Когда он возвращался домой в 10 утра, уже час или полтора пораспеваясь, бабки на скамеечках, собравшиеся, чтобы полузгать семечки и обменяться новейшими сплетнями, говорили: «Ну, вот он, артист, гулял всю ночь, теперь возвращается домой, вспомнил, что есть семья».

 
Папа его легко победил, и потом всем хором праздновали свадьбу. Когда я появился, во мне видели сына полка, все меня нянчили, я сначала в коляске слушал репетиции хора, а потом уже гуляя. И в Гнесинку мама часто меня брала, я там бегал по коридорам, заходил в классы и слушал занятия. И к папе на концерты ходили. Папа после хора поступил в Ансамбль советской оперы и стал первым исполнителем многих только что написанных опер — Шапорина, Шебалина, Молчанова. В общем, достаточно интенсивная оперная жизнь была.

В Большой он не пошел, потому что в детстве упал с печки и сломал правую руку. Рука срослась, но локоть остался обездвиженным, поэтому на сцене папа был немного скован. Он пел очень много оперных арий, и замечательно это делал, но работал солистом филармонии, а не в театре.

 — Почему концерт к 100-летию Александра Григорьевича вы делаете не песенный, а общемузыкальный?

 — Потому что жизнь отца — это была музыка во всех жанрах. Он дружил с различными композиторами, и не только песенниками, но и симфонистами. С Владимиром Ивановичем Федосеевым они ходили друг к другу на концерты и выступали вместе. Да и как певец он был бесконечно разнообразен, это был и оперный певец, и академический, с его огромным романсовым репертуаром, и русский певец с народными корнями, и эстрадный певец.

Позже они подружились с Кобзоном. Кобзон участвовал в одном из концертов, которыми я отмечаю родительские даты, и рассказывал: «Когда я начинал, я хотел занять нишу патриотической песни. Подготовлю какую-нибудь, прихожу на радио, хочу записать, а мне говорят: «Нет, это уже Саша Розум записал». Я так его невзлюбил! А потом встретились на каком-то концерте, познакомились, и обаяние и голос Розума меня сразили». Они общались очень тепло с Кобзоном, и так же с Левой Лещенко. Лева говорил: «Мы ему прямо в горло заглядывали, чтобы увидеть, как он поет, пытались научиться».

 — А из вас родители не пытались вырастить певца, не было такой идеи?

 — Папа хотел, но Бог не дал мне голоса. Он говорит: «Да разовьем тебе голос, только вот занимайся, распевайся». Но у меня вообще с этим сложно, я не попадаю в ноты, хотя у меня абсолютный слух. Я еще лет в семь определился, что буду пианистом, но сначала мама отдала меня к такой учительнице, которая чуть не отбила мне всю охоту. Я часто сейчас на своих фестивалях сталкиваюсь с таким преподаванием, когда идет сплошная муштра, когда ты играешь на незнакомом тебе языке, и учительница тебе не объясняет, что в музыке происходит и зачем вообще все это нужно.

Я сказал, что я в школу не пойду. А тут Аден посоветовал показать меня Анне Даниловне Артоболевской. Это была просто гениальная учительница в смысле воспитания детей, умения привлечь их к музыке. Помню, после того, как год сидел на трех-четырех пьесах, там какое-то одно «Бурре» мусолил чье-то в ре миноре весь год, она с первой встречи мне задала концерт Гайдна, пять инвенций двухголосных, три инвенции трехголосных Баха, этюды, какие-то пьесы из «Детского альбома» Чайковского, «Альбома для юношества» Шумана, и ноты дала. Я пришел домой, открыл их и вместо моих отвоеванных 15 минут в день занятий просидел у рояля три часа, чем просто шокировал своих родителей и даже бабушку, которая была такой цензор-цербер. И тогда я сказал: «Да, я буду заниматься». И меня приняли в ЦМШ. Предлагали виолончель. Нет, только фортепиано и только в классе у Анны Даниловны Артоболевской.

 — Какие песни были написаны специально для вашего отца?

 — Новиков написал для него знаменитый «Марш коммунистических бригад»: «Будет людям счастье, счастье на века. У советской власти сила велика», ставший просто символом того времени, причем символом подлинного патриотизма. Потому что музыка очень хорошая, и папино исполнение было потрясающее. Левашов для него писал «Ты позови меня, Россия», тоже замечательная песня. Колмановский какие-то вещи, помню, ему давал на первое исполнение, Долуханян, Мурадели. Это композиторы, которые на него просто молились, делали на него ставку и писали в расчете на его голос. И действительно, этот голос был идеально соответствующим по тембру, по яркости и по манере пения. Потому что отец верил в то, что он поет.

 — Дома у вас тоже пели, наверное?

 — Дома пели все. Мы жили в одной маленькой комнатке, разделенной пополам, в деревянном доме на Большой Грузинской: дедушка, бабушка, бабушкина двоюродная сестра тетя Дагмара — немка, которая по-русски практически не говорила, старая дева, ей было 90 лет, — папа, мама и иногда бабушкин сын от первого брака, мой дядька Игорь Селезнев. Он приезжал и тоже останавливался у нас, спал под роялем, оборудовал себе там спальное место, обил все коврами и провел ночничок.

Я спал на рояле. Когда я был совсем маленький, туда водружали кроватку, а потом стали просто стелить на крышке постель. Тут же, рядом, спали папа с мамой, и на сундуке спала бабушка. Дедушка спал в другой комнатушке, первой, где у нас стол стоял, и там же тетка Дагмара. А когда из Тулы приезжала моя прабабка, дедушкина мать, жена священника, она спала на кухонном столе. Вот такая у нас была семейка.

