20.06.2019

Заповедь «о мертвых либо хорошо, либо ничего», похоже, нуждается в корректировке относительно сотрудников спецслужб. В пользу подобного решения свидетельствует пример Филиппа Денисовича Бобкова — ​ушедшего на 94-м году жизни генерала армии, самые известные карьерные вехи которого — ​должность начальника 5-го Главного управления КГБ СССР и руководителя аналитической службы группы «Мост» Владимира Гусинского в 90-е.

Смерть только активизировала поток критических оценок деятельности знаменитого чекиста, прослужившего в органах при двенадцати руководителях (от Меркулова до Крючкова) и общавшегося с лидерами государства — ​от Юрия Андропова до Владимира Путина. Забавно, что Филипп Денисович, если не брать первых лиц «весомой организации», единственный из ее руководителей, щедро представленный в отечественной литературе. Писатели, по определению Довлатова — ​«антисоветские» (скажем, Василий Аксенов), оставили портрет «идеологического генерала», носителя инфернального обаяния, выведенного с мрачной симпатией. В новейшее время Александр Проханов в «Господине Гексогене» сделал одним из основных персонажей отставного генерала КГБ Буравкова, когда-то грозу диссидентов/сионистов, возглавившего службу безопасности у олигарха еврейского происхождения, мечтающего превратить Россию в «Новую Хазарию»; на самом деле старый чекист трудится «под прикрытием», в сугубо корпоративных интересах.

В свежей, 2019 года, повести «Священная роща», Проханов напророчил скорую смерть девяностолетнего генерала (выведенного под фамилией «Филиппов»). По сюжету, умирающий ветеран успевает сообщить писателю Подкопаеву о зреющем антигосударственном заговоре магов-банкиров.

Инвективы меж тем продолжают лететь и слева, и справа, по центру тоже: либералы не могут простить Бобкову многолетнюю борьбу с инакомыслием в СССР. Патриоты и государственники обвиняют Филиппа Денисовича в показной борьбе с «диссидой» и фрондирующей интеллигенцией, явно в ущерб жесткому профилактированию националистических импульсов и движений на окраинах державы, которые и привели ее к трагическому распаду. Бобкова попрекают вялой и соглашательской позицией в перестроечные годы, но главный компромат, естественно, труд на «империю Гусинского».

Однако сам характер работы спецслужб предполагает амбивалентность оценок современников, да и потомков — ​извилистая тактика закрытых корпораций дополняет государственную стратегию в победительные времена, а вот в периоды, для стран проблемные, ее изрядно отягощает и компрометирует. Если, конечно, нет идеологического запроса на мифологизацию ключевых дел и персонажей. Но Бобкову, по понятным историческим причинам, такого вряд ли дождаться.

Генерал Филиппов у Проханова: «Народ ест ботву истории. А клубни остаются в земле. Существует явная история, которую пишут писатели и летописцы. И тайная, о которой знают разведчики. Две эти истории могут существовать порознь долгие десятилетия. Но потом в определенный момент они сливаются…»

В реальности же и Бобков, и его шеф Андропов являлись людьми своего времени, и — ​в определенном смысле (как и все мы) — ​жертвами его манипуляционных процессов; продуктами среды и уклада, где росли, мужали и делали великолепные карьеры. Показательна метафора того же Гусинского: «Этих людей можно сравнить с высококлассными автомобилями. Они поедут туда, куда их поведут. Они — ​профессионалы, а не политики… Бобков — ​как хороший автомобиль. Куда поедет этот автомобиль, зависит от того, кто сидит за рулем».

Гусинский опрометчиво полагал, что рулевой — ​именно он; фактически же «хорошими автомобилями» управляла воля самой истории, ускоряемая самыми передовыми на тот момент технологиями. Взять сюжет с условно-протестными, преимущественно столичными интеллигентами, чаще либерального, реже — ​национального толка, на борьбу с которыми контора Бобкова расходовала огромные ресурсы, вокруг вполне кухонных и литературных историй выстраивалась обширная мифология и конспирология, так что на реальные вызовы государственной безопасности энергии, времени, кадров элементарно не хватало. Здесь Филипп Денисович и его руководство шли в русле PR-наработок Запада (уже тогда вполне передовых): о ком громче всего шумела соответствующая пропаганда, в тех они и видели главную опасность для режима.

Напоминая того незадачливого гражданина, который ищет потерянную связку ключей не там, где выронил, а в круге света под фонарем. Иногда чекисты становились прямыми объектами провокаций: так, по свидетельству Евтушенко (а ему тайну поведал Роберт Кеннеди), литераторов Андрея Синявского и Юлия Даниэля, печатавшихся на Западе, сдали КГБ коллеги из ЦРУ, дабы скандалом вокруг нарушений свободы слова в СССР отвлечь мировую общественность от агрессии США во Вьетнаме… Бобков здесь ни при чем — ​Синявского — ​Даниэля брали до учреждения «пятерки», но тенденция последующих лет обозначилась явственно…

Впрочем, в чем-то генерал свое время и обогнал: коллеги указывали на его специфическое мышление, приверженность теории заговоров. Рецензенты бобковских мемуаров прямо заявляли о непрофессионализме: дескать, сплошная подмена реальной аналитики конспирологической мифологией. Явление, для рационального XX века выглядевшее поэзией и фантастикой, в наши постмодернистские времена пришлось бы определенно ко двору. Украинская история Владимира Зеленского, прыгнувшего из хедлайнеров сериала в президентское кресло, кажется перспективной наработкой Бобкова. Или кого-то из его учеников…

В тему предвосхищения будущего ложится и упомянутый сюжет «Бобков и русская литература». Филипп Денисович был не только мемуаристом, библиофилом и книгочеем, известным всем московским букинистам, но и деятелем, весьма способствовавшим изданию книг литераторов, не поощрявшихся советской властью: Осипа Мандельштама, Павла Васильева, Игоря Северянина; полагаю, широта его мировоззрения и литературный вкус привели бы к легализации Николая Гумилева и Владимира Набокова… Но тут случилась перестройка, и все ускорилось само собой, без Бобкова.

Кстати, тоже хорошая иллюстрация к неумолимости времени.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции