Тамара ЦЕРЕТЕЛИ

18.12.2013

К наступающему 2014-му художник Владимир Любаров выпустил календарь «Год деревянной лошади».

Любаров — истинно народный художник России. И отнюдь не благодаря регалиям — их у него нет. Преуспевающий книжный график, городской интеллектуал, в 1991-м бросил столицу, переехав в Перемилово — деревеньку во Владимирской области. И превратился в главного бытописателя покосившейся русской вселенной — с упитанными русалками, беспросветным весельем и разухабистой тоской. «Культура» поговорила с художником обо всем на свете — ортодоксальных евреях, осетрине, ЦСКА, плюгавеньких мужичках и, конечно, о Перемилово.

культура: Вы как-то сказали, перефразируя Райкина, что курить и рисовать начали одновременно. Когда же стали курить?
Любаров: Все-таки немного позже. Я поступил в Московскую среднюю художественную школу в возрасте, по-моему, одиннадцати лет. Но до того уже много рисовал.

культура: Как же Вас после этой школы занесло маляром на автобазу?
Любаров: У меня был промежуток перед поступлением в Полиграфический институт. А мой дядя работал тогда начальником отдела снабжения на автобазе. Он и говорит: «Слушай, нам нужен художник». Ну, художник, конечно, громко сказано — там в основном буквы надо было рисовать. Да и подобной штатной единицы у них не было. Вот меня и зачислили маляром, кажется, четвертого разряда — довольно высокая категория, между прочим. Начальником оказался старичок — такой русский философ. Я приходил на работу в малярный цех, где машины красили из пульверизатора. До сих пор не понимаю, как рабочие все не умерли и я в том числе. Даже респираторов не припомню. Старичок все время кашлял. У меня такое впечатление — мокрота у него была такого же цвета, что и краска...

Я тоже им иногда помогал. Например, мне поручили сделать надпись «На территории автобазы курить строго запрещается». Это было очень ответственное задание, сам директор со мной проводил беседу. В итоге я немного не рассчитал. Буквы получились в человеческий рост. И практически огибали весь внутренний двор. То есть надо было вращаться, чтобы прочитать надпись. В общем, все это, скорее, напоминало стихийный перформанс, как сказали бы сегодня. Тем не менее творение произвело большое впечатление на начальство — мне сказали, что работа получилась потрясающая и теперь все обязательно бросят курить. И еще директор заявил: «Наконец-то нам прислали настоящего художника!» Кто прислал, понять невозможно, так как я сам пришел. Но фразу эту запомнил на всю жизнь. И решил, что в будущем надо ей соответствовать.

культура: К 90-м Вы стали известным книжным иллюстратором, стояли у истоков первого в стране частного издательства «Текст». Почему вдруг решили бросить все и переехать в глухую деревню?
Любаров: Понимаете, я и не думал, что перееду. И «Текст» бросать не собирался. Но как раз накануне августа 91-го купил дом в Перемилово. Начал достраивать, стал общаться с местными — и меня как в воронку затянуло. Захотелось порисовать. Иногда думал: вот приеду в Москву, опять буду по четыре часа спать, а все остальное время заниматься издательскими делами. И вдруг понял, что мне это не очень-то и надо. Честно говоря, к тому времени «Текст» уже был поставлен на ноги, имел свое лицо, стиль… А тут надо было обустраивать быт. Местные, кстати, очень помогали.

культура: А как они воспринимали московского художника?
Любаров: Ну художник, и что? У кого нет недостатков? Ничего страшного. Но когда начал рисовать, хуже стало. Не понравилось, что изображаю каких-то толстых теток, пьяных мужиков... Рисовать ведь надо, дабы красиво было. Воспитательный эффект должен присутствовать — чтоб человек лучше стал, красоту почувствовал… Помню, их возмутила одетая женщина, лежащая на пляже. «Ну ты что, не понимаешь, это некрасиво? На грязном песке лежит женщина в одежде! Пусть она хотя бы в купальнике будет!» В общем, пока я просто назывался художником, все было нормально, а как картины увидели, тут у нас вкусы и не совпали.

