Мой ПУШКИН
10.02.2013
Михаил ТЮРЕНКОВ. Лукоморье навсегда
Как и каждый советский школьник, я когда-то учил наизусть общеобязательный набор пушкинских стихотворений. Что-то, конечно, осталось в памяти до сих пор, но по большей части это лишь отдельные строки. Лукавить не буду, в отличие от первого президента России, любившего в два часа ночи перечитать томик Пушкина, сегодня я нечасто обращаюсь к творчеству «нашего всего». Но вот «Посвящение» из поэмы «Руслан и Людмила», начиная со слов «У лукоморья дуб зеленый», в моей памяти отложилось раз и навсегда. И вот почему. Когда-то, еще перед тем, как отправить меня первый раз в первый класс, моя бабушка — ветеран войны и учительница русского и литературы — тщетно пыталась выучить со мной эти строки. Помог отец. Он не был профессиональным художником, но, обладая природным даром, изобразил изумительные «комиксы» (этого слова тогда никто не знал, но форма была именно такой) по мотивам «Лукоморья». Там был и зеленый дуб со златой цепью и ученым котом, и «тридцать витязей прекрасных», и «ступа с бабою Ягой», и чахнущий над златом царь Кащей. И даже «русский дух». На днях, поленившись придумывать очередную сказку на ночь, я прочел эти строки наизусть своей пятилетней дочери. Она была в восторге. А для себя решил, что пора бы и самому перечесть «Руслана и Людмилу» и другие, некогда любимые, произведения Пушкина.
Денис БОЧАРОВ. Гений на подкорке
Мы не случайно говорим: «Пушкин — это наше всё». «Наше» — в данном случае означает «не мое». В отличие, скажем, от Есенина или Высоцкого, к которым у любого неравнодушного к русской словесности человека свой личный счет, рубиться за Александра Сергеевича и вызывать спорщика на дуэль едва ли кто станет. Просто потому, что с детских лет авторитет Пушкина — как русского литератора номер один — в нашем сознании непререкаем. «Сказка о рыбаке и рыбке» дает нам первые понятия о добре и зле, мы взрослеем вместе с «Дубровским» и «Капитанской дочкой», проходим пубертатный период под чарующее сопровождение «Евгения Онегина»... Пушкин присутствует в нашей жизни сызмальства и остается в ней навсегда. Но здесь-то и кроется подвох: безоговорочно принимая гениальность поэта и преклоняясь перед его уникальным вкладом в отечественную литературу, многие ли из нас могут с полным основанием считать себя знатоками его творчества? Часто ли мы осознанно перечитываем Пушкина? Или он настолько прочно записан у нас на подкорке, что уже не приходит в голову переосмысливать наследие русского гения? Александр Сергеевич — бесценное общественное достояние, с трудом дробящееся на составные части. В самом широком смысле этого слова — наше.
Анна ЧУЖКОВА. Нескромный классик
Марина Цветаева вспоминала, как детское знакомство с Пушкиным на всю жизнь оставило трагический отпечаток. В спальне ее матери висела картина Наумова «Дуэль...», и первое, что поэтесса узнала о Пушкине: его убили. Другие времена — другие нравы. С гением я познакомилась по иллюстрированному изданию сказок, доставшемуся в наследство от старшего брата, и в его художественной редакции. С бесстыжими рисунками, всячески подчеркивающими прелести Шамаханской царицы и трех девиц под окном. Так что моя встреча с прекрасным, увы, романтического налета была лишена.Зато Пушкин для меня до сих пор не только заученное школьное «солнце русской поэзии», но и хулиган. А что? Вполне по-цветаевски: «Бич жандармов, бог студентов, желчь мужей, услада жен».
Владимир ПЕРЕКРЕСТ. Кто на чем «поднялся»
Однажды я сдавал в номер интересную, но уж очень объемистую статью моего коллеги и товарища — предстояло сократить ее вдвое. В тексте хватало явно лишних, на мой взгляд, слов, вписанных, полагаю, только для того, чтобы увеличить объем (есть такой грешок у нашего брата). К тому же, как это обычно бывает в газете, жутко поджимало время.
— Ну, зачем ты столько написал, — ворчал я, вычеркивая лишнее и косясь на часы. Закончил править очередную страницу, окинул ее взглядом и не без иронии отметил, что она чем-то напоминает хрестоматийные фото пушкинских рукописей, иллюстрирующие, как нещадно черкал себя поэт, доводя стихи до совершенства. Сравнение, как мне показалось, могло оказаться близко моему товарищу, знатоку и ценителю поэзии.
— Вот ты знаешь, на чем Пушкин поднялся? — спросил я его.
— Ну, об этом диссертации пишут, — ответил тот совершенно серьезно, приняв как должное сочетание «Пушкин» и «поднялся».
— А я тебе без диссертаций скажу, — продолжал я. — На том, что вычеркивал лишние слова!
Мое внезапное открытие произвело впечатление на коллег: стук клавиатур мгновенно стих.
— А-а-а!!! — завопил вдруг с соседнего стола наш редактор отдела. — Отлично сказано! Класс! Это должен знать каждый!
И с этими словами мигом набрал на компьютере: «Пушкин поднялся на том, что вычеркивал лишние слова», увеличил текст до максимального размера, распечатал, прилепил скотчем на самом видном месте и приговорил:
— Пусть видит всяк сюда входящий…
Несколько лет этот плакатик провисел в редакции, дисциплинируя, веселя и вдохновляя. Входящие видели и реагировали в зависимости от подхода к жизни. Одни, подумав, соглашались. Другие всерьез возражали: слишком поверхностное суждение, не только краткость — сестра пушкинского таланта. Ну, а третьи со смехом отдавали должное самой формулировке…
А, я же не сказал, в какой редакции это было. В «Известиях». Не в нынешних, а тех, прежних. Которые на Пушкинской.