Российский дирижер, долгое время работающий в Великобритании, рассказал о том, чем английский оркестр отличается от русского и как ими управлять.

Пятого февраля в Санкт-Петербургской филармонии с Академическим симфоническим оркестром и виолончелистом Александром Раммом выступит один из ведущих мировых дирижеров Василий Петренко. Теперь его чаще можно будет видеть на Родине. Маэстро поделился своими планами вернуться в Россию и возглавить ГАСО РФ имени Евгения Светланова (сейчас он главный приглашенный дирижер этого коллектива). Впрочем, и с Туманным Альбионом он не расстанется и станет главным дирижером Королевского филармонического оркестра в Лондоне.

— Даже в «Википедии» вы фигурируете как британский дирижер. Действительно, вы не только давно работаете в этой стране, но и являетесь Почетным гражданином Ливерпуля, в числе ведущих дирижеров подписали манифест «Сила мастерства», посвященный роли классической музыки в жизни общества, пользуетесь авторитетом профессионального сообщества и почитанием публики. Зачем вам возглавлять еще и Оркестр имени Светланова?

— Во-первых, это все-таки возможность чаще бывать в России, что для меня важно. Место, где ты родился и вырос, — даже при всех изменениях, которые страна претерпела и продолжает претерпевать последние тридцать лет, — для меня это какое-то особое чувство. При том, что я себя очень комфортно чувствую в Великобритании. Но возвращаться в Россию хочется всегда. Для меня это также возможность отдать что-то стране, Россия потратила очень много денег на мое образование. А образование дирижеров очень дорогое, и нигде в мире, по большому счету, такого нет. И, мне кажется, то, что вложено государством, необходимо в какой-то мере отдавать. Не столько самому государству, сколько публике — людям, которые живут в этой стране. Предназначение искусства — сделать жизнь лучше. И я надеюсь, что благодаря нашему сотрудничеству так и получится — и в Москве, и в Петербурге. В общем, будущее покажет. Я до пандемийного 2020 года возглавлял три оркестра. Теперь Осло закончился, Ливерпуль закончится ближайшим летом, и будет два основных оркестра, один в Лондоне и один в Москве. Надеюсь, также продолжу работу с Молодежным оркестром Европейского союза.

— В Сети говорится, что вам удалось вдохнуть новую жизнь в деятельность Ливерпульского оркестра — и это даже сказалось на денежных сборах. Как вам это удалось в еще чужой тогда стране?

— Продюсерско-менеджерские успехи — не только моя заслуга, но и всей команды и профессионализма административного штата. В Ливерпуле все разделяют идеи, куда двигаться и как прогрессировать. Все с очень большими амбициями и большими способностями. Трудоголики. Это очень важно: как мы смотрим на мир, в какую сторону развивать оркестр, не только в музыкальном смысле, но и в смысле взаимоотношений с публикой, с городом. Каким образом расширять образовательные и молодежные программы, репертуар. Но теперь я из роли главного дирижера перехожу в статус почетного и стану туда приезжать на три-четыре недели в год.

— Когда вы только начали деятельность в Великобритании в 2004-м, хорошо ли вас встретили? Или не всегда было комфортно?

— Менталитет у нас, конечно, разный. К тому же тогда я был очень молодым человеком. Я ведь сформировался как продукт советско-российской эпохи и во многом носитель более вертикального менталитета, при котором много надежд на то, что начальник даст приказ, а подчиненные начнут его исполнять. И переход к демократическому британскому стилю, в том числе и в руководстве оркестром, когда ты не просто обязан считаться с мнением и мировоззрением музыкантов, а они во многом главенствуют при принятии решений, переход из приказного менталитета в менталитет уважения — профессионального и человеческого — конечно, был большой школой. На одной из первых репетиций в Ливерпуле нам оставалось доиграть не более двух страниц партитуры какой-то пьесы — это минута-полторы. Но время репетиции закончилось, и тубист встал и ушел. Для меня это был нонсенс, я пошел к менеджеру выяснять — как же так? Мне сказали: репетиционное время закончилось, вы обязаны его распределять таким образом, чтобы никого не задерживать. А ушел музыкант оттого, что у него заканчивалось время на парковке и его могли оштрафовать на приличную сумму. Поэтому мне пришлось учиться той организованности, которая есть в Англии и еще ряде европейских стран.