культура: Как же Ваша жена отреагировала на решение переезжать? Чувствовала себя декабристкой?
Любаров: Сейчас она уже забыла, что реагировала не очень хорошо. Не понимала, как будем жить. Понять действительно было трудно. Первые два-три года я брал издательские работы. Даже мысли не возникало, что у художника могут покупать картины. У меня еще счастливая случайность произошла. В «Текст» пришел заказ на изготовление для североирландского издательства книги русских пословиц. У нас посоветовались и решили: вот Володька приедет через месяц из деревни, ему и дадим. Когда мне предложили сделать, подумал — ведь герои этих пословиц ходят мимо моего окна, поплевывая, покуривая. Я смотрел, какие у моих соседей рубашечки, сапоги. Конечно, добавлял «фольклорные» элементы, типа картузов. Вообще, когда чувствуешь дух народный, легче иллюстрировать пословицы. Их же народ и создает. Как и лубок рисованный.

культура: Ваши работы тоже напоминают лубок. Трепетно относитесь к народному творчеству?
Любаров: Я, кстати, наив всегда считал самым высоким искусством. На него часто смотрят свысока и совершенно несправедливо. А тут мне представилась возможность использовать его, пропустив через себя.

культура: Академическая подготовка мешает или помогает создавать наив?
Любаров: Поначалу очень мешала. Это не значит, что ее не надо иметь. Просто я вовремя не освободился от оков. Но все равно нужно иметь представление о теории композиции, анатомии. Вообще, многие вещи лучше знать, чем не знать. Или надо быть настоящим народным художником и понятия ни о чем не иметь, но творить великие вещи. А уж если погрузился в академическое искусство, лучше изучить.

культура: А что Вы думаете, глядя на свои работы?
Любаров: Восприятие у меня колеблется — от «Какой кошмар, ужас, безвкусица, позор!» до «Ай да Любаров!». Иногда искусствоведы мне говорят: вы — художник, который знает, что делает, и может это объективно оценить. Большей глупости сказать невозможно. А вообще, когда ругают, соглашаюсь, и когда хвалят — тоже. Потому что чувствую: и то, и другое справедливо.

культура: Но приятнее, когда хвалят…
Любаров: Чего уж там (смеется). Человек слаб.

культура: А что представляло собой Перемилово в 91-м?
Любаров: Как ни странно, это была умирающая деревня. Странно потому, что у нее невероятно веселый дух. Когда я туда приехал, веселье исходило от всего — от людей, пней, разбитых дорог, покосившихся избушек… Это вообще какое-то чудесное место. Едешь, все время льет дождь, жутко депрессивное настроение. Прибыл в Перемилово — светит солнце. Я затягивал строительство дома, не хотел оттуда уезжать и в конце концов остался. А село это когда-то было большим. По преданию, название дала Екатерина II, которая сослала туда своего «перемилово» фаворита. Во всяком случае, так местные рассказывали. А они те еще сочинители, фантазеры такие, подвирают постоянно. Я сначала все всерьез воспринимал, а потом подумал: «Врут, наверное, всё». В общем, деревня была пьющая, разрушенная, помирающая, но веселая.

культура: А сейчас померла окончательно?
Любаров: Не совсем. Теперь вместо пяти-шести кривых избушек около сорока домов. Правда, живут в них не деревенские — они умерли уже, а городские — дачники. Которые не пьют, не врут, ничего не сочиняют, у них просто другая ментальность. Ездят на иномарках. А те мои мужики, помню, как увидят меня на «Москвиче», так начинают: «Какой ты богатый! Елки-палки, живут же люди!» Тем не менее, думаю, даже дачники как-то продолжают жизнь деревни Перемилово. Ее дух все равно остался. Дух радости, бьющей от этого места.

культура: С дачниками общаетесь?
Любаров: С некоторыми. Но такого, как раньше, нет и в помине — когда знал подробности жизни каждого человека, и они пытались выяснить, что меня тревожит. Деревня же большая семья. А сейчас приехал человек на субботу-воскресенье, пожарил шашлыки, отдохнул и уехал. Это другая жизнь, она не поддается пластическому выражению. А меня интересовали человеческие чувства. Так и получилась серия «Деревня Перемилово».

