Белоненко: Издание собрания сочинений в 50 томах — моральный долг наследников. Для меня это дело жизни. Издано девять томов. Выбрали большой формат и твердую обложку — так, как всегда издавали и издают классику, — Баха, Генделя, Бетховена, Глинку, Мусоргского. Проект дорогой, финансируется «Газпромбанком». Полное собрание я, конечно, не увижу, в год получается подготовить только один том... Часть наследия Георгий Васильевич опубликовал при жизни, вторая половина — в разной степени готовности: что-то есть в клавирах, но не зафиксировано в партитурах; есть сочинения в черновиках — например, восстановлен монолог для баса с оркестром на слова Пушкина «Гробница Кутузова»; есть аудиозаписи сочинений, не переведенных в ноты.
культура: Сегодня мы представляем читателям «Культуры» фрагменты записных книжек Свиридова. Расскажите о них.
Белоненко: Записи в тетрадях, а их в архиве свыше 180, Георгий Васильевич вел более сорока лет, первая датируется примерно 1956 годом. Излагал сокровенные мысли, но не только для себя. Понимал, что это будет интересно людям. Человек страстный и открытый, он, увы, не был толерантным, позволял себе высказывания прямые и резкие. Когда обращался к тетрадям, чтобы написать статью, тогда шлифовал стиль, чеканил фразы…
культура: Десять лет назад Вы выпустили книгу «Музыка как судьба», куда вошли тетради разных лет. Реакция была бурной: от восхищения до возмущения. От одного музыковеда слышала, что племянник, мол, решил перетрясти белье своего гениального дяди…
Белоненко: Оказалось много обиженных, и для меня это был горький опыт. К счастью, меня консультировал Солженицын, он знал Свиридова, их познакомил Твардовский. Вот я и отправил Александру Исаевичу некоторые тексты с просьбой оценить. Он сказал: учтите, что вас потом будут бить. Так и оказалось. Посоветовал соблюдать одно правило — публиковать все, даже самые нелицеприятные оценки творчества, общественной деятельности, но исключать фразы, где Свиридов переходит на личности. Так я и сделал.
культура: Вас обвинили в том, что Вы не имели права сталкивать Свиридова с его учителем Шостаковичем. Мне-то как раз показалась важной драматургия их отношений — надоели гладкие и сладкие мемуары…
Белоненко: Свиридов был достаточно строптив. Его сочинение «Слободская лирика» активно не понравилось Дмитрию Дмитриевичу, он высказал свое мнение в резких тонах, и Свиридов ушел из консерваторского класса Шостаковича. Но эта была только их первая размолвка, она длилась недолго. Дмитрий Дмитриевич понимал, что такое молодое честолюбие, и видел выдающийся талант Свиридова. Во время войны они опять сблизились и долгие годы, примерно до начала 70-х, оставались в доверительных отношениях. В 1948-м Свиридов был объявлен формалистом, пять лет его музыка не исполнялась. Все эти годы Шостакович поддерживал Свиридова, как мог, а после смерти Сталина много сделал, чтобы был снят запрет на исполнение музыки ученика.
культура: В 48-м досталось и Шостаковичу…
Белоненко: Знаете, все было намного сложнее, нежели принято думать. Да, Жданов устроил показательный процесс, но вскоре Дмитрий Дмитриевич получает очередную, кажется, четвертую по счету Сталинскую премию за «Песнь о лесах» и за музыку к кинофильму «Падение Берлина». Шебалина сняли с поста директора Московской консерватории, но он возглавил Институт военных дирижеров — это было повышение. И когда Шостакович вступил в партию, то никаких слез не лил, как утверждает легенда: он прекрасно понимал, что сделать это необходимо, дабы увековечить свою музыку в родной стране и издать здесь собрание сочинений. По словам Свиридова, Дмитрий Дмитриевич знал, что в его «утлом теле есть нечто, важное для человечества — то, что нужно сберечь», его гений. Историю советской музыки без фальши еще напишут, поверьте. Настанет время, станут известны многие важные документы, скрытые до сих пор.
У учителя и ученика были разные взгляды, и это шире чем «прав – виноват, за – против». Шостакович впитывал в себя с детских лет столичную культуру. Свиридов же — едва ли не единственный из выдающихся русских композиторов — выходец из крестьян, родился в провинции. Поэтому ему так близок был Есенин. У Шостаковича — традиционный либерально-интеллигентский и, я бы сказал, польский взгляд на Россию: задрипанный мужичонка, каторга, карикатурный поп. Свиридов написал вокальный цикл «У меня отец крестьянин» и кантату «Лапотный мужик». Полюса, правда?
