Ольга ВЛАСОВА

14.04.2020

Приставка «анти» заключает в себе не только очевидное отрицание, но и алгоритм распада и уничтожения. Термин «антикультура» аналогично означает полное разрушение культуры, по крайней мере тех ее форм, которые нам знакомы.

Сегодня мы являемся свидетелями наступления виртуальной чумы, которая может стоить нам жизни. Каковы ее симптомы? Прежде всего, тотальное и вездесущее опрощение — мироощущения, отношений, произведений искусства, общего образования. Кроме того, крах художественной и моральной системы оценки творчества. Сегодня не делается разницы между высоким и низким, между нравственным и безнравственным. Тотальная коммерциализация культурной деятельности привела к тому, что главным показателем успешности становится приносимая ей прибыль. Мы перестали создавать нечто великое, что могло бы войти в ядро нашей культуры, как это было с «Войной и миром», с «Мастером и Маргаритой» или даже с комедиями Гайдая. Наши попытки утвердиться в существующем культурном пространстве происходят главным образом за счет дешевого конфликта с ценностным ядром культуры.

Мы попытались исследовать и оценить происходящее, сопоставить сегодняшнее ослабление силового поля культуры с тем, что происходило в истории прежде. Обновление культуры через периодическое столкновение с бросающими ей вызов «контркультурами» — процесс весьма рутинный, такое случалось не единожды. Можно сказать, что в свое время даже христианство выступало в качестве «контркультуры». Однако сейчас мы столкнулись с принципиально иной ситуацией. Благодаря цифровой революции, доступности создания и распространения любого контента, культуре противостоит не какая-то конкретная контркультура, предлагающая иную ценностную систему, а бесчисленное множество субъектов, каждый из которых просто самоутверждается в культурном пространстве за счет его разрушения. Другими словами, культуре противостоит энтропия, хаос. Этот самый хаос, быстро разъедающая живую ткань культуры едкая кислота и является, на наш взгляд, антикультурой, способной развернуть историю и развитие человечества в совершенно непредсказуемом направлении.

Мы далеки от мракобесных предложений запретить технический прогресс, в чем нас, возможно, некоторые захотят обвинить. Интернет, гаджеты — просто инструмент. Мы лишь хотим привлечь внимание к «побочным эффектам» увлечения некоторыми новыми технологиями. Похоже, в человеке генетически заложен выбор наиболее легкого пути. Мы с готовностью передаем новорожденному искусственному интеллекту все свои обязанности и функции. Он за нас может считать, писать и даже думать, пока мы посмотрим смешные видео на «Фейсбуке» или полистаем «Инстаграм». Но что происходит с нами после освобождения от потребности нагружать и тренировать свой мозг? Мы опускаемся вниз по лестнице человеческого развития, утрачиваем способность понимать и создавать более сложные сущности. Мы добровольно отдаемся тому хаосу энтропии, который нас быстро поглощает.

Потому мы должны добровольно научиться «загружать» себя, чтобы оставаться людьми. В новых технологических реалиях необходимо пересмотреть устройство системы среднего и высшего образования, отказаться от идеи, что «учить детей нужно только прагматическим вещам и навыкам». Серьезно подумать о том, как и зачем использовать искусственный интеллект (интернет, гаджеты) в образовательных учреждениях, чтобы он не подменял интеллектуальные усилия ребенка, а, наоборот, чтобы ребенок учился быть его повелителем. Вернуть ценность изучения русского языка и литературы, хорошего музыкального образования. Дать обществу понять, что будущему нужен не человек-функция, не среднестатистический потребитель и производитель ВВП, а человек — мыслящий, сложный, создающий.

КОМУ НУЖНА КУЛЬТУРА?

Что, если вам скажут, что культура умерла? Думаю, изрядная часть населения не особенно огорчится, узнав эту скорбную весть. Для многих само слово «культура» обозначает нечто скучное и ненужное в реальной жизни. Эти люди и так никогда не были в опере, не читали «Войну и мир», посетили Третьяковку единожды в пятом классе. До сих пор не понимают, зачем в школе их мучили правилами правописания, если на компьютере есть проверка грамотности. И если завтра исчезнут все музеи мира вместе с консерваториями, музыкальными театрами и прочими «атавистическими пережитками» устаревших развлечений, они вряд ли это заметят, хотя при том вполне могут принадлежать к современному среднему классу, быть директором по маркетингу, менеджером среднего звена в крупном банке или блогером, пишущим о мире гаджетов. Компьютерные игры, «Игра престолов» и серфинг по «Инстаграму» полностью утоляет их «культурный голод».

За последние 30 лет количество таких людей значительно возросло. Любопытно, что в массе своей эти наши «культурно нейтральные» соотечественники молоды и, несмотря на беспрецедентный рост обладателей высшего образования в нашей стране (54 процента), даже выпускники гуманитарных факультетов не только не имеют какого-то культурного бэкграунда, но зачастую банально безграмотны. Неудивительно, что сегодня во многих компаниях после собеседования претенденту предлагается написать диктант по русскому языку. В резком падении уровня знаний винят систему тестов и ЕГЭ, но на самом деле причины сложнее и масштабнее.

