми владел, было маловато, но, в принципе, хватало: мне нравилось, соседке напротив — тоже, ну и хорошо...

Высоцкий был нашим героем. Желание увидеть его на сцене росло и крепло. «Таганку» в официальной прессе или ругали, или не замечали: ругали за то, что это формальный театр и там вместо «нормальных» пьес в основном идут инсценировки, композиции, поэтические представления. По сцене ходили пять Пушкиных, несколько Маяковских... В это время я уже был настроен на волну другого театра — фундаментального, реалистического, психологического. В моем понимании что-то не сходилось. Из прочитанного следовало, что на Таганке нет актеров, а есть только марионетки, необходимые режиссеру как краски на палитре — художнику. А как же Смехов, Золотухин, Демидова и главное — Высоцкий? Я смотрел и пересматривал «Служили два товарища», а до этого — «Вертикаль», игра поражала психологизмом и достоверностью. В общем, хотелось во всем убедиться самому и увидеть Владимира Семеновича в театре.

...Прошло время, я уже учился в Москве и на Таганке бывал, но не так часто, как в других театрах: туда было трудно попасть. На первую же студенческую практику целенаправленно отправился в Театр на Таганке. Потом так сложилось, что свой дипломный спектакль «Надежды маленький оркестрик» ставил на Таганке, но это отдельная и непростая история. В одной миниатюре спектакля (он состоял из трех новелл — Александра Володина, Семена Злотникова и Людмилы Петрушевской. — «Культура») начинали репетировать Алла Демидова и Виталий Шаповалов. Репетиции, конечно, проходили в удобное для актеров время, студент-режиссер подчинялся. Иногда Демидова назначала репетицию во время спектакля «Преступление и наказание»: «У меня в начале один выход, потом я свободна полтора часа, а то и два». Этого, конечно, достаточно для репетиции, но нельзя далеко уходить от сцены, а в маленьком пространстве «Таганки» трудно найти свободное помещение. Нам разрешили работать в кабинете Юрия Петровича. Репетиции были шумные, Шаповалов не очень часто, но позволял разговаривать на повышенных тонах, иногда — с Демидовой, иногда — со мной. По-хозяйски, по-мужичьи. Однажды на его темпераментных репликах приоткрылась дверь, в проеме которой нарисовалось любопытствующее лицо Владимира Высоцкого. Видимо, решил узнать, кто это в кабинете шефа так громко разговаривает? Заглянул, немного посмотрел, извинился, вышел. А на следующий день сам подошел ко мне и сказал что-то похожее на комплимент. С того дня мы стали общаться. 

...В одной из новелл «Оркестрика» действие построено «накатами», и каждый раз героиня спрашивает: любишь или не любишь? Герою трудно сказать «люблю», он этого слова боится, на нем он уже неоднократно обжигался, говорил «люблю», а в ответ получал: «пошел вон, болван». И человек дает себе клятву слово «люблю» не произносить никогда, ни при каких обстоятельствах. Как героиня Цветаевой в «Повести о Сонечке»: «...Все они, даже самые целующие, даже самые как будто любящие, боятся сказать это слово... Мне всегда хочется сказать: «Ты только — скажи. Я проверять — не буду». 

Тем не менее выразить чувства герою хочется — тут на помощь приходит серенада. Один из монологов я переложил на песню. По смыслу это объяснение в любви, в форме серенады: крошечные кусочки под мелодии Окуджавы и Визбора и — самый большой фрагмент — под Высоцкого. Перед выпуском спектакля (премьера проходила после смерти Владимира Семеновича) серенаду я готов был изъять, если она хоть как-то оскорбляет память Высоцкого. Разговоры о том, что «сразу после смерти Высоцкого допускать гротеск под его мелодии, — это пошлость (цитирую дословно) в театре велись. Не хотел, чтобы и публика подумала, что я кощунствую. Защитил Юрий Петрович, который сказал, что не видит в серенаде ничего предосудительного, поскольку он специально приглашал Высоцкого на репетицию этой сцены, и тот согласился: «Парень нормально это делает и пусть делает. Меня это не коробит...» Все знали, что Высоцкий не любил, когда его песни использовали в качестве парафразов и реплик. Мог и нашу серенаду подобным образом воспринять и даже шарж в ней увидеть, но понял, что действие оправдывает ход, что пение — не самоцель, не трюк. В результате серенада осталась, и, кстати, на каждом спектакле после нее всегда раздавались аплодисменты. Меня не удивила реакция Высоцкого — во время застолий он слышал мое пение и даже переделки его песен, он называл их пародиями, и они ему, по-моему, нравились. Мне он не запрещал «уродовать свои стихи».