культура: Свиридов говорил: «Иногда для того, чтобы быть авангардным, очень важно вернуться к традиции». Как он пришел к православной музыке?
Белоненко: Вот еще подлинные слова Свиридова: «Я чувствую тайную связь с землей». У него вся музыка пронизана православными мотивами. Но 1973 год важен для Свиридова переходом в сферу духовной музыки. Для спектакля «Царь Федор Иоаннович», поставленного в Малом театре Борисом Равенских по пьесе Алексея Толстого, со Смоктуновским в главной роли, Георгий Васильевич написал три духовных хора. Свиридов, как и Есенин, считал, что без веры, без Христа в России не выживешь. Часто повторял: «Я прожил долгую жизнь и в своей музыке отразил метания русского человека». Метания.
культура: Он был верующим?
Белоненко: Он воспитывался в традиционной патриархальной семье, вспоминал, как бабушка водила его в церковь. Уже в зрелые годы заходил в храмы, но был лишен этакой интеллигентской фронды: а мы ходим в церковь! Шостакович заканчивает свое творчество замечательной 15-й симфонией, ее финал — уход в небытие, в замогильную тишину вечности. Завещание Свиридова — хоровой цикл «Песнопения и молитвы». И тут — тоже дистанция огромного размера.
культура: В высказываниях композитора постоянно звучит тема тревоги за культуру России.
Белоненко: Свиридов считал, что мы живем в эпоху огромного тектонического перелома в культуре, сравнимого с закатом античности. Будущее русской музыки он видел в возрождении национальных традиций, а не в том, чтобы идти за западным авангардом. Приветствовал Шнитке и Караманова, но полагал, что и Шнитке, и Денисов пытаются «встроиться» в мировой процесс, хотя и делают это талантливо. Не любил разговоров о том, что музыка — язык межнационального общения, считал, что музыка сродни речи и языку, у коих есть национальное своеобразие и естественность. «Нет гения беспочвенного» — его слова. Переживал внедрение в русскую музыку додекафонии, хотя Шёнберга уважал: свой язык тот породил сам, выстрадал своей кровью, а не снял с чужого плеча. Остальные брали напрокат.
У Свиридова была тревога за будущее русской композиторской школы. Он видел, как постепенно мы сдавали один редут за другим, проигрывая не только в области высокой музыки. Потеряли и массовую музыкальную культуру, которая в советское время — при всех трудностях — все же развивалась. Музыку для кино замечательные наши композиторы писали, обращаясь к массовой аудитории. Свиридов считал советскую песню 30-50-х годов выдающимся художественным явлением.
культура: Вы храните вещи и архивы Георгия Васильевича. Не пора открывать музей?
Белоненко: Музей будет в Курске, на родине Свиридова — по инициативе самих курян, губернатора Михайлова. Курск сегодня стал своеобразной столицей свиридовского творчества. Скромный по столичным меркам Курский музыкальный колледж проводит ежегодные Свиридовские чтения и по их результатам издает сборники. В Курске проходит и Международный конкурс камерного пения имени Свиридова, во главе опытного жюри прежде стояла Ирина Архипова, а в последние годы — Александр Ведерников. Георгий Васильевич ценил и уважал этих выдающихся русских певцов.
культура: Вы довольны сегодняшними трактовками свиридовских опусов?
Белоненко: Свиридов работал со многими замечательными артистами. Сегодняшние исполнители — иные, и не потому, что они плохие. Просто живут в условиях рынка, все надо делать быстро. Из тех, кто обратился к творчеству Свиридова сравнительно недавно, — Юрий Башмет, талантливо исполнивший со своим ансамблем Симфонию для струнных. Валерий Гергиев буквально открыл кантату «Петербург» на слова Блока и монолог для баса с оркестром «Гробница Кутузова». Хворостовский в 1990-е годы, конечно, сыграл колоссальную роль в популяризации наследия Георгия Васильевича — с музыкальными поэмами на стихи Есенина и Блока он проехал по всему миру. Но это редкие случаи. Надо думать, кто дальше.
Из тетради 1963 года
Додекафония, авангардизм — фашизм. Это все происходит от Ницше — «все дозволено». Полная свобода, уничтожение каких-либо закономерностей. В додекафонии есть еще закономерности, выдуманные человеком «от дьявола».