С другой стороны, там практически невозможно представить, чтобы музыкант опоздал на репетицию. Нет этих оправданий — в пробку попал или еще что-то. Нет ситуаций, когда музыкант приходит на репетицию в нерабочем состоянии. Это невозможно. Нет варианта, когда музыкант не посмотрит свою индивидуальную партию перед репетицией. Но есть и обязанности с другой стороны. Учиться этому менталитету пришлось довольно долго. И языку. Это тоже большая страница, особенно если речь идет о локальном ливерпульском диалекте скауз. Если вы послушаете ранние песни «Битлз», то там много слов, которые имеют диалектное отношение к английскому языку. Теперь я в нем разбираю процентов восемьдесят, а поначалу было плохо. В профессии дирижера, помимо музыкальных навыков, все большее значение приобретают навыки социальные. И это во всем мире так, в том числе и в России.

— Вам предстоит возглавить Лондонский королевский оркестр и Оркестр имени Светланова. Что будет общего в ваших подходах к работе с этими прославленными коллективами? Какие цели вы будете преследовать в первую очередь в Лондоне и Москве?

— Как и в работе с любым коллективом, процесс улучшения оркестра бесконечен. Ни в одном оркестре, включая, например, оркестр Берлинской филармонии, Concertgebouworkest или The Chicago Symphony Orchestra, нельзя сказать, что некуда расти. Процесс понимания музыки и совместности, эмоциональности игры не имеет предела. И в обоих оркестрах он будет продолжаться. Что касается разницы — она в структуре. Лондонский оркестр все-таки очень гибок с точки зрения организации работы. Там очень большое количество туров и проектов, которые появляются в расписании оперативно, не известны задолго заранее, как у нас. Кроме того, в Лондоне нет идеального концертного зала, но там есть залы, которые очень логичны для разного размера и объема сочинений. К примеру, Albert Hall мы будем использовать для больших сочинений: симфонии Малера, ораториальный жанр с большим количеством исполнителей, большим размахом. Пять тысяч слушателей — такой маленький Колизей. Там, по сути, никогда не было абонементной системы, а мы будем их организовывать в период обычного сезона — с сентября по май. В Royal Festival Hall будет звучать другая часть репертуара. Этот зал не столь хорош для больших пьес, но для позднеромантического репертуара — к примеру, Чайковский, Рахманинов, Рихард Штраус — он замечательный. Есть еще Cadogan Hall, он подходит для ранних симфоний Бетховена, Моцарта, Гайдна. В Лондоне есть возможность экспериментировать с разными формами и жанрами. В Москве залы более похожи между собой — и Большой зал Консерватории, и Концертный зал имени Чайковского, и Филармония-2: там в принципе можно играть все. В Москве присутствует большая конкуренция между оркестрами, что естественно для большого города. И надо будет искать свою нишу и свою публику. Уже есть планы на следующий сезон — надеюсь, тогда будет позволено в полной мере осуществлять концертную деятельность. И, конечно, есть особенности менталитета, о которых мы уже говорили. Я буду по мере возможности вносить свои соображения в этот вопрос.

— Вы выстроили впечатляющую европейскую карьеру. Но сейчас признанным центром классической музыки считается Metopera. Незадолго до пандемии состоялся ваш дебют с «Пиковой дамой» в этом театре. Есть ли планы дальнейшего сотрудничества с этой или другой американской сценой? Будет ли что-нибудь на европейских площадках?

— В этом году весной в графике значились выступления в Кливленде, Питтсбурге, Лос-Анджелесе. Ничего этого не будет. Сейчас, к сожалению, в Америку просто невозможно приехать, не имея американского паспорта или вида на жительство. Я надеюсь, что летом состоится фестиваль в Аспене, у меня есть договоренность о концертах. И на следующий сезон тоже. Но сейчас нельзя предсказать, что в целом будет в Соединенных Штатах в ближайшие несколько лет. Очень сложно сказать, когда и как откроется Metopera. Я не так давно общался с Питером Гэлбом (директор Metopera. — «Культура»), у него нет даже приблизительных сроков и понимания, когда это будет возможно. Это связано не столько с коронавирусом, сколько с американской структурой музыкальной отрасли. Подавляющее большинство коллективов существуют на частные пожертвования, и государственных субсидий практически нет. Эти частные пожертвования возможны в силу того, что благодаря им у жертвователей есть возможность уменьшить свой подоходный налог. Насколько я знаю, в России тоже идут переговоры об аналогичном законе, который позволит жертвовать на культуру, сокращая частную налоговую нагрузку. Эта система работает без поддержки государства, даже, возможно, с большими заработками для музыкантов, только в том случае, если есть прибыль. А когда начинается такой год, как 2020-й, когда в Соединенных Штатах очень сильно падает экономика, то просто не с чего жертвовать на культуру. Поэтому каким образом будут составляться бюджеты оркестров и оперных театров в Америке и как эти коллективы будут существовать в ближайшие годы, сказать очень сложно. Я надеюсь, что каким-то образом концертная оперная деятельность в Соединенных Штатах возобновится, и всегда с удовольствием сотрудничаю с американскими коллегами. Но очень трудно планировать во время локдаунов. Только вчера подтвердилось, что после концерта в Петербурге я полечу в Берлин, у меня там будет три записи без публики с Симфоническим оркестром Берлинского радио. А после этого я отбуду необходимый карантин в Великобритании, после которого, во второй половине февраля, начнутся проекты с Лондонским Королевским филармоническим оркестром. Но это выяснилось только в феврале — за две-три недели. Что будет происходить в марте, я не знаю. Именно из-за сложностей карантинных ограничений. Например, по въезду в Россию из Великобритании.

