Артем КИРПИЧЕНОК

09.09.2022

Статья опубликована в №6 газеты «Культура» в рамках темы номера «Социальная атомизация: почему важно быть вместе»

Откуда пошла социальная атомизация, почему интернет ее только усугубил и как можно изжить культ разобщения, чтобы найти базу для новой солидарности

Со школы мы помним о том, что понятие «атом» придумал Демокрит, и означает оно в переводе с греческого «неделимый». Твердые тела, по Демокриту, состоят из шероховатых атомов, жидкости из гладких. Но популярное нынче понятие «атомизация» сообщает нам вовсе не о структуре общества, а о его состоянии и эффективности. Это больше про одиночество, про манипуляции и бессилие нашего общего «мы» действовать сообща, что грозит нам как виду homo sapiens крайне серьезными последствиями.

Атомизация — побочный эффект процесса пробуждения личности, выделения ее из коллективного на закате Средневековья. В общем-то, дела нужного и позитивного, только, как и везде, здесь надо было вовремя остановиться. Найти нужное, эффективное соотношение «я» и «мы», личного и общего, необходимое для дальнейшей человеческой эволюции. Ведь человек, как известно, существо коллективное. Превратился он из обезьяны в «человека разумного» (и способен таковым оставаться) только потому, что смог последовательно, одну за одной, решать множество задач — как правило, через кооперацию, объединение усилий отдельных людей. От охоты на мамонта до создания первых государств — все это требовало постановки общей цели, признания единства интересов, разделения труда. Если же придерживаться теологического взгляда на нашу историю, то «разбившийся» на множество смертных первочеловек Адам по мере объединения людей обретал свою прежнюю силу и знания.

Почему Новое время завершилось на Западе (а именно он пока еще задает планетарные тренды) крахом человеческих общностей и небывалым разгулом индивидуализма? Эксперты в ответ на этот вопрос долго будут рассуждать о таких факторах, как, например, урбанизация (города разобщают, а большие города разобщают еще больше) или секуляризация — что, конечно же, вполне справедливо. Однако, пользуясь рамками жанра этой статьи, мы скажем проще — причина в стремлении власть имущих к максимальному контролю — как экономическому, так и идейному (хотя в какой-то момент одно смыкается с другим). В России, особенно после потрясений начала XX века, общность начала восприниматься не как возможность, а скорее как угроза. В наши дни коллективное в западных странах извлекается на свет только ради какой-то — опять же, выгодной верхам — кампанейщины. Как это происходит в данный момент в отношении «осуждения» действий России.

Как мы уже писали, человек — «существо коллективное». Одиночество, даже фигуральное, неизбежно ведет к психическим отклонениям. Как атом оказался вовсе не конечной и неделимой составляющей вещества, так и человек, оставшись в трагическом одиночестве, продолжил свой дальнейший распад на составляющие его субличности, по сути, коллективно сходя с ума. Миллионы одержимых сегодня какой-то весьма частной своей особенностью людей (например, яростные борцы за якобы кем-то ущемляемые сексуальные права) — по сути, это уже не целостные личности, а ее фрагменты, образовавшиеся после распада. Зачастую у них уже нет широкого, полноценного взгляда на жизнь, понимания чьих-то еще интересов — только зацикленность на том, чтобы любыми способами, от статей в СМИ до гей-парадов, постоянно доводить до окружающих важность собственной сексуальной ориентации.

Последствия этого очевидны хотя бы в сегодняшней ситуации вокруг СВО — западное общество без особых усилий загоняют в ситуацию, когда оно готово жертвовать собственным благополучием ради интересов верхушки, ведь «потеря» Украины подорвет авторитет той конструкции, на которой строится сегодняшнее глобальное доминирование Запада и извлекаемые из этого статуса для хозяев жизни сверхприбыли. Человек в наши дни все чаще не единица для решения важных для общества задач, а инструмент для извлечения прибыли и социальных манипуляций.

