Татьяна ФИЛИППОВА

11.01.2022

Материал опубликован в № 11 печатной версии газеты «Культура» от 25 ноября 2021 года в рамках темы номера «Время собирать: что ищут современные коллекционеры?».

Выставочный центр «Рабочий и колхозница», который одновременно является и постаментом скульптуры, и музейным пространством, готовит выставку произведений искусства Северной готики и Ренессанса из собрания Михаила Перченко. «Культура» побывала в гостях у коллекционера.

— Михаил Ефремович, из какой вы семьи? Были ли у вас в роду коллекционеры?

— Нет, я первый. Во всяком случае, в этом времени. Мой дед по материнской линии происходил из великой французской семьи Колиньи. Помните, был такой адмирал Колиньи, воспитатель Генриха IV? Вот это мой прапрапрадед. Дед был поэт-символист, и на нем кончились две знаменитых семьи — де Ла Ну и Колиньи. Женился он на польской княгине. В начале первой мировой войны дед застрелился, а бабка с моей мамой, которой было восемь месяцев, была вынуждена бежать из Кракова, к которому подступали немецкие войска, в Гродно.

А семью своего второго деда я знаю с 1430 года. Во время Реконкисты все важные евреи бежали из Испании, и представляете, насколько отважным был мой прапрапрапрадед, если он решил бежать не на Средиземное море, а в Черное, в итальянскую крепость Кафа, которая теперь называется — Феодосия. Мой дед, поставщик табака на феодосийскую фабрику Стамболи, женился на обедневшей немецкой баронессе — Анне Иоганне фон Шайн. Поэтому у меня четыре крови, и ни капли русской, но я абсолютно русский человек.

— В России так часто бывает.

— Да, достаточно вспомнить русскую императрицу Екатерину II — чистую немку.

— С чего для вас началось собирательство?

— Я учился в Гнесинской школе по классу скрипки, и в воскресенье у нас была репетиция оркестра. Что делать мальчику, вышедшему из музыкальной школы после репетиции оркестра, в 1958 году, до первой реформы? Съесть на углу Николопесковского пирожное, перейти Николопесковский, зайти в зоомагазин и посмотреть на птичек, на зверушек. Потом перейти на старый Арбат, там был самый первый антикварный магазин в Москве. Я помню, что меня поразила цена предметов, выставленных в витрине. Девяносто шесть тысяч рублей — страшная сумма. «Москвич» в те времена стоил восемь тысяч, «Победа» — шестнадцать, а «ЗИМ», который стоял в автомагазине на Бакунинской и который все боялись брать, стоил сорок две тысячи. И я зашел и обратился к скромно стоящему там человеку, он был в межпасхальных брюках... Знаете, что такое — межпасхальные? Брюки, которые носятся между Пасхами. Очень старые.

У этого человека был портфель, можете себе представить, более потертый, чем портфель Миши Жванецкого. И я к нему подошел, вежливый мальчик со скрипочкой, и спросил: «А почему такая высокая цена?» И он мне сказал, что это царский сервиз на двенадцать персон из золоченого серебра, сорок восемь килограммов, и на каждом предмете стоит метка Николая II, поэтому так дорого. В это время, в воскресенье, в двенадцать часов, в антикварном магазине собирались все коллекционеры, которые были в Москве. Я с ними познакомился, и они начали меня учить потихоньку и на свою голову выучили.

— А сколько крупных коллекционеров было тогда в стране?

— Крупных всегда немного. Сейчас в мире серьезными коллекциями владеют около ста человек, а тогда в России было, может быть, человек двадцать. Феликс Евгеньевич Вишневский (первый коллекционер, добившийся постановки своей коллекции на государственный учет, основатель Музея Тропинина в Москве. — «Культура»), к которому я и обратился в арбатском магазине. Георгий Костаки, еще несколько человек, чьи имена уже забыты.

— Как получилось, что после Гнесинской школы вы оказались в медицинском институте?

— Мой отец, который был старшим офицером линкора «Парижская коммуна», в 1934 году получил десять лет без права переписки, но его в 1941-м вытащил из тюрьмы Рафаил Павлович Хмельницкий, адъютант Ворошилова, и отец прошел путь от старшины взвода саперов до начальника саперной службы фронта, то есть от старшины до полковника. В 1948 году началась борьба с космополитизмом, и у него отобрали все награды, звания, партийный билет и запретили жить в городах с населением свыше двадцати тысяч человек. А я должен был учиться в Гнесинской школе. Поэтому я жил у друга отца, изобретателя одного из производных аминазина Юрия Владимировича Давыдова.

