Денис БОЧАРОВ

07.02.2023

Издательство «Бослен» выпустило книгу «Бетховен и русские меценаты». Об этом аспекте биографии великого композитора мало что известно. Дабы прояснить общую картину, «Культура» пообщалась с автором прекрасно изданной монографии, Ларисой Кириллиной.

— Про Бетховена написано немало книг. Не сказать, чтобы его личность была изучена, что называется, под микроскопом, но в целом любому посвященному и неравнодушному творческая биография и жизненный путь немецкого гения известны. Что сподвигло вас подать Бетховена через призму русского меценатства?

— К этой теме я шла давно, поскольку Бетховеном занимаюсь всю свою сознательную музыковедческую жизнь. Сначала анализировала его творчество, затем углубленно изучала Бетховена как личность. И обнаружила, что в его письмах и прочих документах постоянно мелькали интриговавшие меня сюжеты, связанные с русскими именами. Но, как правило, ссылки давались на какие-то вторичные источники — публикации немецких музыковедов позапрошлого века и все в таком духе.

И у меня возникло желание во всем этом досконально разобраться. Возможно, окончательным стимулом для меня послужила международная конференция, которая проходила в 2011 году в Бонне, в Доме Бетховена. Главной темой этого мероприятия было изучение феномена посвящений музыкальных произведений композитора. На протяжении трех дней музыковеды разных стран обсуждали данный любопытный аспект и пришли к выводу, что никаких случайностей здесь не было. То есть крайне редко это был сугубо формальный заказ, за который композитор получал деньги, после чего автор с заказчиком навсегда расставались.

Как правило, за этими посвящениями стояли какие-то конкретные связи, у посвящений были определенные мотивы. На титульном листе произведения они, правда, обозначены не были, но их можно было, что называется, вычитать из самой музыки. И я решила посмотреть на бетховенские посвящения русским меценатам под новым углом. Речь преимущественно о самых крупных фигурах в этой области: это граф Андрей Кириллович Разумовский и князь Николай Борисович Голицын. Ведь если посчитать, то получится, что из шестнадцати струнных квартетов Бетховена шесть посвящены именно этим двум русским меценатам. Пропорция впечатляет, согласитесь.

Кроме того, имя Разумовского значится на титульных листах двух весьма знаменитых сочинений Бетховена — речь о Пятой и Шестой симфониях. Правда, Разумовский там не один, а вместе с Францем Йозефом Лобковицем (Богемский меценат, певец, скрипач, виолончелист. — Культура). И это тоже загадка, которая не давала мне покоя. То есть, почему так? Ведь разумнее было бы одну симфонию посвятить одному человеку, а другую — другому. Так было принято. Я пыталась прояснить этот вопрос, задавала его зарубежным коллегам, но в ответ они, как правило, только пожимали плечами: мол, так вышло, что тут поделаешь.

Сама я на вышеупомянутой конференции выступала с докладом про Голицына, а через несколько лет приехала в Бонн с докладом, посвященном Бетховену и императрице Елизавете Алексеевне. В этой теме много темных пятен, загадок и забавных неточностей. Вплоть до того, что в популярной литературе (да и в интернете это можно вычитать) встречается мнение, что знаменитую пьесу «К Элизе» Бетховен посвятил Елизавете Алексеевне. Что, конечно же, полная ерунда — этого не могло быть просто в силу хронологии.

Словом, я пыталась по крохам, по крупицам восстановить более-менее достоверную картину событий. Постепенно у меня сложился общий замысел: написать книгу про русских меценатов и Бетховена, ведь этот аспект довольно слабо изучен в мировой музыковедческой литературе. И, поскольку я работаю Институте искусствознания, то просто по долгу службы обязана, как ведущий научный сотрудник, писать монографии. Примерно на пять лет утверждается тема, и далее идет работа по плану. Собственно, так, в общих чертах, книга и была написана.

— Книга «Бетховен и русские меценаты» ценна не только тем, что дополняет портрет композитора доселе не известными деталями, но и тем, что рисует общую социально-политическую картину жизни России и Европы той поры. Наверняка пришлось перелопатить огромное количество материалов, исторических источников. Что было самым сложным в работе над монографией?

— Пожалуй, то, что порой приходилось упираться в трудно пробиваемую стену при работе в архивах. Документы, которые надеешься там найти, отсутствуют, либо находятся в каком-то другом месте. В итоге остаются белые пятна. Допустим, мне они известны, но весомых доказательств я предъявить не могу. Либо нужно основательно «копать», а для этого необходимо сидеть месяцами в Санкт-Петербурге, чего я позволить себе не могла. Либо рассчитывать на то, что работа в самих архивах будет организована для исследователей по-другому, более удобно, что ли.

