В «Союзе спасения» был поставлен страшный для прогрессивной общественности вопрос: «Ну а если бы восставшие победили?»

Историческая лента А.Ю. Кравчука «Союз спасения» вышла в широкий прокат 26 декабря 2019-го, но и через три недели — срок по нынешним временам большой, иные ленты живут в общественном мнении куда меньше — вызывает и живой интерес, и живую полемику. То есть кинокартина задела какой-то нерв.

Говоря о «Союзе спасения» (как, впрочем, о всяком фильме), надобно различать фильм как произведение киноискусства — хорошее ли, плохое ли, неважно, и фильм, как феномен общественных настроений. Это как раз тот самый нерв, когда люди критикуют или хвалят картину, имея в виду не абстрактные каноны искусства, а вполне конкретные соображения  — в первую очередь политические.

Я в киноведении не силен, о том следует послушать других, более сведущих, но, на мой дилетантский взор, картина являет как большую силу, так и немалую слабость.

Сила прежде всего в том, что она выгодно — и даже очень выгодно — выделяется на фоне исторических фильмов нашей эпохи. Секрет простой: точность в деталях всегда располагает к себе любителя исторического зрелища. Разумеется, кино есть кино, там никогда не будет как в жизни, а педант всегда найдет к чему придраться — это неизбежно. Но есть разница между минимальным количеством блох и такой творческой работой, когда блохи кишмя кишат. В общем и целом зритель этой картины склоняется к оценке «Верю!». Тогда как верить многочисленным предшественникам «Союза спасения» по историческому жанру решительно невозможно. Такая вампука, что хоть святых неси.

И опять же кульминационные моменты картины — прежде всего сцена именно 14 декабря  — сделаны превосходно, захватывая зрителя. Саспенс, катарсис и все такое прочее.

Слабость же в том, что фильм удивительно неровный. Блестяще сделанные сцены чередуются то с длиннотами, без которых можно было бы и обойтись, то с неуместной скороговоркой, когда средствами киноискусства никак не разъясняются важные вещи. Кто знает, тот знает, но кто не знает, тот недоумевает. Дело 14 декабря было бы невозможно (или, по крайней мере, весьма затруднено), если бы не коллизия двух Павловичей — невнятица с наследником Константином Павловичем, который вроде бы и отрекся, но сделал это столь двусмысленно, что поставил своего младшего брата Николая Павловича, следующего по нисходящей ветви, в крайне сложное положение. Которым не замедлили воспользоваться сторонники свободы и благоденствия.

Возможно, неровность композиции картины связана с попыткой одним выстрелом убить двух зайцев. То есть для проката сделать двухчасовой исторический блокбастер — выжимку, а весь отснятый материал пустить на телесериал — в совокупности часов эдак на двенадцать. Со своей двуединой ролью теленачальника и кинопродюсера руководители ТВ любят такой универсализм.

Беда в том, что композиция — дело деликатное и такое над собой насилие выносит с трудом. Принцип хорошего кинозрелища в том, что в фильме ни убавить, ни прибавить. Но этого можно достичь, имея в виду лишь одну длительность и, соответственно, лишь один жанр. Погоня же за двумя зайцами ни к чему путному не приводит.

Но все эти соображения имеют мало значения для общественности, ибо ожесточенные споры идут совершенно о другом, к собственно киноискусству отношения не имеющему. Вряд ли А.Ю. Кравчук и К.Л. Эрнст были к тому готовы, но получилось — в глазах прогрессивной общественности — глумление над двухвековой (или даже тысячелетней, чего мелочиться) святыней русской интеллигенции. Она заключается в том, что «Можешь выйти на площадь, / Смеешь выйти на площадь / В тот назначенный час?!»

Соответственно, декабристы — мученики за правду и даже в чем-то диссиденты-навальнята, а Николай Павлович — на редкость нехороший человек. Это символ веры. Тогда как в картине получается, что бунт, что ни говори, есть бунт, дело не больно хорошее, а Николай I — не фига не карикатура, как прежде было положено, а серьезный мужчина, готовый за Россию перед Всевышним отвечать. Но это разрушает весь складывающийся веками образ Сенатской площади. Естественно, что создателей фильма должна постигнуть суровая кара прогрессивного закона и всеобщая ненависть и презрение трудящихся.

Особенно уязвила критиков кульминационная сцена картины, когда кольцо вокруг Зимнего дворца сжимается, время уходит, подступает ночь и все висит на волоске. После чего Николай Павлович, нимало тому не радуясь, прибегает к последнему остающемуся у него средству — артиллерийским аргументам.