Елена ЯМПОЛЬСКАЯ

29.03.2013

Понятие «культура» сегодня размылось и потеряло конкретный смысл. Потому что их — смыслов — туда теперь вкладывается слишком много. Но если вернуться к главному, если вспомнить, что культура должна делать человека лучше, основным событием столичного сезона надо признать концерт Кубанского казачьего хора.

Нынешнюю программу «От станицы до столицы» хор посвятил 75-летию своего руководителя — Виктора Захарченко. По итогам феерического вечера, полного слез, восторгов, ураганных оваций и всезатопляющей любви, лучше стали сразу шесть тысяч человек. Хотя они и до того были недурны — на выступлениях кубанцев собирается цвет московского населения. Не элита, а именно цвет — самые духовные, самые патриотично настроенные, самые пророссийские граждане нашего мультикультурного Вавилона. Кстати, процесс совершенствования еще не закончился — концерт покажут по Первому каналу. С трудом, но удалось договориться о съемке...

За пару дней до кремлевского триумфа мы встретились с Виктором Захарченко в скромном номере заштатного московского отеля. 

Коллектив прибыл большой, на расселение в центре финансов не хватает, а худрук предпочитает жить вместе с хором. У него райдера нет. У него совесть есть.

культура: О чем думается в 75?

Захарченко: О том же, о чем давно уже думаю — как удивительно Господь мне помогает. Все мои просьбы всегда исполняются. Самые розовые мечты, все, о чем мечтал в детстве...

культура: Мечтали, конечно, о музыке?

Захарченко: Еще как! Сталину письмо написал. «Хочу учиться музыке, а у нас в Дядьковской школе ничего нет — ни баяна, ни балалайки…» Это же послевоенные годы, у нас в станице даже радио не было. Незадолго до этого я посмотрел фильмы «Здравствуй, Москва!» и «Прелюдия славы» — это иностранный фильм, где мальчик дирижировал оркестром, поэтому я написал, что хочу быть дирижером, композитором… И отправил: «Москва. Кремль. Товарищу Сталину».

культура: Что же Вам Сталин ответил?

Захарченко: Не сам Сталин, из аппарата ЦК ответили. Месяца через три, я уже и ждать перестал, пришло письмо — «Виктору Гавриловичу». Это в пятом классе, представляете?! «Дорогой Витя, учись на 4 и 5, в нашей стране все двери открыты, если ты будешь хорошо учиться, то поступишь в любой вуз…» Я, конечно, огорчился. И тут вдруг переполох — следом за письмом приехала комиссия. Тогда, знаете, випы ездили не с мигалками, а с «люльками». На мотоциклах с «люлькой», самый шик… В Дядьковской никогда такого не видели: представители от края, от района первые лица. Еще бы — письмо Сталину, на каждую букву надо ответить. Зашли в нашу хату, посмотрели, как мы живем, отец осенью 41-го погиб, четверо детей, мама все время на работе... Потом пошли в школу и — сняли директора.

культура: То есть, Вы победили.

Захарченко: Какое там — победил! Меня в станице задразнили: композитор, композитор… На улицу выйти не мог. Учителя все возмутились: как это можно — писать Сталину! В общем, я школу бросил. Мама плачет: «Иди учиться, сынок, будешь потом коровам хвосты крутить». Значит, будешь в колхозе. А колхоз — это как рабство. Мама получала «палочки», трудодни, денег никогда не было… И вот, назначили в школу нового директора. Пришел он к нам домой, Николай Петрович. Прямо Макаренко. Мягкий тон, улыбка, положил руку мне на плечо: «Витя, давай будем учиться, надо учиться»... Я говорю: не буду, не хочу, меня дразнят. Кричат: «Вон идет артист, письмо Сталину написал!»

культура: У вас в станице слова «артист» и «композитор» считались ругательствами?

Захарченко: Главное — спустя много лет все сбылось. Не зря дразнили.

Директор пришел еще раз и сказал: «Мы в школе специально покупаем баян, я знаю ноты, я сам буду тебя учить»… Для меня это было счастье неописуемое.

Правда, было еще одно страстное увлечение — шахматы. Меня эта игра просто взяла в плен, сейчас сам удивляюсь — в станице, где ни света, ни радио… Я узнал, что есть такой журнал «Шахматы в СССР». Надо его выписать. А где денег взять? Так мы на праздники ходили по домам — колядовали, и если мне кто-то давал какой-то рубль, я его откладывал...

культура: Наверное, Вы — единственный человек, который колядовал, чтобы выписать журнал «Шахматы в СССР».

Захарченко: Классе в шестом я услышал, что в райцентр, в магазин, поступила книга «300 избранных партий Алехина». До райцентра 25 километров, автобусы не ходили. Мы с другом встали утром рано и пошли туда, морозец, дорога сухая, все нормально. А когда назад возвращались, дорога раскисла, сапоги не вытащишь, пришли поздно ночью. Я пришел и рухнул. Мама увидела: «Ты что, с ума сошел?!»

культура: Вы одолели пешком полсотни километров за один день, чтобы купить книгу?

Захарченко: Ну и что такого? Да хоть сто... Я стал изучать всех чемпионов мира, следить, где, в какой партии сделаны новые ходы, все эти партии разбирал, сам составлял задачи, посылал в «Пионерскую правду», начал играть в турнирах по переписке... Только когда уже в консерваторию поступил, понял, что от чего-то надо отказаться: или шахматы, или музыка. Ну, как музыку бросишь? Слезы градом. А шахматы тоже жалко. Мучения были невероятные, ночами не спал… И все-таки остался с музыкой.

культура: Которая поначалу доставалась Вам тяжко...

Захарченко: Я был очень наивным. Увидел в газете: прием в музыкальное училище. Взял гармошку и поехал поступать. Приемная комиссия спрашивает: какое у Вас образование? «Десять классов, — гордо отвечаю, — играю на гармошке, сам сочиняю». «А сольфеджио?» А я и не знаю, что такое сольфеджио. «А ноты? А музыкальная грамота? Музыкальную школу Вы закончили?» Я впервые услышал, что существуют музыкальные школы…

Для меня это был удар. Пошел на вокзал, стою там в отчаянии, и вдруг идет человек: «Мальчик, ты что плачешь?.. Не расстраивайся, в Краснодаре есть еще музыкально-педагогическое училище, приходи завтра, послушаем». Я переночевал на вокзале, утром пошел в педучилище, заиграл на гармошке, мою игру приняли с восторгом — взяли. А жить на что? А питаться на что? Денег-то не было. Но Господь Бог протягивал мне руку поразительно! Столовые тогда были, знаете, какие? Хлеб на столе бесплатно, чай — 5 копеек. Я брал гарнир, чай и на хлеб нажимал… Однажды кассирша заметила: «Почему ты котлету не берешь?» — У меня денег нет. — Все равно бери. Я положил котлету, она посчитала гарнир, а котлету не посчитала. Дальше привык: если за кассой тетя Маша, можно котлету взять… Потом, когда я уже учился в новосибирской консерватории и через пару лет приехал в Краснодар, иду по улице Красной, дошел до этой столовой, дай, думаю, загляну — работает ли тетя Маша? Смотрю — сидит! Надо где-то цветочки найти — я, хоть и деревенский, но в то время уже понимал. Захожу с цветочками: «Вы меня не помните?» «Как же не помню! Ты где теперь?» «Я в консерваторию поступил…» Она знала, что я студент, что у меня мама за трудодни работает, тогда люди это понимали…

А уж в Сибири я для себя в полной мере открыл русское. Когда начали ездить по деревням и я увидел, что такое настоящие русские люди, у меня слов для восхищения просто не хватало — какая доброта, какая открытость души! И опять Господь мне через людей помогал. Мой педагог по баяну Ким Николаевич видел, как я обут-одет. Прихожу на занятия и вдруг: «Ну-ка, Витя, померяй туфли… В самый раз. Это тебе!» А для меня тогда туфли — это как сейчас «мерседес» бы подарили...