Чудовищны результаты стремительной «атомизации» и для культуры. Без преувеличения можно сказать, что культура всегда являлась формой выражения коллективного. Как бы гениален ни был сам творец, по большому счету он лишь выражал общее, а не придумывал что-то с нуля. Распад коллективного и дальнейший распад личности опускает планку, ведет к реакциям на «искусство» на уровне базовых инстинктов, приводит на вершину популярности персоналии, просто от вида которых хочется пойти и принять душ.

***

История Новейшего времени представляет собой хронику социальной атомизации и возникновения сопутствующих проблем, главной из которых для культуры стал тотальный кризис смыслов. Триумф капитализма, секуляризация, массовая миграция, развитие транспорта, разделение труда и рост городов — все это закономерно привело к распаду традиционного общества и возникновению огромных разрывов на ткани общественного пространства.

Как заметил в разговоре с «Культурой» Андрей Тесля, научный сотрудник Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета имени Канта, с изучения атомизации начинается если и не вся социология как наука, то один из важнейших подразделов этой дисциплины. В 1897 году Эмиль Дюркгейм вводит понятие «аномии», или разобщения, в своей работе «Самоубийство», в каком-то смысле изобретая «социологический способ мышления».

«В этом ракурсе проблема аномии или атомизации выступает как ключевой вопрос модерна — «капитализма» на языке Маркса или «индустриального общества», если прибегать к языку Белла. Ведь современность — это производство личности, особого типа субъектности, который начинает строить границы с миром, обществом, государством», — заключает Андрей Тесля.

Первыми с проблемой атомизации столкнулись государства Западной Европы, где капиталистическое хозяйство развивалось стремительно, а значит, столь же быстро рушились прежние горизонтальные связи. Характерно, что данная проблематика поднималась уже в литературе XIX века: тема атомизации и одиночества становится важнейшей в творчестве таких грандов европейского романа, как Бальзак, Золя, Диккенс.

Драма атомизации была усугублена массовыми миграциями. В девятнадцатом веке миллионы людей стали покидать свои родные места, направляясь в поисках лучшей доли в города, в другие страны или даже за океан. Оставляя свою малую родину, мигранты порывали со средой, в которой столетиями жили их предки: сельскую общину, церковный приход, семейный клан.

В чужом же городе или стране они были вынуждены рассчитывать только на себя или членов своей семьи. Все это влекло к невиданному распаду социальных связей и разобщению. Ситуация усугублялась еще и тем, что в таких эмигрантских странах, как США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, атомизация усиливалась этническим, языковым и религиозным разнообразием прибывающих мигрантов.

В итоге многое, что теперь кажется нам обыденностью, — начиная с землячества и локальных коммьюнити и заканчивая политическими партиями и субкультурами, — возникло именно как ответ на атомизацию. Расцвет политических партий на рубеже XIX–XX веков во многом был связан с тем, что люди поначалу видели в них не просто сообщество единомышленников, а замещение клана или семьи.

Впрочем, это замещение на поверку оказалось временным. Чем сильнее фрагментировалось социальное пространство, дробясь уже по гендерным, сексуальным и культурным критериям, тем менее эффективными становились партийные институты.

Появление же интернета и социальных сетей, которое поначалу вызвало подъем демократического энтузиазма и ощущения единства глобального мира, вскоре обернулось разочарованием. Интернет дал лишь иллюзию связанности и демократизации, за которой стояла хитрость алгоритма, заточенного на индивидуальность и ее потребительские желания.

Другими словами, виртуальный мир придал атомизации неслыханные доселе масштабы, в каком-то смысле подведя черту под проектом модерна с его рассудочной подозрительностью, распыленной внутри общества, и склонностью человека всеми силами искать анонимности в нескончаемой городской сутолоке.

ИЗ ПРОСТРАНСТВА ОТДЕЛЬНОЙ КВАРТИРЫ

Наиболее рельефный и вместе с тем трагический пример процесса атомизации дает история России и Советского Союза. И дело не только в силе и стремительности распада социальной ткани советского общества. Проблема заключалась еще и в том, что инфекция разобщения проникла в СССР вопреки идеологии и политике, энергично проводимой советской властью.

Несмотря на огромные усилия партийного аппарата, призванные консолидировать организм советского народа путем «вакцинации» идеологией, образования и методов социальной инженерии, атомизация проникала в общество как бы контрабандой. Она была порождением новой реальности, которую сама же партийная элита и инициировала в надежде построить передовое общество.

Действительно, массовое переселение из деревни в город началось в 1930-е годы, во время Великого перелома, и завершилось в середине 1960-х годов, когда число горожан стало превалировать над жителями села. Если в сталинскую эпоху горожане жили в коммунальных квартирах или бараках, то при Брежневе больше половины растущего населения городов имели свои собственные квартиры со всеми удобствами, а многие сумели обзавестись и дачами. Более того, если в 1950 году в советских вузах обучалось порядка 3% населения Союза, а среднее образование имело порядка 40%, то к 1970 году более 10% жителей уже получили высшее образование, а 70% — полное среднее.

Конечно, власти СССР стремились сгладить последствия и издержки исхода советского человека из деревни в город. Коммунистическая идеология предполагала максимальную вовлеченность граждан в социальные, культурные и политические процессы. Индивидуализм клеймился как буржуазный пережиток. Этому в известной степени способствовали и социально-экономические реалии раннего советского государства.

Детство того времени проходило в пионерских лагерях или во дворах. В городах многие были вынуждены жить в бараках или коммунальных квартирах, тяжелые условиях эпохи коллективизации, войны и послевоенного восстановления требовали взаимодействия между людьми. В свою очередь власть пропагандировала коллективистские идеи посредством массовой культуры, СМИ, а также через общеобразовательные программы и общественные организации. Но уже к началу 1970-х годов выяснилось, что против логики урбанизации и ее социальных издержек эти инструменты были бессильны.

По мере укрепления советской экономики, все больше людей получало доступ к атрибутам буржуазного образа жизни: даче, автомобилю, коллекционированию. Реалии советской жизни все больше входили в противоречие с догмами идеологии. Быть может, самой питательной средой для советской атомизации стало собственное жилье. Как писали Андрей Кабацков и Александр Казанков («Новая жизнь советского города». «Мир России». 2010, №2): «Из пространства отдельной квартиры горожане 1960–1980-х годов уже могли критически оценивать пространство публичное, властное, зависимость от которого становилась все более опосредованной. Родившиеся в 1960-х и последующих годах, выросшие в хрущевках и «брежневках», получившие приличное образование и усвоившие вполне «западную» систему потребностей, могли бы стать тем самым «непоротым поколением» — первым поколением настоящих горожан».

Однако этот разрыв между официальным и приватным стремились не замечать — идеологический мейнстрим продолжал доживать свой срок на плакатах, в СМИ и на устах стареющий номенклатуры. «Складки» разобщения даже в позднесоветской культуре проступали сквозь эту пелену мимолетно, как бы камуфлируясь идеологическими смыслами, но искажая их при помощи тонкой иронии или тихой меланхолии.

ЗА ШИРМОЙ СОВЕТСКОГО ОФИЦИОЗА

Хотя атомизация и индивидуализм порицались государством, поздний советский либеральный социум относился к этому явлению более чем благосклонно. Фактически он видел в подобном разобщении способ «сопротивления системе». Да и в целом для диссидентского движения атомизация была инструментом расшатывания показного «нерушимого единства» советского общества.

В противоположность официозу в культуре позднего «застоя» героизировался образ героя-одиночки, противостоящего обществу. Даже сами мастера культуры — Высоцкий, Довлатов, Цой и другие, своей жизнью являли пример асоциальной «единицы», действующей в отрыве от среды. Подобные настроения получили широкое распространение в обществе, а также среди творческой элиты, которая острее всего чувствовала надвигающийся кризис.

Не случайно, что один из наиболее отрицательных персонажей в советской массовой культуре 1960–1980-х годов — это общественник, волонтер, координатор. Вспомним, например, Серафима Огурцова из «Карнавальной ночи», управдома Варвару Плющ из «Бриллиантовой руки», управдома Ивана Буншу из «Иван Васильевич меняет профессию» или участников кооператива из фильма «Гараж». Повсеместно гражданский активист предстает в образе косного и корыстного ретрограда, постоянно вмешивающегося в жизнь чужих людей.