Парадоксально, что безразличие по поводу смерти «старушки культуры» наверняка разделят и многие культурно продвинутые члены нашего общества. Они, вероятно, читали Толстого и Достоевского, регулярно посещают различные «культурные» мероприятия, однако согласны с тем, что «прежняя культура», содержащая в себе некую моральную стамину, устарела, что искусство должно быть свободно от условностей старых норм и морали. Это их приводит в восторг атмосфера скандала и эпатажа.

К счастью, культура пока еще жива, хотя и в опасности. По словам художника и философа Максима Кантора, мы живем сегодня в «сгущающихся сумерках», когда культура вынуждена отступать под натиском антигуманистических сил животной природы человека. А сумерки рождают чудовищ, причем часто совсем не безобидных. Например, одним из них в прошлом был фашизм. Так насколько тяжела болезнь нашей культуры? Какие силы на самом деле смертельно опасны, а какие лишь кажутся монстрами, но, скорее, имеют смысл горького лекарства?

СИЛОВОЕ ПОЛЕ КУЛЬТУРЫ

Важно понимать, что высокая культура никогда не была массовым достоянием. Нет, уделом небольшой группы посвященных из высших слоев. Европейский или русский крестьянин в XIX веке имел очень мало шансов восхититься «Травиатой» или полюбоваться Тицианом. Однако, как писал выдающийся британский историк Эрик Хобсбаум, культура на протяжении веков создавала «силовое поле», которое выстраивало определенную парадигму в обществе. Ценностью, лежавшей в основании этой иерархии, было стремление к высокому, к способности понимать более сложные сущности. Пройти этот путь снизу вверх можно было отчасти через образование и «окультуривание». Возможность понимать высокую культуру ассоциировалась с восхождением по социальной лестнице. Именно это показал, например, в имевшем бешеную популярность «Пигмалионе» Бернард Шоу на примере героини Элизы Дулиттл.

С наступлением XX века огромные массы так называемых низов пришли в движение и получили возможность общественного лифта, пользуясь большей доступностью образования и растущей потребностью в образованной рабочей силе. И уже начало века было отмечено появлением авангарда как протестного течения в искусстве. Однако этот протест разворачивался все-таки еще на высоких этажах культуры и был невнятен простому человеку (поэтому, например, большевики, которые изначально активно пропагандировали новое искусство, довольно быстро от него отказались в пользу соцреализма). Однако уже после Второй мировой войны ситуация драматически изменилась, ведь образование, включая высшее, стало практически общедоступным. В рамках европейской цивилизации (включая Россию) создалась беспрецедентная ситуация, когда высокая культура перестала ассоциироваться с восхождением наверх и прежняя парадигма оказалась разрушенной. Более того, произошел радикальный переворот в культурной иерархии. Теперь, наоборот, привлекательным стало низкое. «Новизна 1950-х годов заключалась в том, что молодежь высшего и среднего классов, по крайней мере в англосаксонских странах, все больше задававшая тон в мире, начала перенимать моду в музыке, одежде и даже в языке у городских низших классов. Рок-музыка являлась самым ярким тому примером. В середине 1950-х она внезапно вырвалась из гетто каталогов Race и Rhythm and Blues американских звукозаписывающих компаний, ориентированных на бедное негритянское население США, и стала международным языком общения молодежи, особенно белой... Молодые аристократы начали в разговоре проглатывать окончания слов, подражая речи лондонских рабочих, хотя в Великобритании отличительной чертой высшего класса всегда была их безупречная речь. Респектабельные молодые девушки начали копировать то, что некогда было модно в среде отнюдь не респектабельной — у рабочих, солдат и им подобных, а именно использование непристойных выражений в разговорной речи. Литература тоже старалась не отставать: один блестящий театральный критик обогатил радиоэфир словом fuck», — пишет Хобсбаум в книге «Короткий двадцатый век».

Эта культура использовала новое «силовое поле», которое появлялось на волне перпендикуляра к высокому и приличному. Это было силовое поле культуры протеста или, иначе говоря, контркультуры. Контркультура как термин появилась для описания бурных процессов, происходивших в 50–60 гг. прошлого столетия, когда в США и Европе возникли разнообразные молодежные движения, предлагавшие «альтернативные» социальные и поведенческие модели. Сегодня обычно поминают хиппи-утопию, рок-музыку, «сексуальную революцию» и психоделические опыты с ЛСД. Однако те, кто по свежим следам оценивал происходящее, придавали ему гораздо больший масштаб. Изобретатель термина «контркультура», американский философ Теодор Роззак писал о «революции на уровне сознания», «рождении новых ценностей» и «создании нового общества». Сейчас можно заключить — «революции сознания» не случилось, «нового общества» не возникло, хотя множество элементов молодежной контркультуры тех лет было ассимилировано и стало частью мейнстрима, что постепенно погасило сам «протест». Но хиппи-община так и не стала прообразом для устройства общества, семья осталась основной социальной «молекулой», экономическая модель с сущностной точки зрения также не претерпела радикальных изменений.