Ким Николаевич прожил 85 лет, и мы все время были в дружбе. Как-то смотрю на него: «Почему Ким? Ничего в Вас корейского вроде бы нет». Он смеется: «Да это же аббревиатура — Коммунистический Интернационал Молодежи». Спрашиваю: «А Вы крещеный?» «Нет». «Вы некрещеный, носите такое бесовское имя, зачем Вам это?..» Не раз потом говорил, но он упирался. Лет десять проходит, вдруг звонит мне Ким Николаевич: «Витя, я покрестился! Имя в крещении — Иоаким»... Когда его хоронили, пришел весь наш хор на отпевание, собралась огромная толпа его провожать. Подходили ко мне его сын, дочка, я говорю: «А теперь представьте: что было бы, если бы он не покрестился? Видите, даже похороны превращаются в торжество».

культура: Как Вы оказались в Сибири?

Захарченко: В Московскую консерваторию не поехал поступать — понимал, что там очень много людей на каждое место. А в Сибири, конечно, конкурс меньше. Я боялся сдавать фортепиано — поздно начал играть и практики было мало. Но мне повезло: сначала был экзамен по специальности, по дирижированию, тут сразу — пять. Потом сольфеджио — тоже пятерка. А на экзамен по фортепиано я взял с собой баян. Попросил: можно я вместо фортепиано сыграю на баяне? Сыграл им свою прелюдию — и поступил.

Когда я вернулся в консерваторию из армии, там уже был Минин. Благодаря ему я понял, что в академической музыке есть такие красоты! Что это — верхний этаж, куда искусство может подняться. До него я слушал академические хоры, и они оставляли меня равнодушным: ну, технически хорошо поют, но холодно.

Владимир Николаевич — это титан в музыке. Я его всю жизнь побаивался и даже пытался подражать, пока не понял, что в искусстве никого копировать нельзя. Хорошая копия — это все равно только копия. Надо быть только самим собой.

культура: В армии где служили?

Захарченко: Там же, в Новосибирске. Попал в военный городок. У всех в 23-00 отбой, а я тайком иду в клуб, где стояло фортепиано, чтобы позаниматься. Вдруг — обход. Патруль. Меня на гауптвахту. Я посидел день-два, вернулся в казарму — и опять за свое. Потому что думаю: если я потеряю эти три года в армии, с музыкой можно проститься навсегда. А если с музыкой проститься — зачем мне тогда вообще жить? Снова патруль, два наряда вне очереди. В третий раз вместе с патрулем идет командир части, полковник Мельников. Остальные ему говорят: «Товарищ полковник, рядовой Захарченко уже получал свое, он неисправим». Полковник говорит: а ну-ка, расскажи. И я ему стал рассказывать о всех своих мытарствах... В итоге он так начал мною заниматься!.. Когда сегодня говорят: в армии дедовщина, в армии коррупция... В наше время и не слышали о таком.

В общем, Мельников сказал: «Витя, армия без тебя обойдется, а тебе надо учиться дальше». Он потом получил за это взыскание, но меня трогать не стали. Его перевели в Барнаул, и наши пути навсегда разошлись. Конечно, его давно нет в живых, я за него молюсь...

Тем не менее я рад, что побыл в армии. Узнал, что такое приказ, — когда надо исполнять, не рассуждая. Это школа смирения.

культура: Вы ведь остались в Сибири еще и потому, что Кубанского хора в те годы не существовало?

Захарченко: Да, в 1961 году Хрущев расформировал десять народных коллективов, в том числе Кубанский казачий хор.

культура: Прославляемый «демократ» Хрущев...

Захарченко: Страшный человек. Все говорят «оттепель, оттепель», а какая там оттепель, если он столько бед наделал. Крым отдал, последнего попа грозился по телевизору показать... А уж в репрессиях Хрущев не меньше Сталина был виноват...

Работаю я в Сибирском хоре год, два. Минин к тому моменту уже из Новосибирска уехал. Однажды вызывают меня на почтамт для переговоров — Владимир Николаевич из Москвы. Я иду и — удивительно! — думаю: а не создается ли снова Кубанский казачий хор? Беру трубку и слышу голос Минина: «Витя, на Кубани создается казачий хор. Срочно приезжай в Москву, пойдем к министру, этот хор должен возглавить ты». Прилетаю в Москву, пришли мы с Владимиром Николаевичем в Министерство культуры, он заходит к министру, а я сижу в приемной. Пять минут, десять — нет его. Двадцать минут, полчаса — у меня на душе мрак. Вышел Владимир Николаевич — я сразу по лицу вижу, что ничего у нас не вышло. Он говорит: «Витя, министр только что подписал приказ — руководителем Кубанского казачьего хора назначен Чернобай». У меня ноги подкосились...

