65 лет назад, 13 мая 1956 года, на даче в Переделкине застрелился Александр Фадеев, лауреат Сталинской премии, кавалер двух орденов Ленина, бывший генеральный секретарь Союза писателей СССР.

Перед тем он дал пощечину партии и правительству. Предсмертное письмо Фадеева увез с собой примчавшийся в Переделкино председатель КГБ Серов. То, что в нем было написано, случайным людям, действительно, лучше не видеть:

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40-50 лет.

Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых «высоких» трибун — таких как Московская конференция или XX партсъезд — раздался новый лозунг «Ату ее!»…»

Ему ответили посмертной пощечиной, занесенным на могилу выговором. В напечатанном в «Правде» некрологе говорилось, что «А. А. Фадеев в течение многих лет страдал тяжелым недугом — алкоголизмом, который привел к ослаблению его творческой деятельности… В состоянии тяжелой депрессии, вызванной очередным приступом болезни, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством».

Иными словами, Фадеев спился, поэтому исписался и потом застрелился. Это, разумеется, было не так, но ведь, кроме ранних вещей, в том числе прекрасного «Разгрома», он оставил очень немногое. Переписанную по указанию Сталина «Молодую гвардию» и два неоконченных романа: «Последнего из удэге» и «Черную металлургию». Возможно, был прав друг Фадеева Михаил Шолохов, ударивший его в спину на ХХ съезде КПСС. Тогда Шолохов сказал:

— Фадеев был достаточно властолюбивым генсеком и не хотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним было невозможно. Пятнадцать лет тянулась эта волынка. Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших творческих лет его жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя…

После съезда Фадеев перестал быть членом ЦК: Хрущев его не любил, и Шолохов подыграл Хрущеву. Он больше не был и генеральным секретарем Союза писателей, литературным наркомом. Из лагерей возвращались писатели, аресты которых визировал Фадеев. Они спрашивали его, почему на столах у следователей лежали их письма, адресованные лично ему. Об этом после самоубийства Фадеева говорил Эренбург: ему казалось, что выхода у бывшего литературного наркома не было.

А Юрий Олеша вспоминал, как в тридцатые годы, когда его собственная литературная карьера уже шла под уклон, он случайно встретился с Фадеевым. Тот еле поздоровался, спутник Олеши сказал, что это от большой спеси. Олеша возразил: ему казалось, что Фадеев человек совестливый — он многое понимает и боится, что ему не ответят.

Еще он сказал, что может прийти время, когда Фадеева погубит совесть. Это произошло в Доме литераторов. Олеша тогда, по обыкновению, был нетрезв, но его слова оказались пророческими.

А теперь о том, какое все это имеет значение сейчас, когда старые страсти остыли и нет больше ни партийных тайн, ни прежней коммунистической партии, ни страны, которой она управляла. Обстоятельства изменились, но остались люди — они по-прежнему делают карьеру, переступая для этого через себя. Или не переступая — и тогда им мало что угрожает. Как это было с карьерными современниками Фадеева, номенклатурными литературными генералами.

Известные писатели были самыми официально богатыми людьми в СССР: до денежной реформы 1948 года советские люди получали от 200 до 5000 рублей в месяц, а некоторые писатели зарабатывали до 65 тысяч — много больше академиков и членов правительства. Авторские отчисления за спектакли и многомиллионные тиражи делали свое дело: на счету драматурга Корнейчука лежало 12 миллионов рублей, и он был не единственным писателем-миллионером. При этом те, кто входил в писательскую верхушку, от души ненавидели друг друга.

Во время войны недоброжелатели Фадеева пытались лишить его власти: они писали письма в правительство, уверяли, что он отошел от дел, невменяем, раздает мандаты руководителей случайным людям. На его место метили многие, очень многие из них основательно замарались в предвоенных и послевоенных чистках и проработках. И прекрасно жили дальше. Трагедией Фадеева стало то, что он служил делу, в которое истово верил.

Его родители были революционерами, он тоже с молодых лет служил революции. Партизанили и воевали многие, но он искренне ощущал себя солдатом партии, рядовым великого дела. И при этом трепетно, свято относился к литературе. А еще Фадеев был доброжелательным и честным человеком. Это оказалось смертоносным сочетанием.

«Разгром» был прекрасной книгой, но, главное, он точно попал в литературную конъюнктуру своего времени. К тому же Фадеев понравился Сталину, и к нему вождь отношения не менял — в отличие от многих других своих любимцев.

Фадеев многое понимал и до 1956-го. Идеал все больше расходился с реальностью, цель все меньше оправдывала средства, и, чтобы хоть как-то с этим примириться, он пил. В медицинских документах Фадеева написано, что в 1954 году он лечился от алкоголизма четыре месяца, в 1955-м — пять с половиной. Во время запоев он уходил из дома и пропадал неделями. В историю вошли слова Сталина, которому вдруг понадобился Фадеев, а тот был пьян:

— Как часто у вас случаются эти запои? Раз в месяц? А не могли бы вы, как коммунист, свести их к одному разу в два месяца?

Но Фадеев не мог этого и как коммунист. А еще он больше не мог писать. Роман «Черная металлургия» должен был состоять из 60 печатных листов, для посмертной публикации удалось собрать три, — а работал над ним Фадеев с тридцатых годов. На литературу не оставалось ни времени, ни сил — все отнимала работа, руководство Союзом писателей и статьи, которые он должен был писать по должности. К тому же он растерял внутреннюю свободу и писательский кураж. То, что он сочинял, стало государственным делом, на это приходилось равняться другим. Его недоброжелателям из числа советских писателей-важняков это было бы нипочем, а он так не мог. В отличие от них он был настоящим писателем, и именно поэтому его дар иссяк.

В день самоубийства Фадеева Корней Чуковский так писал о нем в своем дневнике:

«…В нем — под всеми наслоениями — чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он — по существу добрый, человечный, любящий литературу «до слез умиления», должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем — и пытался совместить человечность с гепеушничеством…»

Обстоятельства времени и места делали судьбу Фадеева неизбежной. Чистый, талантливый и сильный, словно выкованный из стали человек шел прямой дорогой, следуя за своей верой… А в результате оказался Бог знает где, и превратился Бог знает во что.

В наше время души стали мельче, совести сговорчивее, убеждения не слишком глубоки, да и платить за них пока приходится не так дорого. И все же порядочным людям стоит помнить о том, что случилось с Александром Александровичем Фадеевым.