Ольга АНДРЕЕВА, журналист

31.03.2020

Время, уставшее держать спину и быть прямым, как стрела, стремится убежать с пути цивилизационной гонки. И уходит на окраины мира, сворачиваясь в клубки и обретая свою исконную природу — цикличность.

Несколько лет назад мы сидели на сухумской набережной под сенью чего-то цветущего и смотрели на море. Позади нас раскинулся на пологих холмах предгорий полуразрушенный и до сих пор не восстановленный после войны Сухум. Двухэтажный, откровенно беспомощный и наивный город с пробитыми стенами купеческих домиков с витыми балкончиками был похож на маленького ребенка, у которого большие мальчишки отняли любимую игрушку. Слезы на детском лице уже давно высохли, но остались обида и подорванная вера в человечество. Мы сидели на веранде кафе, потягивали знаменитое абхазское лыхны и разговаривали о том, как нам всем жить дальше. Моим собеседником был пресс-секретарь кабмина Абхазии, невысокий живой человек с веселыми умными глазами. Впереди на асфальт набережной падали ровные тени сухумской колоннады, а дальше, за парапетом, ослепительно блистало теплое тихое море. Справа виднелся пустой причал сухумского порта. Все было так красиво вокруг, вино таким сладким, а солнце таким ласковым, что не хотелось думать очевидное: передо мной лежат руины маленькой уютной цивилизации, ставшей жертвой великих перемен. Пресс-секретарь говорил странное.

— Знаете, чего мы больше всего боимся? Мы боимся, что нас кто-нибудь начнет развивать. Инвестиции, кредиты, стратегии, зависимость — и вот перед нами технологически развитый регион, который уже не есть Абхазия, зато весь в долгах. Это не та судьба, о которой мечтает наша страна.
— Но ведь развитие неизбежно, — говорю я рассеянно.
— Кто это сказал? — машет рукой пресс-секретарь, — мы никогда не заморачивались, к какому миру мы принадлежим — второму, третьему, десятому. Нам все равно. Мы не амбициозны и вовсе не рвемся в лидеры по выплавке чугуна. У нас другая логика. Вы, страны первого мира, гордитесь своими ядерными боеголовками, и это, наверное, хорошо, но мы другие. У тебя атомная бомба есть — ты молодец! А у меня в этом году в саду такой инжир уродился…

Я смотрю на сияющее море, на гордые умиротворенные профили местных стариков, прогуливающихся по набережной, и с удивлением понимаю, что он прав. Инжир в саду теплым летним вечером, когда вокруг тишина и пахнет розами, — это прекрасно.

Тотальный карантин и экономический кризис, напавшие на Европу, неожиданно обнаружили, что началась весна и на деревьях распускаются почки. Всеобщая паника кроется в фейсбуке, но на улицах поют синицы и мы еще не умерли. В такой неожиданной ситуации в голову приходят мысли, которые при других обстоятельствах туда бы не пришли. Оказалось, что мир непрерывного движения, к которому мы так привыкли, может быть совсем иным.

Идея постоянного капиталистического развития, вложенная в детский клюв европейской цивилизации еще в цыплячьем возрасте, привела Европу к тому состоянию, которое сейчас стремительно обнуляется. Чудовищные пузыри виртуальных финансов, тотальная неустойчивость экономической системы, вызванная отсутствием продуктового обеспечения, потеря человеческого лица, хронический невроз бедных и богатых, кризисы, кризисы… Стремление к такому развитию оказалось ловушкой, куда мир зашел, соблазненный огнями большого города, а теперь не знает, как отыграть назад и что впереди.