Но и это, увы, не так: часы работы архивов ограничены, количество материалов, которые хотелось бы единовременно заказать, тоже весьма дозировано. Не то чтобы к ним не было доступа, но кое-что нужно копировать, а самим копировать не разрешают. В общем, это довольно муторный процесс. Мне, например, так и не удалось найти архивные документы, которые бы подтверждали факт выплаты Елизаветой Алексеевной Бетховену пресловутых двухсот червонцев за гала-концерт. Эта сумма была по тем временам очень большой. Достаточно сказать, что один из монархов, присутствовавших на этом самом концерте, отблагодарил композитора суммой в тридцать флоринов, а двести червонцев — это примерно девятьсот флоринов. Великая княгиня Мария Павловна за тот же концерт подарила Бетховену триста флоринов. То есть, можете себе представить.

Получается, Елизавета Алексеевна с лихвой превзошла всех. Но мне не удалось в Государственном архиве в Санкт-Петербурге найти подтверждение факта выплаты этой суммы. Хотя это не миф, сохранились соответствующие газетные вырезки, но предъявить читателю достоверные свидетельства не получилось. Также совершеннейшая загадка: куда исчезли все ноты, которые Бетховен посылал в Россию? У нас нет ни автографов, ни рукописных копий, ни даже первых изданий многих произведений — как будто их кто-то собрал в один фонд, который куда-то пропал. По крайней мере, найти следы этой истории пока не удалось.

Так что досадные пробелы, конечно же, имели место. Но что же мне оставалось делать: нельзя же работать над книгой до бесконечности. Поэтому в один прекрасный момент пришлось ставить точку, сдавать рукопись и предлагать читателю то, что удалось найти.

— А почему именно Бетховен? Особенно с учетом того, что в России композитор, как известно, никогда не был... Так совпали «звезды» на тот исторический момент взаимоотношений России и Европы, или просто музыка гения по каким-то причинам оказалась особенно близка отечественному слушателю? Почему именно ему покровительствовали наши сильные мира сего?

— Во-первых, все-таки не только ему одному. Ведь та же Елизавета Алексеевна была очень отзывчивой и щедрой по отношению к композиторам, литераторам, художникам. Я читала соответствующие документы, поэтому судить могу. А во-вторых, что касается непосредственно Бетховена... Дело в том, что композитор выражал дух и волю своей эпохи. Большинство меценатов — бетховенские сверстники, родившиеся в 1770-х — 1780-х.

Они волею судеб участвовали в политической и военной жизни. Среди них были те, кто воевал против Наполеона — политики, дипломаты, офицеры... И, видимо, то, что Бетховен выражал в своей музыке — а это величие бурного, неспокойного духа, помноженного на несгибаемую волю к победе, — было созвучно некоторым нашим людям. Это был авангард того времени, который могли оценить отнюдь не самые широкие массы, а именно аристократы. Ведь Αρίστος по-гречески означает «лучший», «превосходный». И их привлекало то, что отпугивало широкие слои слушателей — а именно сложность, новизна, необычайное богатство мысли и парадоксальность мировосприятия.

— При всем при этом Бетховен, насколько известно, испытывал к нашей стране весьма противоречивые чувства. Убежденным русофилом его вряд ли бы кто рискнул назвать. А многое ли известно о том, как сам композитор относился к русской музыкальной культуре?

— Вряд ли она была ему близка, поскольку русская музыка в то время воспринималась в Европе как довольно экзотическое явление. Думаю, о профессиональной русской музыке Бетховен был не особо осведомлен. Тогда было известно имя Бортнянского, но, хоть о нем и писали немецкие газеты, полагаю, сама его музыка едва ли широко звучала и исполнялась.

Но сборник русских народных песен Львова/Прача, который великий немецкий композитор получил от того же Разумовского, Бетховен проштудировал. И использовал не только две мелодии в квартетах, посвященных Андрею Кирилловичу, но и потом, много лет спустя, — в сборнике обработок народных песен, который так и назывался: «Песни разных народов». Этот сборник при жизни Бетховена издан не был, но из него явствует, что к некоторым русским и украинским песням композитор испытывал личный интерес.