Вернулся я в Сибирь, стал работать дальше. И теперь точно знаю: то духовное потрясение для меня было необходимо. Если бы меня тогда назначили руководителем Кубанского хора, я бы точно это дело провалил. В Сибири я узнал, что такое гастроли — как поднять и вывезти большой коллектив. Как его формировать: ну, хороший голос, ты его позвал, а где он жить будет, а как семья? И так далее.

Позвали меня на Кубань в 1974 году. Чернобай уволился, хор уже год без худрука, лучшие солисты разбежались по другим коллективам, хормейстера нет, балетмейстера нет, вместо оркестра остался один баянист. Художественным руководителем меня назначили 14 октября 1974 года — я тогда не знал, что это за день...

культура: Покров.

Захарченко: Да. Есть трудовая книжка, там число стоит, можно посмотреть, чтобы не думали, что я все сочинил, для красоты...

Однажды захожу в управление культуры — лежит бумага: «Всероссийский смотр государственных народных хоров». Там все — начиная от Хора Пятницкого, и под последним номером — мы. А меня никто не предупредил. Ну, мы срочно объявили конкурс в хор — пришли молодые люди. Позвали еще двух баянистов, стало их три. И за две недели подготовили программу. Заказали сапоги, чтобы не босиком танцевать. Костюмы сделали из платков. И поехали... Коллеги меня встречают, говорят: «О, Витя, мы знаем, ты парень настойчивый, у тебя все получится. Не сейчас, конечно, после...» Доброжелательно, но с таким снисхождением. Мол, куда тебе с нами тягаться.

По условиям конкурса обязательно надо было спеть песню о партии, песню о Ленине, о комсомоле, о колхозном крестьянстве... Когда мы в Краснодаре программу сдавали, то с этого и начали, как положено. А в Зале Чайковского, где заключительный тур проходил, я понимаю, что эти песни нам только повредят. Если мы с них начнем, нас дальше слушать не будут. Есть такая песня у Массалитинова «Спасибо партии», я взял из нее ровно один куплет: «Спасибо партии, великой партии за то, что нам свободу принесла, спасибо партии, великой партии за то, что к коммунизму привела...» И поставил это во второе отделение. А весь фольклор перенес в первое. Зал очумел, когда мы спели «Роспрягайтэ, хлопци, конэй». Как грянули: «Маруся, рррраз!!.» После этого и «Спасибо партии великой, что к коммунизму привела-аааа» приняли на ура.

Жюри два дня прозаседало, я потом узнал, какие были баталии — ведь все места уже предварительно были расписаны. Наконец, выходят и говорят: первое место — Кубанский казачий хор... Мы вернулись в Краснодар дипломантами Всероссийского смотра. Это сейчас никакие звания ничего не стоят, потому что все можно купить. Вот я ничего не понимаю в медицине, а могу купить диплом, где будет написано, что я — заслуженный врач...

культура: С тех пор количество регалий — и хора, и Ваших лично — составило такой список, читать устанешь...

Захарченко: Мы любим употреблять слова «талантливый», «выдающийся», «гениальный». Скажем Пушкин. Мы говорим: великий поэт. «Выдающегося» для него мало. А если скажешь: «Гениальный Серафим Саровский...» Всего-навсего гений? Вроде бы такое слово, выше не бывает, а что-то не то.

Кубанский хор много славословий слышит в свой адрес. Пишут про нас, говорят. Мне тоже порядком этого достается. Бывает, я выйду на улицу — такой старенький уже, невидный, с костылем — а незнакомый человек подходит и руку мне целует. Значит, что-то есть. Но я не должен это «что-то» заносить на свой счет. Не тем ли людям я обязан, чьи песни я записывал в станицах? А стихи, на которые я сочиняю свои песни? А сами мелодии, которые рождаются в голове, помимо моей воли? Это Господь Бог мне посылает. Я — передатчик.

Если вы мне дадите любые стихи — я вам сию минуту напою мелодию. Даже несколько мелодий на одни и те же стихи. Мне это кажется легко, и я удивляюсь, почему вы сами этого сделать не можете. Господь Бог дал мне такой дар. Все мы — тля, но Господь кого-то награждает.

