Уважаемые читатели!

Существует один занятный (и притом исторически верифицированный) анекдот о том, как автоматизация разочаровала экономических прогнозистов.

В 1960-х годах прогнозисты предрекали гигантский, взрывной рост ВВП в связи с распространением компьютеров.

Компьютеры действительно распространились, в 1970–1980-е проникли во многие сферы жизни, но ВВП внезапно не расцвел благодаря им, а местами даже ухудшился.

Разгадка тайны оказалась банальной: во-первых, вместе со взрывным развитием компьютеров резко понизилась их стоимость. В итоге ВВП, привыкший фиксировать объем оплаченных сущностей, увидел на месте ожидавшегося прогресса пустое место, а то и регресс.

Во-вторых, автоматизация удешевила ряд действий, обеспечивающих экономический круговорот, и тем вымывала из него людей, привыкших получать деньги за выполнение пусть не интеллектуальной, но во всяком случае не физической работы. С точки зрения ВВП, привыкшего фиксировать объем оплачиваемых сущностей, экономики стало меньше.

Этот анекдот иллюстрирует очень древний тезис о том, что бояться своих желаний весьма разумно — ибо в противном случае они сбудутся, а они никогда не сбываются в рамках воображенных планов, потому что сбываются в куда более многоуровневой действительности.

Автор этих строк начинал работать в скромной городской газете в середине 1990-х: помимо журналистов, корректуры, редакторов, айтишников и охранников, там имелись:

— наборщицы (6 чел.),

— фотоархив (2 чел.),

— макетировщицы на кальке (3 чел.),

— доставщики макета в типографию (2 чел.)

— и специальный человек, следивший за доставкой макета в типографию (1 чел., любовник гендиректора, для которого придумали должность, но все равно показательно).

После компьютеризации редакции эти полтора десятка должностей не сразу, но сгорели. Вместе с ними сгорели их зарплаты, которые по нынешним меркам, вероятно, превзошли бы миллион рублей, и производимая ими экономическая активность.

К этому уместно добавить, что именно перечисленные категории работников на нашем информационном предприятии представляли собой гуманитарный авангард общества: то есть более других топили за прогресс и за автоматизацию, в конце которой должно было маячить тогда (и маячит теперь) освобождение человечества от труда.

Я не утрирую: именно эти люди были главными распространителями прогрессизма и футурологического оптимизма, который (еще тогда, когда оптимизм олицетворял не Маск и даже не Джобс, а молодой Билл Гейтс) сводился к непременному освобождению их труда, но почему-то не предусматривал уничижения их социальной стоимости.

Данный парадокс ничуть не умер за прошедшие два с половиной десятилетия.

У нынешнего мирового прогрессизма (автоматизация, ИИ, экологичная энергетика, левая повестка) основной пехотой служит мелкая интеллигенция — как околотехническая, так и окологуманитарная. Причем, согласно исследованиям о том, как жизненные реалии определяют сознание, то это скорее женщина, чем мужчина, если мужчина — то скорее с низким уровнем тестостерона и мышечной массой, причем скорее социолог, чем финансист, и скорее бюджетник/фрилансер, чем сам-себе-хозяин.

Я ни в коем случае не хотел бы навешивать обидных этикеток на фрилансеров-социологов с низким уровнем тестостерона или их единомышленниц, работающих в областных изданиях на городской тематике. Я о другом. Перемены, за которые они топят, парадоксальным образом подвергают риску в первую очередь их же. Автоматизация приходит в первую очередь не туда, где робот отнимает у человека мешок с гипсом и говорит «я сам занесу, сделаю раствор и покидаю плитку». Она приходит не за сиделкой, не за рукастым механиком и не за эмчээсником. Черта-с-два: автоматизация сначала приходит за клерком, фототехником, тестировщиком, девочкой-на-телефоне, даже журналисткой-новостницей. Автоматизация в первую очередь придет не за грязными и тяжелыми работами, а за легкими и алгоритмическими.

Теми, на которых сидят старательные девушки и пресловутые «соевые юноши».

