Уваров вступил в должность в том же 1833 году. Блестяще, европейски образованный человек, знаток Античности, член литературного общества «Арзамас», где он имел прозвище «Старушка», Уваров, по мнению современного исследователя Андрея Левандовского, был прообразом интеллигента. В 1833-м этого слова еще не было, к тому же Уваров был интеллигентом в том значении, каким оно наполнится не в конце XIX, а в середине ХХ века. В нем была склонность к саморефлексии и колебаниям, двойственность, он состоял из оттенков. Люди того времени подобными качествами не обладали.

Его век был железным. Военно-бюрократическая империя Николая I стала высшим, идеальным воплощением русской монархии — следующие царствования были ее бледным подобием. Это эталон, которому вольно или невольно, с той или иной степенью внутренней концентрации и жесткости следовали все следующие режимы, кроме Временного правительства и СССР времен перестройки. И в основании этого лежала придуманная Уваровым триада, максимально упрощенное, понятное хоть жандармскому ротмистру, хоть секретарю глухого райкома выражение государственного смысла.

Идеология, власть, народные начала.

Ни убавить, ни прибавить — отчеканено на века.

Министром народного просвещения Сергей Семенович стал в страшные времена. Говоря о николаевском царствовании, мы по традиции вспоминаем 1825 год, восстание декабристов, и оно действительно наложило сильный отпечаток на образ мыслей императора. Но уже через 5 лет случился польский мятеж, тяжелейшая внутренняя война, потребовавшая всех сил государства. Она еще не успела закончиться, как вспыхнули холерные мятежи и бунты военных поселений. В Севастополе был убит военный губернатор Столыпин, а комендант, генерал-лейтенант Турчанинов, повел себя так, что потом его разжаловали в рядовые.

В военных поселениях Старой Руссы войска переходили на сторону восставших. Новобранцы военных поселений стреляли в односельчан только тогда, когда за их спинами стояли старослужащие, готовые стрелять в них самих. Если командиры колебались и солдаты бездействовали, бунтовали и старослужащие. Пушкин писал: «Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны… со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жен; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других — из инженеров и коммуникационных».

Петербургские волнения усмирил сам царь: он на виду у всех выпил лекарство от холеры, велел толпе встать на колени и обратился к ней с прочувствованной речью.

— …За ваше поведение в ответе перед Богом — я. Отворить церковь: молитесь в ней за упокой душ невинно убитых вами…

По другим сведениям, император страшно обматерил народ, и это подействовало.

Как бы то ни было, огромная махина Государства Российского вдруг обнаружила свою неустойчивость, шаткость. Она держалась на вершине треугольника — и ею был император. В том же жутком 1830-м шестнадцатилетний Лермонтов, оказавшийся в перекрытой холерными карантинами, затаившейся в тревожном ожидании Москве, написал свое «Предсказание»:

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать;

И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь — и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож;

И горе для тебя! — твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон;

И будет все ужасно, мрачно в нем,

Как плащ его с возвышенным челом.

«Предсказание» было бытовой зарисовкой отечественных событий 1830 года. Было тем, о чем говорили, чего боялись и что слышал юный Лермонтов, — калькой общественных тревог. Это происходило на фоне шедших валом европейских революций: во Франции, Бельгии, Ганновере, Гессен-Касселе, Саксен-Альтенбурге, Саксонии. Мир зашатался, идея «крепости России» родилась именно тогда. Но XVIII век, век Просвещения, был еще рядом, великой предшественницей Николая I считалась его бабушка, императрица Екатерина, с ее «Наказом» и перепиской с Вольтером. В начале своего царствования император Николай не сомневался в необходимости просвещения. Вместе с тем оно было и опасно, от него вспыхивали государства. Горючих материалов, как показали 1825, 1830 и 1831 годы, в России хватало. Надо было сделать так, чтобы огонь Просвещения стал холодным.

Исполнитель нашелся, им оказался Сергей Семенович, в 1846 году за большие заслуги ставший графом. Если сформулировать его программу вкратце, неизбежно теряя в точности и оттенках, то ее можно свести к высочайшему качеству образования при жесточайшем идеологическом контроле. Граф Уваров выстроил стройную систему — от приходских училищ к университетам.

Основание этой пирамиды существовало, скорее, в теории, в остальном же она работала прекрасно. «Казеннокоштные» университетские выпускники были обязаны отработать учителями в гимназиях. Лучшие выпускники университетов отправлялись в длительные стажировки в лучших европейских университетах — об интеллектуальной изоляции России не было и речи. Учебные программы были обширными и серьезными, качество отечественных учебных заведений при Уварове выросло. В поп-историю при этом он вошел благодаря распре с Пушкиным. Министр народного просвещения хотел вывести его из-под императорской цензуры и сделать объектом цензуры общей.

Пушкин ответил министру стихотворением «На выздоровление Лукулла», где шла речь о малоприятных чертах личности графа Сергея Семеновича, его корыстолюбии и стяжательстве. В эпиграмме «В Академии наук // Заседает князь Дундук…» поэт намекнул на гомосексуализм графа. Так Пушкин приобрел смертельного, злопамятного и очень опасного врага, а граф Уваров получил несмываемое в веках пятно на репутации.

Сергей Семенович был мастером аппаратных игр, интриганом высокого класса. Он, как, возможно, никто иной, умел манипулировать императором. Но внутреннее развитие империи шло в направлении, с которым граф не совпадал, — царствование было успешным, и государство «окукливалось», развитие казалось совершенно излишним, ведь все и так обстояло превосходно. А когда в 1848–1849 годах начались революции во Франции, Италии, Германии, Австрийской империи и русский экспедиционный корпус стал помогать австрийцам в Венгрии, наверху захотели несколько притушить науки.

Граф Уваров сопротивлялся этому как мог. Это он стоял за вышедшей в 1849-м статьей директора Главного педагогического института в Петербурге Ивана Ивановича Давыдова, где отстаивалась необходимость просвещения. Император наложил на нее резолюцию:

«Должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя».

Императорский рескрипт покрыли лаком, чтобы он хранился вечно. А граф Уваров подал в отставку и получил ее вместе с высшим в России орденом Святого Андрея Первозванного.

Преемник Уварова, добрейший и недалекий Платон Александрович Ширинский-Шихматов, в 1850 году закрыл кафедры философии во всех российских университетах, кроме Дерптского. В историю вошло его высказывание:

— Польза философии не доказана, а вред от нее возможен!

До Крымской войны, когда выяснилось, что рассуждать, по крайней мере на поле боя, все-таки лучше, а оборотной стороной Просвещения являются отсутствовавшие у Российской империи винтовые линейные корабли-пароходы и броненосцы, оставалось всего три года.