Так я не засыпал, пока все, кто был в доме, не споют мне несколько песен. В основном это была военная программа — «Лес дремучий снегами покрыт. На посту пограничник стоит…», потом «По долинам и по взгорьям». Бабушка работала в Горках Ленинских учителем пения, и это был ее репертуар. Дед пел фальшиво, я в него, наверное, пошел, мама более-менее точно, но у нее голос был некрасивый, и она это прекрасно понимала, как хормейстер. А папа приходил уставший, уже не хотел петь, а я всех заставлял петь. И я с ними пел все мимо нот, на двух-трех тонах. Мама была уверена, что у меня нет слуха.

Папа пел с утра, он вообще ни одного дня до самых последних дней жизни не начинал без распевки, это утренняя гимнастика для голоса. И всегда убеждал и своих учеников, и всех, кто с ним советовался: «Не надо экономить голос. Это как мышцы, они должны быть постоянно в тренаже». Другое дело, когда сольный концерт вечером, тогда, конечно, не надо разговаривать, потому что разговор особенно напрягает голос, связки, и к вечеру там яркости не останется. А в обычной жизни никакой пощады, он пел утром, он пел днем, он пел вечерами на концертах и вечеринках.

А вечеринок было полно, родители были гостеприимные, и папу не надо было просить, ему просто предлагали: «Сашуль, может быть, споешь что-нибудь?» — и он пел. Он сочинял специально слова на известные мелодии, например, каждый день рождения мамы, 29 июня, он на мелодию Новикова «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить» сочинял новые слова. И вот мама еще спит, он нас всех поднимает, и мы идем и исполняем ей какой-нибудь новый шедевр.

Когда они поженились, мама привезла отца подо Ржев, в деревню Хомутово, оттуда была родом ее мама, русская немка. Там домики стояли прямо на берегу, и совсем у Волги — банька, и вот он влез на нее и стал петь. И по Волге на много километров разнесся его голос, потому что там такая акустика, что даже когда обычными голосами на другой стороне говорят, все слышно.

С годами это уже стало как вече, как колокол для всех окрестных колхозников — Саша приехал. Как голос услышат, бросали работу, переезжали через Волгу, брали с собой картошку, огурцы, помидоры, лук, водку, самогонку и гуляли несколько дней подряд. Были такие, как мы сейчас называем, «фолк-фест» — народные гулянья.

Для отца не было разницы — петь в Кремлевском дворце съездов, в зале Чайковского или на Волге, на берегу, для колхозников. Мне часто говорят: «Ты такой демократичный, ты со всеми нормально общаешься, одинаково». Откуда мне было другому научиться? Родители со всеми говорили на равных, любили людей. Для них важна была душа человека, характер и порядочность. А позиция и достижения внешнего плана были неважны.

 — Ваш отец ушел в 1987-м, жизнь в стране уже начала меняться. Как он воспринимал перемены?

 — Ему очень нравился Михаил Сергеевич. Хотя он был убежденным коммунистом, не представлял себе Россию другой, не коммунистической. И в этом у меня с родителями были большие-большие разногласия, я был непримирим в своем антисоветизме. Родители очень переживали. И то, что я каждые выходные ездил в Лавру на исповедь, и запрещенные книги, и потом уже ситуация, при которой я стал невыездным на третьем курсе Консерватории, — все это их очень огорчало.

 — Как получилось, что вы стали невыездным?

 — Я посылал куда подальше комсомольскую организацию, приносил «Архипелаг ГУЛАГ» на лекции, спорил с преподавателем исторического материализма и, конечно, всех уже достал. Папа говорил: «Зачем ты? Ну, хочешь читать — читай, но не надо об этом кричать». Я был умеренный диссидент, не ходил с плакатами на Красную площадь, поэтому меня не посадили, но лишили возможности поездки на Конкурс имени королевы Елизаветы, потом на другие конкурсы, и я стал невыездным. Мне не дали рекомендацию в аспирантуру, и я пошел в армию. С красным консерваторским дипломом.

Но армия меня как раз спасла, защитила, дала поручительство, что я вернусь из-за границы. И я поехал в Мадрид, на Конкурс имени королевы Софии, там стал лауреатом, потом взял первую премию на Конкурсе Марии Канальс в Барселоне. И это были для папы самые счастливые годы. Он меня всегда поддерживал в моем стремлении достичь высокого профессионального уровня, постоянно говорил: «Не опускай руки. Я в тебя верю, ты пробьешься, ты достигнешь, ты найдешь свою публику, ты будешь ездить по всему миру».

 — Что в программе юбилейного концерта в Культурном центре ЗИЛ?

 — Я что-то расскажу, чтобы у зрителей возник папин образ. Потом будут детские номера — выступят стипендиаты Международного благотворительного фонда Юрия Розума, потом я поиграю сольные произведения Рахманинова. Закроет первое отделение хор, который вышел из маминого хора, «Симонова слобода». Второе отделение начнет молодежный оркестр Шнитке, споют солисты — Света Касьян, Аскар Абдразаков. А потом мы рванем Второй концерт Рахманинова с оркестром и с балетом. Вот такой будет у нас концерт памяти Александра Розума.

Летом и осенью планируются еще несколько юбилейных концертов — в Сатке, где есть школа моего имени, это Южный Урал, и в Завидово. Закрытие программы будет в Зарядье 2 октября.

— То есть вы подготовили не один концерт, а целый фестиваль, протяженный во времени и в пространстве, с апреля по октябрь и от Москвы до Урала.

— Да-да, «Концерт длиною в жизнь».

Фотографии предоставлены Российским фондом культуры