...В театре я ловил встречи с Высоцким, ходил на его спектакли, тогда он оставил за собой только три: «Гамлет», «Вишневый сад», «Преступление и наказание». Как-то Любимов предложил: «Сережа, выберите себе любую роль в любом спектакле и подготовьте ее». Я, воодушевленный, что меня приняли и как актера, говорю, не задумываясь: «Свидригайлов в «Преступлении и наказании». Юрий Петрович отвечает: «Там есть второй исполнитель на замену Высоцкому, а вот Лужин не задублирован, и я буду вам благодарен, если возьметесь за эту роль...» Я взялся, потому что открывалась возможность встречи с Высоцким на сцене. Диалогов между Свидригайловым и Лужиным нет, но есть сцена, где они почти сталкиваются в дверях и между ними происходит своя молниеносная игра. Когда готовил роль, услышал, что у Высоцкого есть желание поставить какой-нибудь спектакль, и загорелся: может быть, смогу как режиссер ему пригодиться, подсказать что-то, помочь. Возникли какие-то предположения и надежды. Оказалось, не суждено.

...«Гамлета» с Высоцким старался не пропускать. 18 июля 1980-го снова собрался на спектакль и даже, обнаглев, попросил у администратора два хороших места — так хотелось увидеть Высоцкого поближе. В этот день была репетиция со Славиной, после которой она позвала нас с Ниной (Нина Красильникова — исполнительница главной роли в спектакле «Надежды маленький оркестрик») в гости. Отвечаю: «Спасибо, Зинаида Анатольевна, но у меня места на сегодняшний спектакль, простите...» Почему-то хотелось на «Гамлета» именно в этот вечер. «Сережа! Ты еще успеешь посмотреть не единожды этот спектакль!» — перебивает Славина.

Тут должен вспомнить о том, что на одной из летних репетиций из сумочки Славиной выпало и разбилось зеркало. Она запаниковала страшно: «Это несчастье, это беда, что-то будет!» Собрала осколки: «Я побегу, брошу в речку, надо — в воду». На следующий день умер артист Арнольд Колокольников, а Славина как-то невероятно печально сказала: «Это не последняя смерть в театре». Отказаться от приглашения Зинаиды Анатольевны мы с Ниной не посмели. «Гамлета» я решил посмотреть 25 июля. В ту пятницу бежал на сценическую репетицию к десяти часам, уже на улице подкосило извещение о том, что скоропостижно скончался Высоцкий. Зашел на служебный вход, там — портрет с траурной каймой. Потрясение, ужас и... другая эпоха. Все поменялось вмиг. Словно прервался взлет «Таганки», пик ее расцвета и славы. Уход Высоцкого и в Любимове многое перевернул. Увидев поистине всенародную любовь, он сразу принял решение делать спектакль его памяти. Горе перечеркнуло и поломало все планы театра. Стало понятно, что ни о каком выпуске нашего «Оркестрика» в конце сезона речи быть не может, надо было как-то дотянуть сезон... 

Репетиции мы возобновили только через два месяца после отпуска. Главные силы театра были брошены на спектакль «Владимир Высоцкий». Период, действительно, оказался сложный, то и дело раздавались «звоночки» и предупреждения, что «Высоцкий» не выйдет, не пойдет. Любимов нервничал. Атмосфера неспокойная, а у нас — премьера. На спектакль «Надежды маленький оркестрик» пришли все выдающиеся писатели, артисты, деятели культуры — это был такой акт поддержки театра, оказавшегося в непростой ситуации. Словно все эти люди решили показать, что все мы — в одной связке. Глаза разбегались от знаменитостей. Я со сцены почему-то смотрел на того, кого нельзя было не заметить — со второго ряда улыбался каланча, дядя Степа-великан — Сергей Михалков. После спектакля он встал, протянул руки к сцене, закричал: «Браво, деточки! Браво, деточки!» И руками почти касался нас...