Экологичная энергетика (звучит клево — ветряки будут вертеться, солнечные панели впитывать лучики, энергия будет частично поставляться потребителям и частично складироваться в водород) будет тупо дорогой — может быть, всего лишь десятилетия, а может быть, и всегда.

И да, дороговизна удивительным образом сократит покупательную способность низкооплачиваемых специалистов сильнее, чем высокооплачиваемых.

Борьба за гендерные права (понимаемые как сочувствие политическим движениям ЛГБТ и радфем) и борьба с государственной ксенофобией внезапно способствуют тому, что детей у борцов будет меньше, а соседей по двору с совершенно иной культурной матрицей — больше.

И да, под совершенно иной культурной матрицей я подразумеваю изнасилования за гаражами, школьные запинывания по национальному признаку с криком «Гиндукуш сила» и грабежи методом «войти на плечах пенсионерки в подъезд», и обеднение населения этим явлениям будет всемерно способствовать.

Встает логичный вопрос, ув. друзья: какова психологическая, так сказать, механика того, что люди, в наибольшей степени рискующие стать жертвами перемен, также в наибольшей степени их жаждут?

Ответ очевиден и очень обиден.

Перечисленные категории современников являются носителями самой безнадежной социальной фрустрации. Недовольный работяга может медитировать на Чехию, где он бы получал пять тыщ евро. Недовольный программист может медитировать на Силиконовую долину, само название которой рифмуется в его сознании с полногрудыми удовольствиями.

Недовольная и недовостребованная по определению мелкая интеллигенция будет медитировать на Изменение Условий. На гениев, которые придут и сделают правильно, обеспечив ей, достойной лучшего, сбычу амбиций.

И ей, активной ретрансляторше ожиданий, поступают обещания в зашкаливающих объемах.

— Вы свет миру, вы соль земли, — говорит ей мировая передовитость, — вы своими петициями и киберактивизмом создаете и приближаете новый мир, где будет больше равенства, меньше угроз для жизни-на-Земле, меньше государственного/родительского/тестостеронового насилия. Вы не будете владеть ничем и будете счастливы. Между прочим, в двух округах Лос-Анджелеса опять проводят крутейший эксперимент по введению безусловного базового дохода, и сотни людей, получая по 800 баксов в неделю и фуд-стампс, занимаются свободным саморазвитием и моделированием новых отношений. Однажды это может прийти и к вам.

И недовостребованность, одновременно и крыса, и дитя из пугающей легенды о Гамельне, поднимает голову и слышит чарующие звуки флейты.

И готова взяться за любую лопату и любую веревку. Видя заголовки вроде «Зеленая энергия в России стала дешевле традиционной», они некритично верят, не вдумываясь в содержание хитрых фраз типа «заявленная инвесторами цена на электроэнергию по отдельным проектам оказалась на уровне 2 тысяч рублей за 1 МВт.ч, а это ниже сложившейся на сегодня оптовой цены на электроэнергию в России», и не спрашивают ни о том, по каким проектам, ни о том, какова их доля, ни о том, какова схема ценообразования, ни о том, гарантирована ли цена, ни о том, годятся ли алтайские солнечные станции для Севера. В их мире уже все есть, все придумано, все готово пролиться на них благами — просто злыми либо глупыми людьми система еще не перенастроена на службу им.

И они каждый раз пытаются игнорировать то, что на пути к сверкающим утопиям детали опять подвели и превратились в неодолимые эвересты; что «вот-вот роботы», «вот-вот копеечная чистая энергия», «вот-вот всем много денег даром» и «вот-вот победа над старостью» длятся поколениями; и что пока что все расходы по обеспечению светлого будущего сваливаются на темное настоящее, и это тоже длится поколениями; и так далее.

К сказанному остается добавить, что недовостребованность — это состояние, не поддающееся изменению. Она была такой же, как сегодня, и век, и два века назад. Излечить ее саму, как таковую, заставив отказаться от фрустраций и непрерывной закупки лопат для самозакапывания, не представляется возможным.

От нее можно только отказаться, как от дурной привычки: это так же тяжело — и так же приносит великолепные результаты.

И сделать это можно, просто не надеясь на упрощения для себя лично: их не будет.