Так как я с юных лет находился в обществе психиатров, ушел поступать в медицинский после того, как переиграл руки. До сих пор не могу простить профессору Яровецкому, моему педагогу, что он мне дал такую сложную для шестнадцатилетнего мальчика программу — Второй концерт Бетховена, ре-мажорный, и два «Каприса» Паганини, пятый и девятый. Я «переиграл» руки и дальше заниматься не мог. Сначала я поступил в училище при Консерватории на теоретико-композиторский факультет, потом ушел в армию. Служил в Мурманске, потому что моя мать, христианская комсомолка, пошла в военкомат и просила не отправлять меня никуда. У меня с детства был ревматизм. И тут же меня загнали в Кильдинстрой.

После армии я год отработал санитаром тяжелого мужского отделения в клинике Корсакова, а потом Василий Михайлович Банщиков (в те годы — директор клиники. — «Культура») надел свой парадный костюм с орденом и пошел к председателю приемной комиссии в мединституте Кузину. Мало кто знает, что я дипломированный психиатр.

— С профессиональной точки зрения коллекционирование — это что?

— Болезнь, конечно. Свято признаю и подтверждаю, как психиатр.

— А как она проявляется, какие симптомы?

— Кайф от покупки новой картины. Это похоже на то, что испытывает игрок, когда выигрывает. Мой близкий друг, Михаил Евгеньевич де Буар (крупнейший коллекционер икон. — «Культура») был игрок, и однажды с нами случилась просто замечательная вещь. Я знаю, как выиграть тысячу долларов себе на выпивку в любом казино мира. Забираю свою тысячу, чтобы мне хватило на бар, и ухожу. Как-то раз мы были в Бад-Хомбурге, Мишель уже выиграл 73 тысячи евро, и я говорю: «Ну, хватит. Я заказал ужин с уткой, она переспеет». Мы сели ужинать, и нас четыре раза возвращали, потому что он имел привычку оставлять ставку, и крупье ее не забирал, не скидывал. Мишель тогда выиграл 213 тысяч. Может быть, и я стал бы игроком, если бы не коллекционирование.

— Вы помните свою первую покупку?

— В шестнадцать лет я получил первую зарплату, я работал преподавателем музыкальной вечерней школы для работающей молодежи. С моими учениками зашли в магазин на Арбате, и там продавалась чашка с портретами императора Александра I и Елизаветы, его жены. И никто не заметил надпись на блюдце, что это подарок двора Его Императорского Величества их Императорским Величествам в день серебряной свадьбы. Это была моя первая покупка за небольшие тогда деньги. Я получал тогда шестьдесят рублей, а чашка стоила семнадцать.

Последний урок от старых коллекционеров я получил в девятнадцать лет. Приезжая в Петербург, я всегда останавливался у Семена Нисановича Ханукаева, потому что он жил на углу Марата и Невского проспекта. В половине девятого приходила «Стрела», три минуты — и я уже у него. Славился он тем, что сделал очень много подделок под батальные тарелки. Самые дорогие тарелки в России — батальные, выпущенные при Николае I, их всего было 290 с чем-то, каждый полк обязан был иметь свою тарелку, так же как и свое знамя. Ханукаев узнал, что на императорском фарфоровом заводе под Петербургом хранится два ящика белья, то есть нерасписанных тарелок, николаевского времени, и начал рисовать подделки. Отличить их от подлинных было невозможно. Я, например, не мог отличить. И до сих пор частные коллекции имеют по десять-двадцать таких тарелок.

В антикварный магазин в то время нужно было приезжать за два часа до открытия, я приехал, оказался первым у двери и выписал себе корову Фаберже, она нужна была мне для обмена. По тем временам очень дорогостоящая, с золотым ошейничком и крохотным бриллиантиком. Ханукаев и еще один питерский коллекционер, с которым он в тот момент был в ссоре, налетели на меня. «Как ты можешь, сопляк, тратить на эту игрушку такие деньги — девятьсот рублей?» В общем, я подумал, что не буду мучить стариков, зайду через час и куплю. Через час я зашел, а они ее уже купили. И это был для меня хороший урок: нужно собирать на глаз, а не на слух.

— Ваши пристрастия несколько раз менялись, прежде чем вы начали формировать вашу коллекцию произведений искусства Северной готики и Ренессанса. Что влияло на ваш выбор?