Более того, со временем оказалось, что контркультуры постепенно вписываются в «большое» культурное поле, начинают взаимодействовать с ним. Символом этого симбиоза вполне можно считать Фредди Меркьюри, выступающего вместе с Монтcеррат Кабалье. Существует мнение, что процесс обновления существующих культурных моделей через взаимодействия с контркультурными практиками и их ассимиляцию — обычный, работающий уже не одну тысячу лет механизм. Философ и писатель Константин Крылов, например, в интервью «Культуре» говорит о том, что такими практиками некогда считались «античность, христианство и модернизм», которые сегодня составляют «легитимное ядро цивилизации»*.

АНТИКУЛЬТУРНАЯ ЭНТРОПИЯ

Тем не менее контркультурный процесс, запущенный в 50-е годы прошлого века, на наш взгляд, радикально отличался от античности или модернизма. Прежде всего тем, что в отличие от своих великих предшественников, для которых сам протест был лишь инструментом, позволявшим привнести в культуру новое позитивное содержание, для контркультур XX века протест и был основным содержанием. Иначе говоря, как «пища», им жизненно необходим толстый слой позитивного содержания (утверждения) в культуре, которым можно поживиться. В своей статье «Бунт официанта» философ Максим Кантор доступно описывает как это работает на примере современного искусства, которое получает оправдание только паразитируя, вступая в конфликт или «создавая контрапункт» с христианско-гуманистической культурной традицией. «Чем похабнее жест — тем пристойнее должно быть общество, чтобы жест получил необходимый контраст и возник контрапункт в восприятии. В свое время Ортега-и-Гассет написал в «Восстании масс» об эпатирующих жестах авангарда: «Чего бы стоил этот жест среди дикарей?» И в самом деле — ничего», — пишет он.

Таким вот заурядным способом с середины прошлого века изрядное количество явлений уже перешло из разряда абсолютного общественного табу в разряд «разрешено и уже никем не замечается». Были демонтированы все относительно безопасные для демонтажа ценности и нормы. Рыбки-пираньи обглодали тело культуры до несущего скелета. Сейчас, похоже, мы уперлись уже в каркас, в базовые ценности существующей культурной модели, разрушение которых похоронит понятный нам мир.

Доктор политических наук Сергей Черняховский объясняет этот апокалиптический прогноз тем, что культура не столько посвящена прошлому, сколько обращена в будущее и во многом его «конструирует». В культуре ценности получают «эстетическое», легко усваиваемое обществом выражение, и таким образом задается определенный курс общего движения. Человек вообще «создает культуру», говорит Сергей Черняховский, потому что «оценивает изначальную реальность как недостаточную, требующую изменения». Он неизбежно вкладывает в эту деятельность свои представления об идеальном, оценки того, что должно и что не должно иметь место в мире. Таким образом культура — прежде всего инструмент развития, создания будущего, в этом и заключена ее основная функция.

По словам политолога Юлии Черняховской, главная беда современной культуры — как массовой, так и элитарной — в том, что она не предлагает никаких ценностных сущностей, которым соответствовал бы свой концепт будущего. «Одним из центральных моментов современного искусства является принципиальное отрицание ценностей и отказ от них, однако отрицание ценностей само оказывается утверждением ценности разрушения и дисфункциональности», — считает она. Подобное искусство выступает в качестве «антикультуры» хотя бы потому, что определяет главной задачей «противостояние исполнению функций культуры как таковой». Единственной мотивацией, пишет Хобсбаум, является достижение «неограниченной свободы индивидуальных желаний».

На рубеже столетий на смену дробящимся и разлагающимся контркультурам XX века пришло кислотное море бесконечных по численности, не имеющих уже никаких общих ценностей индивидуумов. Цифровая революция стала мощным катализатором этих процессов. С появлением общемировой публичной площадки, интернета, каждый способен громко объявить себя творцом и предъявить собственный «перпендикуляр». Кроме того, стремительная компьютеризация и гаджетизация привели к тому, что уже выросло поколение людей, которые не проходили через привычные для человека прошлого этапы развития интеллекта и образования. Эти люди, возможно, не способны даже на «культурный протест», потому как с культурой просто не знакомы. Фактически нас захлестывает волна энтропии, иначе говоря, антикультуры — бесконечного и бессмысленного дробления, хаоса, который прикидывается культурой и себя ею называет.

*С К. Крыловым беседовал Алексей КОЛЕНСКИЙ

Художник Владимир Буркин

Материал был опубликован в печатном номере газеты «Культура» №1 (30.01.2020) в рамках темы номера «Антикультура»