Человеком, почувствовавшим себя «свободным» и равным Богу. Человеком, осмелившимся посягнуть и проникнуть в мир, ему не подвластный. Гениальность Томаса Манна в «Докторе Фаустусе». В мире существует божественная гармония, музыка, рожденная вместе с миром. Люди, одаренные «искрой Божией», слышат музыку времени и несут ее людям. Музыку божественной гармонии. И вот появляется человек, который хочет разрушить божественную гармонию, не услышать музыку и понести ее людям, а создать «новую» музыку и подчинить ей людей стремится он. Равным Богу мнит он себя, обречен погибнуть.
То же самое Гитлер — то же самое в идее фашизма. Он посягнул на «Мне отмщение и Аз воздам». Посягнул, осмелился преступить божеские законы. Дал полную свободу немцам. «Все дозволено». Разрушайте, уничтожайте. Я беру на себя грех ваш. Все — от дьявола — обречено на гибель.
В России прежде интеллигентское искусство всегда бывало объединено оппозицией к власти, а народное искусство объединяется верой.
«Хованщина» Мусоргского — три пути России.
Первый путь – власть – Хованский.
Второй путь – западный, европеизация России – Голицын.
Третий путь – путь духовный, путь народный – Досифей.
Мусоргский выбирает Досифея. /л. 24 – 24 об./
Из Тетради 1965 года
Нобелевская премия Шолохову — политическая акция — оторвать нас от Китая, заставить нас своими телами охранять благополучие и комфорт Европы, заслонить Европу от Китая.
Что устарело больше всего? Идея разрушения. Вот почему образы и типы разрушителей (разрушительные) не привлекают в настоящее время внимание художника. Вот почему сейчас не надо писать о Пугачеве, Степане Разине.
Нова и свежа идея созидательная. Героями искусства должны стать личности созидательные (пример: интерес к Андрею Рублеву).
Из тетради 1984 года
Есенин и Клюев
Возражая против какого-либо излишнего критицизма в отношении творчества своего учителя В.А. Жуковского, благородный Пушкин писал: «Зачем нам кусать груди кормилицы нашей?». Увы! Этого благородства решительно не хватало Есенину, позволявшему себе иронически, а иногда и грубо-оскорбительно относиться к Клюеву, который не произнес по адресу Есенина, кажется, ни единого скверного слова. Время укажет, кто из них поступал более достойно. Желание самоутверждения обуревало Есенина, наделенного, как и многие поэты, непомерным честолюбием. Но, конечно, не имевшего и сотой доли той лютой злобы, которая владела, например, Маяковским в отношении всех, кто, как ему казалось, мешал его литературному первенству. Это желание особенно обращалось против Клюева, зависимость от которого сам Есенин чувствовал больше, чем кто-нибудь другой. Отсюда близость Есенина, как и Маяковского, к неопасным для его самолюбия литературным величинам, а подчас и совершенно ничтожным поэтам. Кто знает теперь стихи Шершеневича, Кусикова, Мариенгофа, Эрлиха, Ивнева, Приблудного, Риччиотти и др., составлявших льстивую свиту Есенина?
Дурные слова Есенина о Клюеве (никак не делающие ему чести) специально раздувались критикой и литературоведением с целью уничтожения Клюева как поэта и искоренения его имени из истории русской литературы. Заодно с этим шельмовался и Есенин.
ХХ век удивителен своим интересом именно к выявлению низменного в жизни и в искусстве, сознательным стремлением Человека уподобиться скоту, отсюда и в Искусстве — культ Варварства, Разрушения, скотоподобия, разврата, насилия и убийства — выявление низменного. Это началось уже в XIX столетии с его интересом к герою-преступнику: Байрон, Стендаль, Бальзак, Пушкин, Достоевский, Толстой (герои нарушающие нравственные заповеди) и т.д. — до бесконечности, до бесчисленных героев бесчисленных детективных романов, фильмов, в которых убийство является уже обыденным, привычным и обязательным фактом, не имеющим никакой моральной оценки.
Речь идет о духовной колонизации России, превращении ее в провинцию Иудеи, как некогда сама Иудея была провинцией Рима. Поэтому истреблению подлежит, прежде всего, искусство, опирающееся на глубокую традицию, на историческое бытие нации. Сумеет ли она устоять и спасти свое своеобразие? Трудно сказать, пока она еще сопротивляется, но сопротивляться становится все труднее и труднее. Фактически почти все искусство держат в руках люди, ненавидящие Россию и русское.