Но еще сильнее дух атомизации затронул кинематограф эпохи «застоя». Здесь цельные и однозначные характеры практически исчезают, а вместо них в советских кинолентах появляются успешные начальницы с неудавшейся личной жизнью («Служебный роман»), тоскующие интеллигенты, остро переживающие свою неприкаянность («Осенний марафон») и неизменно стеснительные, неуверенные в себе инженеры («Отпуск в сентябре»).

Главным героем нового времени становится одиночка, хандрящий на фоне депрессивных многоквартирных домов и улиц, мокрых после дождя. С другой стороны, кино 1970–1980-х начинает подчеркивать трагедию разрыва с деревенским прошлым. Не случайно, что и Егор Прокудин из «Калины красной», и Афоня стремятся вернуться на свою малую родину, в село. Они бегут из атомизированного городского пространства в сельскую жизнь, в общинное прошлое, которого уже нет.

Не могли пройти мимо доминировавших общественных тенденций и вполне лояльные советские мастера. Искусствоведы безошибочно определяют произведения советской живописи 1970-х годов. Именно в это время на смену энергичным образам строителей коммунизма, объединенных общей целью, приходят вялые, разобщенные и пассивные фигуры. Даже выступая вместе как семья, творческий коллектив, бригада или спортивная команда, люди на полотнах Виктора Попкова, Анатолия Алексеева, Дмитрия Жилинского никак не взаимодействуют друг с другом. Они полны самолюбования и душевной пустоты. Атомизация приобретает здесь зримые, хоть пока еще и завуалированные черты.

ЧЕМПИОН АТОМИЗАЦИИ

Впрочем, как бы парадоксально это ни звучало, но перестройка с ее иллюзиями и надеждами на несколько лет затормозила процесс атомизации и даже способствовала развитию навыков солидарности и коллективных действий у граждан. Начиная со второй половины 1980-х годов, повсеместно стали возникать новые политические объединения, комитеты самоуправления, различные общественные инициативы. «Бурный подъем самоорганизации населения в период перестройки был стихийной реакцией людей на закостеневшую бюрократизацию социальных структур и процессов принятия решений», — сказал «Культуре» ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Вадим Дамье.

Неудивительно, что, по словам историка, гражданские инициативы стали появляться во всех сферах жизни, где возникал конфликт с действиями власть имущих, которые не проявляли готовности учитывать интересы и пожелания жителей. В первую очередь, речь шла о местных проблемах, но особенно часто проявлялась озабоченность состоянием окружающей природной и городской среды. Отчасти такое внимание к вопросам экологии и развития территории было обусловлено эффектом Чернобыльской катастрофы.

Однако даже этот всплеск общественной активности не пережил рыночных реформ, последовавших после распада Советского Союза. Иллюзии оставили после себя горькое разочарование. Советские экономические и социальные структуры рухнули под напором преобразований. Реальностью стала война всех против всех. Трагической репрезентацией этой жизни стал фильм «Брат» и многочисленные «бандитские» сериалы, где герои устанавливают криминальную «справедливость» путем безудержного насилия.

По словам Дамье, «факты показывают, что большая часть населения в России в значительной мере восприняла новые установки, призывающие к индивидуально-конкурентным жизненным усилиям (в том числе коммерческим) и окончательно отвергли коллективистские ценности». По его словам, борьба за существование на фоне крайней нищеты, а также усиленная пропаганда эгоизма, индивидуализма и неограниченного потребления привели к доминированию в российском социуме стратегий индивидуального выживания.

Напротив, коллективное действие стало ощущаться как нечто бессмысленное и даже вредное. Произошла любопытная инверсия социальной энергии, которая болезненно оттолкнулась от опыта советского коллективизма, но при этом не ощущала ценностей самоорганизации и горизонтальных связей.

В итоге современная Россия — это одна из самых атомизированных стран мира. По данным сравнительного исследования цифрового доверия, проведенного Оxford Economics и Dentsu Aegis Network, уровень доверия россиян друг другу не превышает 20%, тогда как, например, в Швеции он достигает 60%, в Новой Зеландии — 55%, а в Германии — 45%. Меньше, чем в России, доверяют друг другу только жители Руанды, где уровень взаимного доверия не превышает 17%.

СОСТРАДАЮЩИЕ «СЛАКТИВИСТЫ»

В начале 2000-х Пол Мейсон, британский экономический журналист и бывший член троцкистской группы Workers’ Power, опубликовал книгу «Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему». Этот оптимистический манифест провозглашал грядущую революцию, которую совершит новое цифровое поколение при помощи Сети.

Основной тезис книги английского автора на первый взгляд выглядел занимательно: роботы и интернет не только расправятся с капитализмом и его механизмами рыночного ценообразования, но и приведут к возникновению подлинного «сетевого» социализма.

Информационные технологии, утверждает Мейсон, уже нанесли удар по одному из детищ капитализма — интеллектуальной собственности и уже сейчас радикально меняют трудовые отношения и логику коммуникации между людьми. На новых основаниях они формируют глобальную сеть, которая вот-вот поставит крест на одиночестве, разобщенности и тоталитаризме.

Не случайно, что в качестве одного из эпиграфов Мейсон взял слова едва ли не главного техноевангелиста на Земле, Кевина Келли: «Сегодня мы вовлечены в огромную систему, которая увеличивает, расширяет, усиливает и растягивает отношения и связи между всеми существами и всеми предметами».

Однако если вдуматься в тезисы журналиста, то за его утопическими грезами откроется довольно грустная реальность. Даже массовые движения последних лет, включая «Арабскую весну», которые британец приводит в качестве примера новой солидарности, созданной при помощи сетевых технологий, скорее опровергли его постулаты. Лозунги, озвученные в Сети, не пересекались с происходившим на улице. Онлайн и офлайн продолжали жить своей суверенной жизнью и, как две параллельные прямые, не пересекались.

По мнению завотделом философии издания «Горький» Стаса Нарановича, интернет-солидарность никогда не выйдет за рамки чисто виртуальной активности, которая лишь подменяет реальную политику и этим вполне устраивает элиты. Он, в частности, пишет: «Для политической идентичности большинства цифровых граждан давно придуман термин «слактивизм», обозначающий солидарность, которую выражают, не поднимаясь с офисного кресла: подписи в онлайн-петициях, репост статусов с просьбой о помощи, треды в протестных пабликах и прочие атрибуты «активистского» солюционизма, подменившего традиционные формы политической самоорганизации».

Более того, оказалось, что принципы коммуникации, которые навязывают социальные сети, усложняют общение людей друг с другом. Так, например, если раньше для получения информации или решения бытовых вопросов люди должны были вступать во взаимодействие, сегодня ответы на многие запросы можно получить в Сети. Как сказал газете «Культура» Сергей Морозов, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. Горького: «С одной стороны, электронные сети упрощают общение между людьми. Интернет — это великий помощник. Но с другой стороны, сети ведут к разобщенности: мы отвыкаем от личного общения и умения общаться. Это пугающая тенденция».

По словам литературоведа, сильнее всего эта проблема влияет на молодежь. При встречах каждый молодой человек говорит свое, в режиме монолога, что стало следствием использования смс и телеграм-каналов. Другим результатом использования интернета являются поведенческие нарушения. Сеть заменяет общение между мужчинами и женщинами, искажая саму логику этой коммуникации и приучая человека к комфортной стратегии эскапизма.

Но есть и еще одна важная черта, которую продуцирует сама технологическая инфраструктура Сети. Венгерский исследователь Ласло Ропольи в своей работе «Философия интернета. Дискурс о природе интернета» называет это постмодернизацией социальных обстоятельств, которую, как он считает, запустил интернет. Ропольи указывает на то, что именно сетевое устройство интернет-среды стало идеальным выражением плюрализма и индивидуализма, свойственных постмодернизму, который, по сути, стал апофеозом атомизации. «Фундаментальные идеи постмодернизма встроены в компьютерные сети, и, таким образом, они, наконец, встраиваются в сеть сетей, интернет», — заключает исследователь.