В самый канун коронавирусной чумы я еще раз столкнулась со странной идеей абхазского политика. Теперь она прозвучала из уст политика японского. Развитие, говорил японец, означает стремление перейти из наличного состояния в иное, лучшее. Однако Япония отказалась от этого стремления. Все, чего мы хотели, мы уже достигли, говорил японец. И снова на меня повеяло запахом абхазских роз и тихого моря. В тот момент, когда мир не по своей воле оказался поставлен на паузу, рефлексия неизбежно становится более экстенсивной. Развиваться в ситуации тотального обнуления — все равно, что изобретать Гугл при отсутствии интернета. Надо искать другой путь, другой способ жить. Собственно говоря, его искали и раньше.

Мирные периферии цивилизации, подобные Абхазии, уже давно стали территорией всемирного дауншифтинга. Усталость в глазах загнанных менеджеров среднего звена, едущих в вечернем метро, уже перекликалась с цифрами медицинской статистики, говорящей, что депрессия накрыла больше трети жителей мегаполисов.

Культура отзывается на эти тревожные сигналы по-своему. В крупной российской прозе последних лет нетрудно заметить новую тенденцию. Если в 90-х и нулевых годах в литературу массово пошли историки, желавшие проследить логику того самого развития, то сейчас литература большой страны внезапно задышала теплым ветром страны маленькой. Роман Александра Бушковского «Рымба» рассказывает историю острова в карельских озерах, чье население можно пересчитать на пальцах одной руки. Первыми жителями острова были карелы-людики, жившие рыболовством, потом к ним пришли люди из лесов, жившие охотой. Ругаться не стали, а просто переженились друг на друге, родили детей, которые уже умели и охотиться и ловить рыбу. Потом туда же пришли финны, потом русские. Все молились разным богам, но никогда не ссорились. Потом был Иван Грозный, шведы, Петр Первый, Екатерина, войны, французы, снова войны, революции. Рымбу сжигали, население гибло, но всегда находился какой-то карел или русский, который все начинал заново, всегда возвращаясь в одну и ту же точку — рыба, охота, горящая печь, дети, старики, поющие странные песни. И вот теперь наши дни, и на покой Рымбы покушается уже не француз, не немец, а местный олигарх, мечтающий запустить здесь туристический бизнес. Но время на острове ходит кругом. Несколько сцен в стиле экшн, и олигарх исчезает как сон, а Рымба снова оказывается там, где была, — озеро, лес, небо, теплая печь.

Роман «Ильгет. Три имени судьбы» написан Александром Григоренко, убежденным сибиряком из-под Красноярска. Как он рассказывает о себе сам, чтобы добраться до интернета, ему нужно доехать до вершины ближайшей сопки, тогда есть шанс поймать Сеть. Но не факт. Очень удобно для метафизических размышлений, признается Александр Евгеньевич. Ильгет — это имя остяка (остяки — коренная народность Восточной Сибири), живущего на берегу Енисея в середине XIII века, задолго до интернета. Они оба, автор и герой, не страдают по его отсутствию. История Ильгета охватывает несколько десятилетий и огромные пространства от Енисея до Самарканда. Но заканчивается она там же, где началась. Так, не сговариваясь, карел из Петрозаводска и сибиряк из Красноярска рассказали историю про одно и то же: как бы ни водило человека за нос время и география, мы всегда возвращаемся в точку, где обретаем покой. И неважно, что это за точка на карте мира: Карелия, Абхазия, Япония, красноярская тайга. Главное ее отличие в том, что невротическая гонка за будущим оставила эти места. Время, уставшее держать спину и быть прямым, как стрела, стремится убежать с пути цивилизационной гонки и уходит на окраины мира, сворачиваясь в клубки и обретая свою исконную природу — цикличность.

Послание, которое запечатано в бутылках романов и абхазо-японской политической мысли, говорит об одном: хватит развиваться, давайте просто поживем и вспомним, как это делается. У нас есть голова и руки, давайте позволим им делать работу, которая доставляет нам удовольствие. Давайте немножко успокоимся, сходим за грибами в лес, наколем дров, разведем огонь в печи и напишем роман. В конце концов, инжир в саду куда лучше атомной бомбы.