культура: Без Перемилово не было бы Вас как живописца?
Любаров: Кто его знает. Но такого точно не вышло бы.

культура: На Ваших полотнах мужики — худенькие, субтильные, а бабы плотные. Они такие в Перемилово или это архетип русских женщины и мужчины?
Любаров: Просто я насмотрелся в Перемилово и окрестностях. Там сплошь и рядом — бабы дородные, излучающие спокойствие. И нервные, корявенькие, плюгавенькие мужички. Еще и поддают. А  женщине деваться некуда — на ней хозяйство, дети, корова, в конце концов.   

культура: Когда-то про себя говорили, что Вы — человек не укорененный в земле и в любой момент может ветром сдуть...
Любаров: Да, я нервный, плохо сплю. Правда, сейчас получше — потому что с таблетками... Хотя, наверное, успокоился уже, укоренился в земле, но не совсем еще. Все равно чего-то не хватает, что-нибудь придумываю — выставку надо сделать, книжку издать, прочесть, посмотреть... Иногда говорю себе: «Елки-палки, зачем это надо?» Так хорошо сидеть в Перемилово, кочергой поленца поправлять, смотреть на огонь, потом подняться, порисовать. Но куда уж там! Все время ощущение, что чего-то недоделал, а если и доделал, то не так. В общем, постоянная интеллигентская грызня самого себя. Мне для счастья не хватает покоя. А вот у перемиловцев он был. Умели принимать жизнь такой, какая есть. Я вот сделал серию «Наводнение», где они спокойно существуют среди этого безобразия. Ну, послал Господь воду, и что теперь? Не плотину же строить? Живем, и спасибо!

культура: Вы как-то поместили в Перемилово ортодоксальных евреев, и те очень органично прижились среди этой разрухи. Перемилово — явление интернациональное?
Любаров: Еврейскую серию задумал давно. Но она никак не получалась, пока героев не поместил в деревню. И тут они ожили, обрели плоть и кровь, взгляд появился — чуть фантастический…

культура: Когда смотришь на Ваши работы, кажется, что художник Любаров любит людей. Это правда?
Любаров: Наверное, действительно люблю их, мне они интересны.

культура: А за что любите?
Любаров: А не за что? Не знаю, они красивые... Некрасивых людей очень мало.

культура: Вы до сих пор болельщик ЦСКА?
Любаров: Да! Но сегодня футбольный клуб в ужасном состоянии, не могу смотреть. Кстати, на моей последней выставке был Леонид Слуцкий — главный тренер ЦСКА. Совершенно очаровательный человек. Я за него очень переживаю…

культура: Начали лучше играть после выставки?
Любаров: Тогда они стали чемпионами России. Думаю, я тоже внес свою лепту (смеется). А сейчас полный провал. Может, надо было Слуцкому ко мне в мастерскую приехать, в Перемилово?

культура: По Вашим работам снимают мультфильмы, ставят спектакли, в переходах торгуют «левыми» кружками с принтами любаровских картин — безусловное свидетельство народной любви. Когда осознали масштабы «бедствия»?
Любаров: Сейчас скажу, как понял, что я «большой художник» (смеется). 1995-й, у меня выставка в ЦДХ. Прихожу на рынок, смотрю — осетрина. Решил гостей побаловать. Но, видимо, долго размышлял, какой кусок взять. Вдруг продавец заявляет: «Бесплатно берите!» Я на него уставился и думаю — наверное, плохо одет, вот и посчитали, что старичку осетринки захотелось, а купить не может. Говорю: «Да вы что! Нет-нет!» И пытаюсь уйти — позор ведь. Продавец не унимается: «Я вам за «Катю на качелях» дарю!» А у меня есть такая картина. И он рассказал, как ходил на выставку, понравилось, потом еще видел по телевизору в новостях. Дома рассказываю жене, а она говорит: «Раньше не верила, что ты  великий художник, а теперь понимаю...»