культура: Что самое трудное в Вашей работе?

Захарченко: Соединить очень разных людей. Вот мы привезли в Москву хор — человек семьдесят, оркестр — двадцать, танцевальную группу — сорок, да еще детей из нашей Школы. И мне надо сделать так, чтобы на три часа все они стали единым целым. Это самое трудное. Один плохо себя чувствует, другой с женой утром поссорился, третий страшную телеграмму получил... Надо что-то такое им сказать, чтобы они за тобой пошли. Кричать нельзя, ругаться нельзя — из-под бича ничего хорошего не выйдет. Если человек поет, опасаясь, чтобы его не уволили, а сам — или сама — только и ждет, когда же все это закончится, — искусства не будет.

Все к единству никогда не придут. Но я хору говорю: «Вы — соль земли. Если мы утратим свою миссию, мы больше не нужны». Переодеть моих девочек в короткие юбчонки — да их расхватают, они миллионершами станут. Я сам бы мог встать на путь лжи, найти богатеньких покровителей, такой разврат учинить... Но я говорю: «Господь Бог нас не оставит, пока мы будем исполнять свою миссию». Вот получили президентский грант. Это Бог — руками Владимира Владимировича — нам помогает.

культура: По моему глубокому убеждению, люди делятся на две категории: одни работают за честь, другие — за деньги. Вы всю жизнь относились и сейчас относитесь к первой категории. Не жалеете, что капиталов не нажили?

Захарченко: Ни в коем случае! Благодарю Бога, что не нажил и не думал об этом никогда. Иначе не было бы хора. У кого большие деньги, тот только о них и будет думать. Сказано: где твое сокровище, там будет и сердце твое. Скажем, я владею заводом. А вдруг кто-нибудь узнает, как я его получил?! А у меня счет в Швейцарии, а вдруг об этом станет известно?! Когда в голове одно материальное — какой там Бог, чи Он есть, чи Его нету... Теперь возьмите, разве богатеи — они долгожители? Они надрываются раньше времени. А Господь придет и спросит с каждого: ради чего ты жил? Все тайное станет явным, это истина.

культура: Не кажется ли Вам, что подобное мировоззрение — сегодня удел единиц, которых пора заносить в Красную книгу? И что хор Ваш творит для вымирающего меньшинства? Заговорил, наконец, президент про «национальный культурный код», но не поздно ли?

Захарченко: Лучше поздно, чем никогда. А соли — мы с вами про соль земли говорили — много и не надо. Главное, чтобы она не теряла своих свойств. У нас вышло из обихода понятие «народ». А ведь традиционная народная культура — это и есть наша идеология. Ее надо обязательно в школах изучать. Но я понимаю, почему это не делается, почему у нас запретили идеологию, кому это выгодно, и как тяжело с этими силами бороться.

Путин очень выдержанный человек. Я им восхищаюсь. Эмоциональный перестрелял бы уже, а он терпит. Меня пусти туда — я бы хлестанул!.. Мне Господь не дал тех качеств, которые нужны наверху. А ему дал. Но момент истины был, когда он начал читать Есенина: «Если крикнет рать святая...» И в этот момент слезы у него показались. Если вы плачете, любой профессионал, артист скажет, искренние у вас слезы или фальшивые. Они различаются очень просто. Фальшивые слезы текут здесь — посередине. А искренние — только из уголка глаза.

культура: У Путина была настоящая слеза?

Захарченко: Конечно! Я вам скажу, что и главной оценкой любого концерта считаю слезы. Не аплодисменты, не крики, не цветы. Если у вас слезы — значит, мы перевернули душу вашу. Может, вам и хлопать не захочется, а захочется тихонько посидеть. Это слезы очищения, они дорогого стоят.

культура: Чего Вы еще хотите в жизни?

Захарченко: Чтобы мир был спасен от греха. Потому что Апокалипсис уже начался.

культура: А для себя лично? Попроще что-нибудь?

Захарченко: Я всегда мечтал продирижировать симфоническим оркестром. Вот думаю: дал бы Господь сбыться еще и этому, больше ничего не нужно.