— Первые пятнадцать лет я собирал русское искусство, потому что тогда это было модно. У меня в коллекции были все великие — Васнецов, Репин, Айвазовский, а потом я в один день все распродал. В 1970 году в первый раз приехал в Италию и понял, что все наше искусство вторично. Кто такой Шишкин? Средний художник дюссельдорфской школы.

Но итальянское искусство я не собираю, оно слишком красивое. Готика мне ближе, она поскромнее.

— Трудно себе представить, как вещи музейного уровня, которые составляют вашу коллекцию, могут попасть в частные руки.

— Я вам расскажу. Вот этот складень в 1505 году заказали Гогенцоллерны-Зигмарингены в Антверпене, здесь семьдесят фигур, на каждой антверпенская метка — отпечаток ладони, и он находился в прусской императорской коллекции до 1939 года, когда Вильгельм II, уже в эмиграции в Голландии, предчувствуя свою смерть, вернул ее в церковь.

В 1989 году эта церковь, прежде католическая, стала протестантской, и складень за шестьсот тысяч евро продали на Sotheby’s. А мой друг Пол Дегранд, бельгиец, главный европейский торговец деревянной скульптурой, накануне купил за 600 тысяч евро «роллс-ройс», и хвастался своей покупкой всем своим клиентам.

Приехал к этому коллекционеру, что купил, и тот говорит: «Пол, какой ты счастливый, мне жена запрещает покупать дорогие машины». Пол говорит: «А зачем тебе покупать? Вот новый «роллс-ройс», вчера купленный, двести километров пробега. Давай меняться». Он выменял складень, тут же вызвал меня и продал мне его за 750 тысяч. 150 тысяч у меня были с собой, потому что я продал свою мастерскую в Петербурге, я ему их отдал сразу. К концу недели за складень ему предложили два миллиона евро, а через девять месяцев, когда я ему отдавал этот долг, — девять миллионов.

Вот еще одна вещь с прелестной историей. Это Ганс Гольбейн, я купил его за двадцать пять тысяч евро у профессионалов в Маастрихте. Они голландцы, не знают немецкой школы, иначе запросили бы у меня за него полтора миллиона.

Вот складень XV века. Это Кранах, но реституционный. У меня всего две реституционные вещи — вот эта, напечатанная во всех учебниках и во всех сборниках вещей, утраченных Германией во время войны, и еще маленькая «Ева», испорченная, к сожалению, реставрацией — восемьдесят процентов реставрации.

У меня лучшая в мире частная коллекция цветной деревянной скульптуры. Есть вообще самая старая в мире скульптура, голова Иоанна Крестителя из первого Кёльнского собора, IX век. Я ее купил в самом Кёльне.

— Западные музеи не пытаются купить у вас что-нибудь?

— Они бы с удовольствием, но они знают, что я ничего не продам. С какой стати мне везти фурами с Запада, чтобы потом им же возвращать? Я хочу, чтобы моя коллекция вошла в русскую культуру. Потому что все-таки русский взгляд отбирал все эти предметы.

— Что вы дадите на выставку в павильоне «Рабочий и колхозница»?

— У меня много вещей для продажи, их я и выставляю. Не продаваться будут только три картины и три скульптуры. Из того, что вы видите, на выставку пойдет вот этот Кранах, «Мастер из Франкфурта», и, может быть, скульптура Святого Мартина, XV век. Он был военачальником и поделился с нищим своим плащом. Видите, режет свой плащ, а рядом нищий стоит.

— Вы председатель Гильдии оценщиков при Международной конфедерации антикваров и арт-дилеров, как она работает?

— В основном она работает на своих (в Гильдию входит пятьдесят человек) и на МВД и КГБ. Нас всех считают жирными котами, хотя за всю мою жизнь, поверьте мне, если я жил без долгов полгода, это были самые счастливые времена в моей жизни. И назвать меня жирным... Да, у меня миллионы на стенках, десятки и сотни миллионов. Хранители музеев от этих вещей падают в обморок.

— Не боитесь, что вас ограбят?

— Вряд ли это получится. Напротив нашего дома посольство Бельгии, рядом с нами Верховный суд. Это дом московских членов Государственной думы, в одной из моих квартир жил Милюков. Как только из нашего подъезда начинают выносить какую-нибудь мебель, тут же подъезжает полицейская машина.

Фотографии: Сергей Петров.