Виктор МАРАХОВСКИЙ, публицист

14.04.2020

Прошлый год стал первым за много лет, когда российское культурное сословие попыталось соединиться с некоей «глубинной, настоящей» Россией — и сделать это на общественно-политическом поле. Сегодня можно подвести предварительные итоги и попытаться понять, что получилось и почему.

Что стоит отметить: политизация культуры, в первую очередь масскульта, сегодня безусловно тренд общемировой. Достаточно посмотреть на то, как в преддверии оскаровской церемонии на родине мировых киноблокбастеров в очередной раз обостряется уже привычная Америке «холодная гражданская», соискатели делают политические заявления, а общественно-медийные катапульты активистов запускают боевые хештеги, обвиняющие «Оскар» в нарушении социальной справедливости (в этом году премия, по их версии, «слишком белая» и «слишком мужская»).

Боевые американские общественники штурмуют кинособытие по одной простой причине — «Оскары» представляют одну из очень немногих точек, в которых еще сходятся вместе интересы раздробленных современным информационным хаосом обитателей разных социальных вселенных. Правые и левые, христиане и атеисты, любители и ненавистники Трампа — все хоть немного, да смотрят кино. И именно это поле становится для них местом выяснения отношений.

В этом смысле «Оскары» служат американскими эквивалентами нашей «Прямой линии» — чем-то вроде градусника, погружаемого на всю глубину социальных слоев общества. А те, кто создает американское кино и вообще масскульт, превращаются из лицедеев в значимые «лица» общественных кампаний. Это нам через океан не видно, что рэпер Канье Уэст — непримиримый политический противник певицы Мадонны. В самих США это очевидно и значимо. Это нам через океан не видно, что «Джокер» — манифест правых, а «Звездные войны» выражают ценности леваков. Для самих же американцев все ясно и понятно.

У нас же роль как самих культурных событий, так и деятелей культуры в общественной жизни все последние десятилетия была, если говорить прямо, ничтожной. А если и вызывала большой общественный резонанс, то, скорее, как раздражитель (на уровне «опять творцы рассказали, как страшно жить в Этой Стране, и все это за наши налоговые деньги, черт бы их побрал»).

Стоит вспомнить, что, при всей своей личной успешности и даже популярности, на обочину общественно-политической жизни деятели российской культуры оказались выброшены не просто так. У этого события есть своя история.

Последнюю «смычку» культурной жизни с обычной страна пережила порядка тридцати — тридцати пяти лет назад. И результат этой смычки был вполне ужасен.

В середине 1980-х советский строй, казавшийся довольно прочным (ну, или довольно безнадежным, что то же самое с другим знаком), начали таранить, напомним, не политики и не общественники. Пенными барашками на волне перемен стали именно деятели культуры и создаваемое ими (кино и литература в жанрах кафкианских сатир, разоблачений, притч и откровенной чернухи).

Сегодня большую часть книжных и кинематографических хитов тридцатилетней давности ни читать, ни смотреть невозможно в принципе, но было время, когда даже самый непереносимый артхаус временно получил статус масскульта. Просто потому, что изголодавшееся за годы соцреализма общество было готово всосать в себя максимум политического высказывания — у отечественных культуртрегеров случился совершенно оргиастический период. Десятки миллионов советских граждан ломились на беспомощные с художественной точки зрения, зато как бы смелые «страшные правды» — напечатаны ли те были на бумаге или сняты на пленку.

Именно в этот период отечественное культурное сословие добралось до высшей точки своего общественно-политического статуса — который уже в 90-х, после краха кормившей сословие ненавистной системы и массового пришествия заведомо более качественного культурного импорта, только сокращался.

Интернет-революция второй половины нулевых — десятых годов добавила темпа маргинализации роли российской культуры, нарушив монополию последнего бастиона, откуда та могла «вещать на все общество». Единое пространство массового восприятия рассыпалось сперва на несколько миров, затем на десятки и, наконец, на сотни независимых вселенных (Иван — коммунист и читает марксистские паблики, Петр — сталинист, играет в танчики и зарегистрирован на Тупичке, Евгения — либералка и таскается по всем премьерам в киноцентры для избранных, и между ними стенка не просто из разногласий, но и из специальных внутритусовочных арго, в которых не менее половины лексики принадлежит строго данному сообществу и не подлежит пониманию посторонними).

Отдельно стоит упомянуть, пожалуй, еще и то, что само творческое сословие приложило максимум усилий к тому, чтобы жить с остальной нацией в отдельных и не пересекающихся пространствах. В этом смысле наиболее показателен пример нулевых, когда массовое сознание (и «мусорная» литература, порожденная им и для него) было занято детективами о том, как Лизавета встретила своего Павла, и боевой фантастикой о том, как на нас напало НАТО и как мы сопротивляемся, то есть историями успеха и ужасниками, как оно, массовое сознание, их себе представляло. А Большая Литература и Большой Кинематограф безоглядно пилили себе перестроечную чернуху, периодически отлетая в быт эмигрантов и реконструкции быта 40-, 50- и 70-летней давности.

В этом контексте самой важной и знаковой тенденцией ушедшего 2019-го стала смелая попытка российских культуртрегеров вырваться из своего инкапсулированного гетто и «национализироваться», то есть стать объектами общегражданского внимания.

Мы увидели рэперов, Шнура, телеюмористов, фриков и ютуберов разной успешности, выходящих с тем, что им казалось политическими заявлениями. Комики начали смело критиковать отсутствие демократии и глобальное потепление, фрики, до того мирно вещавшие о моде, — выступать против неправильных выборов, юные рэперы подняли свой голос против изменений в пенсионном законодательстве, а режиссер-траблмейкер выдал фильм о классовой битве — и так далее. «Модельной» в этом смысле стала документалка о страшной Колыме, снятая декоративным интервьюером — тут же бешено раскрученная и предсказуемо признанная культурным событием года.

Фокус, однако, в том, что первый заход на цель не удался. Документалку о Колыме признали событием года не государство и не граждане (те предпочли обзоры Евгения Badcomedian Баженова), а читатели журнала «Форбс». Фильм о классовой борьбе провалился, по поводу чего бунтующий режиссер назвал себя непечатным словом. Рэп-концерт, совмещенный с антиправительственным митингом в Москве, не получил развития, а эволюции комиков, вещающих нечто оппозиционное с телеплощадок, вызвали у общественности скептическое хмыканье.

Причин у неудачи «смычки культуры с Россией», надо думать, две. Во-первых, статус самих культуртрегеров по сравнению с 1980-ми резко потерял в серьезности (их ценность на фоне мировых образцов очевидна и признана всеми, включая их самих). И рассматривать этих второсортных развлекателей ни в качестве бунтарей, ни в качестве инстанций не получается. В этом смысле характерен и любопытен тот факт, что российские деятели культуры, действительно востребованные в мире, от дирижеров до писателей, остались до обидного лояльными своему государству.

Во-вторых и в-главных — «заход на цель» произошел в рамках все той же перестроечной парадигмы, предлагающей публике образ оккупированного государством нищенствующего скопища запуганных колдырей (тот факт, что эту парадигму начали задвигать гражданам долларовые миллионеры, произвел дополнительный комичный эффект).

Сделать же шаг в сторону от культурной традиции собственной тусовочной эхо-комнаты никто из фрондирующих «золотых перьев и голосов» не сумел или не отважился.

В итоге страна и культурное пространство продолжают пока следовать параллельными курсами.