К ДОВЕРИЮ ШАГ ЗА ШАГОМ

Очевидно, что состояние атомизации вредит всем, включая и государство, но оно на руку элитам, которые выигрывают от разобщения потенциальных противников. Как замечает Вадим Дамье: «Дальнейшее сохранение либо даже углубление десолидаризации может привести лишь к подлинной социальной агонии и ситуации «войны всех против всех». Такая перспектива только усугубляет деградацию, поскольку те, кто обладает политической и экономической властью, становятся тем более жестокими в своих требованиях к обществу, чем меньше социального сопротивления они встречают».

Тем не менее, очевидно, что логика социального распада не может воспроизводиться бесконечно, поскольку попросту нет жизнеутверждающей перспективы, на которой может существовать сильное общество и государство. В этом смысле проблема атомизации приобрела особую актуальность именно сегодня — в той геополитической ситуации, которая, очевидно, требует мобилизации и усиления горизонтальных связей. Но какими могут быть новые технологии для социальной сборки?

Сергей Морозов считает, что выход лежит в комплексе мер, которые следует принимать на уровне государства, в законодательной, образовательной и семейной сфере. «Требуется новое воспитание, основанное на чтении, ведь книга воссоздаст общение между людьми. Не случайно, что раньше была распространена практика коллективного чтения книг вслух: это формировало сразу несколько полезных навыков — правильного проговаривания, восприятия и обсуждения текста», — считает литературовед.

Американский социолог Мюррей Букчин видит возможное решение проблем в самоорганизованном «восстановлении общества». Он считает, что только осознание общей проблемы может побудить людей объединиться, чтобы решить, когда они поймут, что индивидуальные усилия не приносят результата. Букчин подчеркивает важность того, чтобы это объединение имело неиерархический и небюрократический характер.

А что же мир искусства? Сегодня он посредством доступных ему средств выражения пытается отразить скрытые в виртуальном мире механизмы атомизации: например, художник Владимир Абих фотографирует на длинной выдержке скроллинг соцсетей, а затем печатает полученный материал в технике стерео-варио. Разглядывая полученные изображения, человек, видит смазанную картинку, аллюзию на создаваемый соцсетями информационный шум.

Полина Беляева, доцент кафедры психологии Новгородского государственного университета, в комментарии «Культуре» обращает внимание на оптику австрийского психиатра и философа Виктора Франкла. Тот не уставал повторять, что смысл человеческой жизни может быть заключен только вовне самого человека — в его направленности на преобразование окружающей действительности, в том числе и социальной.

«Поэтому ответом на вызовы, порожденные атомизацией, может стать консолидация людей в борьбе за социальную справедливость и свои права, создание микро-сообществ, профессиональных объединений и других видов деятельности, основанных на солидарности и взаимопомощи. Например, социальное или экологическое волонтерство», — считает Полина Беляева.

Наконец, как заметила «Культуре» Оксана Мороз, культуролог, доцент факультета коммуникации, медиа и дизайна НИУ ВШЭ, рассуждая о проблемах атомизации, стоит сфокусироваться не на них самих, а на том, что по-настоящему всех нас объединяет. И отталкиваясь от этой общей платформы, разрушая оппозицию «нас» и «их» («интеллектуалов» и «народа», «людей со светлыми лицами» и «обывателей»), искать способы для обеспечения подлинной совместной жизни.

«Стоит обнаруживать не точки разобщения, а точки пересечения — принципы, которые на глубинном уровне характерны для широких групп людей, — рассказывает Оксана Мороз. — Стоит разговаривать друг с другом, отказываясь от автоматической оценки собеседника по бросающимся в глаза признакам. Стоит своим примером показывать, что эти признаки — малая толика бытийственных особенностей человека. Стоит осознавать, что качества других, которые становятся поводом для дегуманизации, есть и в тебе самом».

Иллюстрации: Владимир Буркин