Виктор МАРАХОВСКИЙ, публицист

27.08.2020

Коронавирусная пандемия так и не стала настоящим «моментом перезапуска» для человечества XXI века — в том смысле, что граждане разных стран, несмотря на цифры заболевших и умерших, через полгода после начала глобального ЧП не думают менять ни свои привычки, ни свои ценности. Никакой внутренней перековки человеческого modus vivendi не намечается — более того, с учетом напечатанных для преодоления последствий кризиса в разных странах денег нас, скорее, ждет в ближайшие год-два очередная небольшая оргия кредитного потребления. Но это не значит, что пандемия не используется сейчас и не будет использована в будущем для того, чтобы произвести «идеологическую перезагрузку» двадцать первого столетия принудительно.

Строго говоря, стоит вспомнить, что запрос на такой перезапуск возник и был четко проартикулирован за месяцы до первого сообщения о коронавирусе в китайском Ухане. Просто в прошлом году человечеству весьма назойливо, в нарастающих алармистских тонах сообщали о том, что оно стоит на грани экологической катастрофы потепления и «возможно, уже поздно». После же того, как вирус ударил по ведущим государствам планеты и оказался недостаточно смертелен, триада непереносимостей была доукомплектована хайп-движением Black Lives Matter.

Что бросается в глаза: несмотря на то, что между составляющими этой катастрофической триады нет решительно ничего общего (несмотря на настойчивые попытки найти между ними логическую связь, предпринимаемые леволиберальной поп-мыслью планеты) — конкретные выводы, которые навязываются обществам и правительствам разных стран из всех трех кейсов, на удивление идентичны: «надо ликвидировать нынешнюю систему алчного и бесконтрольного неравенства».

Это приводит нас к мысли, что первичным является тут запрос на конкретику перемен, а вторичным — озвучиваемые мотивации.

Если очистить от риторики и суммировать идеи, которыми климатически-коронавирусно-расовый 2020 год предлагает руководствоваться миру, то можно свести их к следующим.

1) Угнетенные массы, особенно множественные угнетаемые меньшинства, вычисляемые по десяткам параметров, — страдают от неравенства.

2) Угнетения разных форм (в том числе таких, как «климатическое» и «гендерное» угнетения) более непереносимы.

3) Угнетаемым частям общества необходимо предоставить равный доступ к тому, чем пользуются части, не являющиеся угнетаемыми.

Казалось бы, тут нет никакого отличия от привычной риторики XIX и XX веков — но на деле здесь имеется фундаментальная идейная инновация.

Модернистские движения предыдущих двух столетий в конечном счете ставили своей целью «социальное уничтожение» тех категорий, в отношении которых фиксировали несправедливость.

По своей сути эгалитаристские эксперименты, к примеру, оставившие нам наследие в виде затейливых футуристических домов-коммун в российских мегаполисах (общая фабрика-кухня, лекторий, общий встроенный детсад и пр.) — стремились к тому, чтобы «высвободить» граждан, причисляемых к угнетенным, из стесняющих их обстоятельств. Сгрузить с женщин кухню и сидение с детьми, с рабочих — невежество.

Современная же идея Нового Равенства предполагает процесс, а не результат, неограниченную фиксацию угнетенных групп в качестве угнетенных.

Если мы пристально посмотрим на идеологию того же движения BLM («Черные жизни имеют значение»), то не найдем там никаких сроков, по истечении которых, как предполагается, предлагаемые им ограничения (а все их предложения сводятся к ограничениям — свободы высказываний, свободы культуры, действий правоохранительных органов, свободы найма работников, наконец) можно будет отменить и снять.

Нет, речь идет о том, чтобы расширенно и неограниченно по времени ущемлять права групп, не значащихся угнетаемыми (самое смешное, что к белым в этом списке явно добавлены люди «азиатской», хотя правильнее было бы говорить «монголоидной», расы), в пользу представителей групп, значащихся угнетаемыми (тут опять-таки забавно, что к ним чисто по причинам культурно-историческим относится значительная часть самых натуральных европеоидов, происходящих из южных областей Евразии и способных похвастаться смуглым цветом кожи и низким уровнем бытовой социальной организованности).

Если мы посмотрим столь же пристально на идеологию «Зеленого плана», то она также сводится к предположительному перераспределению средств от нефтегазового сектора энергетики и производства к сектору, условно (и довольно произвольно) причисляемому к т. н. «зеленой» индустрии. При этом, отметим, реальная экологичность «зеленых» технологий всех волнует чуть более, чем никак.

Фактически предлагаемые «идеи XXI века» имеют не революционное, как может показаться, а чертовски реакционное содержание, направленное на консервацию всех имеющихся в нынешнем мире раздробленностей с, как сказали бы программисты, заплатками. Эти заплатки предполагают не ликвидацию угнетенности (собственно говоря, они смешивают угнетенность историческую, угнетенность социальную и угнетенность природную, растущую из врожденной неодинаковости людей), а ее институциализацию и перемаркирование в своего рода достоинство — с правом на некие более или менее декоративные «меньшинственные» ништяки. Получаемые не качественным изменением самой природы данных меньшинств с их конечной ликвидацией, а угнетением других (тоже не сверхбогатых и сверхмогущественных) групп, чтоб никому не было обидно.

Что стоит отметить: к действительной повестке, которая будет на самом деле определять по меньшей мере вторую половину XXI столетия, все эти спекуляции не имеют никакого отношения.

По одной простой причине: реальностью ожидающей нас повестки в первую, вторую и третью очередь будет масштабная депопуляция, в первую очередь индустриально развитых стран.

Примерно после 2040 года она перейдет в форматы национальных бедствий (именно к этому моменту в подавляющем большинстве индустриальных и «постиндустриальных» стран количество возрастных иждивенцев старшего возраста станет критическим) — что резко разделит население этих стран на тех, кто перейдет на ту или иную форму группового самообеспечения, и тех, кто будет апеллировать к государственным социальным системам — со своими представлениями о социальной справедливости и своим ресентиментом, т. е. поиском виноватых или хотя бы тех, на кого вину можно будет возложить.

Поэтому есть все основания полагать, что реальной идейной битвой через два-три десятилетия станет противостояние между «пассивными идеалистами», которые будут записывать себе в актив свое неупотребление персонального транспорта, маленький углеродный след, неучастие в патриархате и соблюдение гендерного равноправия путем незаведения семей, соблюдение расового равноправия путем неделания карьеры и прочие отрицательные добродетели, выражающиеся в максимальной безвредности, и «активными реалистами», которые займут, вероятно, достаточно скептическую позицию в отношении всех социальных экспериментов передовых идеологов и обратятся не то что к «консервативным», а к самым базовым ценностям и формам организации, которые не будут осенены никаким передовым идеализмом, но зато будут активно создавать предохранители от социальных экспериментов для членов своих сообществ.

Разумеется, эту схему в состоянии будет поломать любая значимая инновация в области по-настоящему прорывных технологий и добычи по-настоящему прорывных источников энергии, которая обеспечит человечеству внезапный гипердрайв в части производства и предоставления благ для всех даром.

Но пока не только самой инновации, но и подходов к ней не видится. И это заставляет предположить, что нас в новом веке ожидает идейная битва не между «старым и новым», а между идеей «консервации 2020 года» под видом псевдореволюций и между идеей по-настоящему консервативного коллективного выживания.