Но есть и позитивная сторона. За последний год мне пришлось переделывать программы, потому что соблюдение социальной дистанции не позволяло задействовать необходимое количество музыкантов и исполнять большие произведения — например, тот же цикл симфоний Малера, который я начал и, к сожалению, не имею возможности продолжить. Приходилось искать какие-то сочинения для более камерных залов, для меньшего состава исполнителей. Но благодаря этому я познакомился с таким количеством замечательной музыки для камерного оркестра, о которой я, наверное, никогда бы не узнал в других обстоятельствах.

— Вы родились в Ленинграде, но в родном городе нечастый гость. Почему не было продолжительным сотрудничество с Михайловским театром? Есть ли планы посетить Санкт-Петербург с Оркестром имени Светланова или, может, с Лондонским Королевским оркестром?

— Что касается Светлановского оркестра, то здесь ехать как раз недалеко. Если говорить о Лондонском Королевском оркестре, то у нас есть ориентировочные планы гастролей по странам балтийского региона летом 2022 года. Вполне возможно, что Петербург и Москва тоже в них войдут. Про сотрудничество с Михайловским театром — не было никакого конфликта. Мне было интересно привозить звезд, делая большие интересные проекты. А Владимир Абрамович (Кехман, художественный руководитель Михайловского театра. — «Культура».) на тот момент изменил вектор политики на приглашение молодых местных певцов. Наверное, это тоже правильно — развивать труппу театра таким образом. Но если до того на каждом моем проекте присутствовали оперные звезды, то потом это прекратилось. И поскольку я очень занят в других местах, было очень сложно найти мотивацию приезжать на, скажем так, рядовые спектакли. Амбиции по развитию театра нужно развивать и поддерживать в течение более долгого времени, десяти-пятнадцати лет. Тогда они дадут какой-то результат. А если менять концепцию развития каждые три-четыре года, то все оказывается сложнее.

— В программу петербургского концерта в филармонии вошли Глинка, Шостакович, Римский-Корсаков. Почему именно русская музыка? Какой ваш наиболее любимый материал?

— (Смеется.) Я влюбляюсь в материал, который есть сейчас. И это у меня получается очень естественно. Русская программа петербургского концерта была запланирована без моего участия. Когда филармония попросила меня выйти на нее, то выразила желание оставить афишу без изменений. Я люблю все эти сочинения и с удовольствием ими дирижирую. Этот концерт появился буквально в конце прошлого года.

— Многие российские дирижеры работали и продолжают работать на Западе —Юрий Темирканов, Валерий Гергиев, Михаил Татарников и, разумеется, вы. Есть ли творческое общение между представителями русской дирижерской школы, или все работают порознь, особенно не сближаясь?

— Есть еще и Владимир Юровский, который сейчас будет работать в Баварии. Есть Кирилл Петренко, еще ряд дирижеров. С Михаилом Татарниковым я виделся на днях в Москве, он дирижировал Госоркестром, мы хорошо поговорили за кулисами. Я созваниваюсь с коллегами, а встречаемся мы гораздо чаще в аэропортах. Сказать, что у нас есть какой-то антагонизм, конкуренция — нет на самом деле. Мы хорошо знаем друг друга и стараемся помогать каждому из нас. Я часто спрашиваю их мнение по какому-то поводу, меня спрашивают о том или ином коллеге, певце. Мы все в одной лодке.

— Последний вопрос — тот, который я не задал, а вы, может, хотели о чем-то рассказать.

— Наверное, это все-таки важно: в России музыканты и все, кто связан с культурой, должны быть благодарны судьбе, что живут здесь. Поддержка, которую оказывает наше государство культуре, может служить примером для многих. Я могу судить по Великобритании, по ряду других стран. То, что культура в России во многом является национальной идеей, это очень важно и очень правильно.