Более того, считается, что в некоторых симфониях (хотя там нет прямых цитат) наше русское ухо улавливает какие-то славянские мотивы — например в части Allegretto Седьмой симфонии, равно как и в финале, где слышится отсыл к нашим плясам вприсядку. И даже в середине Девятой симфонии, Scherzo, еще в ХIХ веке многим слышались интонации «Камаринской» или чего-то в этом духе. Так что многие наши мелодии были композиторскому началу Бетховена весьма созвучны, хотя о России он порой высказывался весьма нелицеприятно, вы правы.

— В самом деле, многие бетховеноведы сходятся во мнении, что в быту, в повседневном общении, персонаж он был, как минимум непростой. Скверный характер был у него, говоря предельно просто. А насколько вообще, при оценке выдающихся творческих людей, важен сугубо человеческий фактор? Или, когда мы говорим о гениях, личностное уходит на второй план, и значение имеет исключительно оставленное ими наследие?

— Хороший вопрос. Мне кажется, мы не должны их судить по одной простой причине: кто мы и кто они? Да, мы вправе попытаться понять, почему они говорили и поступали так, а не иначе. Но сделать это порой непросто. Ведь существуют художники разного типа. Для некоторых их какие-то личные переживания или события не находили особого отражения в творчестве. Например, о Бахе как о человеке мы знаем не очень много, хотя выпущены книги и на эту тему.

А есть художники, для которых творчество — это выражение своей личностной сущности. Бетховен как раз таковым и являлся — вплоть до автобиографических мотивов, семейных связей. Вагнер, Чайковский были такими же. Без понимания их личностей саму музыку бывает непросто понять: дескать, почему она именно такая, а не какая-то другая?

Многие партитуры Бетховена буквально пропитаны его настроением, темпераментом, в зависимости от того, что композитор испытывал в тот момент, когда творил. Самовыражение словно сквозит за партитурой: иногда у него даже в нотах записано, в виде сопроводительных ремарок — исполнять очень выразительно, с огромной страстью, усилить, замедлить, акцентировать и так далее. То есть, музыка Бетховена — это ни в коем случае не набор нот, он воспринимал музыку как речь без слов. И порой причудливые смены настроения, которые присущи его музыке, в особенности, камерной, — это своего рода исповедь.

— Насколько вообще важен фактор меценатства в судьбе творца? Ведь существует расхожая точка зрения, что подлинный талант пробьет себе дорогу в любом случае, без какого бы то ни было покровительства...

— Весьма спорное утверждение. В обществе, в особенности сословном, талант далеко не всегда способен пробить себе дорогу. А во времена Бетховена это было особенно очевидно. Когда он только вошел в музыкальные круги, весь такой бедный, некрасивый, неряшливый, да к тому же не шибко образованный, его именно что поддержали меценаты. Поскольку разглядели в нем гения. И, судя по их высказываниям, по приглашениям в лучшие венские салоны, за Бетховеном постепенно укрепилась слава: мол, именно этот молодой человек заменит нам Моцарта...

В поздние годы, когда с меценатами стало трудно (кто-то умер, кто-то уехал), Бетховен постоянно в письмах жаловался на то, как ему тяжело жилось: уменьшившаяся субсидия превратилась в символическую, он был вынужден постоянно что-то писать ради денег, и так далее. А издатели ему порой отвечали примерно так: «Дорогой господин, вы пишете неформат» (улыбается).

Бетховена на закате его творческой деятельности просили писать попроще, дабы его произведения можно было продать. Поскольку иные творения попросту отпугивали любителей, особенно на фоне того, что издательский «портфель» был до отказа забит сочинениями куда более доступных широкой публике мастеров. Были периоды в жизни Бетховена, когда в условиях коммерческого производства его музыка не то что не котировалась — нет, его продолжали уважать и ценить, — просто пристроить к изданию иные его опусы не получалось. Так, знаменитую Торжественную мессу композитор не мог издать несколько лет. От нее шарахались, как черт от ладана: уж более сложна она была как для исполнения, так и для восприятия...

А император Александр I подписался на экземпляр Торжественной мессы — то есть не глядя купил, по сути, кота в мешке. Николай Голицын подсказал ему, что это надо сделать: мол, империя не разорится, а выдающемуся композитору будет полегче. И тем самым было совершено благое дело: последние годы композитора были хоть немного скрашены, а мир музыки обогатился несравненным шедевром. Так что роль меценатов в искусстве в целом и в жизни Бетховена в частности переоценить невозможно.  

Фотография на анонсе:  Юлия Симонова