Реклама занимает огромное место в нашей эпохе. Порождение капитализма, она пронизала всю современную жизнь и стала непременным, обязательным спутником «коммерческого» искусства. Умение «делать» славу стало поистине виртуозным. Этим занимается подчас целый штат людей, состоящих на службе в синдикате управляющих искусством. Раньше композитора судили по его музыке. Она шла впереди своего творца, люди судили о ней, спорили… Медленно устанавливались репутации, даже таких музыкантов как Бетховен, которому Гёте и Стендаль предпочитали Моцарта или Итальянцев. Но теперь действуют по-иному. По возможности смолоду избирается человек, занимающийся художественным промыслом, допустим, поэт или композитор. «Салон» приобрел размах общегосударственный. Он стоит выше государства, которое, казалось бы, всесильно. (Но в этом деле оно не всесильно!).
Смолоду надувается слава, безудержно нагнетается. Он еще не создал ничего путного, и вообще едва начал сочинять, а уже поставлен на пьедестал и показывается всему миру. Так возникают «дутые» репутации, дутые фигуры, похожие на большие мыльные пузыри. Эти пузыри, однако, совсем не безобидны.
О «понятности» Пушкина
В связи с разговором о непонятности других поэтов, например, Маяковского, часто говорят: «а вот Пушкин понятен всем». Это — заблуждение. Если бы Пушкин стал понятен всем, он давно бы перестал существовать, был исчерпан и давно забыт. Глубина Пушкина редко кому доступна, она слишком глубока. Есть труднодоступность речи, сознательная ее усложненность, метафоричность, как правило, она связана с недостаточной глубиной мышления, отсюда завитушки языка, гиперболы, разомкнутые строчки, всякие формальные ухищрения и т.д.
Эта труднодоступность, изысканность, витиеватость речи призвана скрасить неглубокую, ничтожную подчас мысль или такое же душевное движение. Недоступна также речь на чужом языке. А есть труднодоступность мысли или душевного движения, глубина, тонкость, необычность того или другого, хотя мысль или душевное движение выражены на простом, понятном, родном языке.
Рассказ Чехова «Художество»
Герой рассказа — беспутный малый, деревенский шалопай и пьяница, одаренный художественным талантом. Он делает каждый год в день Крещения — Иордань на реке изо льда, дивную, приводящую всех в восторг художественную композицию. И за это его любит вся деревня, прощает ему забулдыжную жизнь, капризы, грубость, пьянство, своеволие и проч. Все это забывается перед лицом искусства, озаренного бессознательно живущей в художнике великой идеей и великим чувством, объединяющим людей, в радости и умилении.
Сам же творец этого искусства наслаждается людской радостью и сознанием важности, нужности своего дела для всех. Ему и нужды нет, что через несколько м.б. дней его дивное создание растает, разрушится и навсегда исчезнет. Через год он сделает новую Иордань.
Думается, в этом рассказе Чехов (человек необыкновенно глубокий) выразил одну из самых заветных своих мыслей: мысль о народности, важности, нужности искусства, о том, что оно должно соединять людей вокруг Великого, Вечного, без чего люди не могут существовать, без чего они перестают быть людьми.
Из тетради 1985 года
О большом и малом чувстве Родины
В наши дни (кажется, с руки Твардовского) распространилось малое, «местническое» чувство Родины, как чего-нибудь приятного, симпатичного, милого сердцу: две-три березы на косогоре, калитка, палисадник, баян вдалеке, сирень в городском саду, деревенская околица и пр. Все это, разумеется, очень симпатично, но совершенно ничтожно.
Понятие Родины — очень объемно, оно – всеобъемлюще, грандиозно. Оно включает не только все, чем ты живешь, но и самый воздух, которым человек дышит, его прошлое, нынешнее и грядущее, где суждено жить и нам (как и людям прошедших поколений) … своими потомками, своими делами, хорошими и дурными.
Родина это совсем не только симпатичное и приятное, но и горькое, и больное, а иногда и ненавистное. Все есть в этом понятии, в твоем чувстве к ней, без которого, почему-то жизнь теряет смысл. Во всяком случае, для меня…, а между тем многие люди (русские) живут совсем без Родины, видимо она составляла лишь малую часть их жизни, и, потеряв ее, они мало потеряли.
