Общественные дискуссии последних лет так или иначе вращаются вокруг трех ключевых для исторической России тем. Это западничество, славянофильство, уваровская триада — причем они, как кажется, были живы и при Советском Союзе. Уваровские православие, самодержавие, народность равнялись народности, коммунизму, а также руководящей и направляющей роли КПСС; западником считали члена Политбюро ЦК КПСС Александра Яковлева; неославянофилом называли идеолога «русской партии» Вадима Кожинова. Разделение на «западников» и «традиционалистов» актуально и сегодня. Но кем же на самом деле были славянофилы? Об этом рассказывает историк русской философии Андрей Тесля.

— Сегодняшние консерваторы в самом деле питаются идеями славянофилов? Эти идеи живы?

— Живы. В России XIX века выработался тот язык общественной мысли и набор понятий, которыми мы пользуемся и по сей день. Правда, с XIX века эти понятия видоизменились, к тому же они давно ушли от первоначального контекста, плохо отрефлексированы и так же плохо осознаются. Возникает эффект снежного кома: мы смело пользуемся понятиями со сложной историей, и каждый вкладывает в них все, что ему хочется. Не думая, в каком значении он их использует и насколько они связаны с самими славянофилами. С исходными смыслами, о которых рассуждали Хомяков или Аксаков.

Второй сюжет связан с тем, что уже в последние десятилетия XIX века славянофильский язык стал универсальным. Замечательный философ и публицист конца XIX века Николай Николаевич Страхов недаром писал, что славянофилы победили, — уже в 60-е годы мы не видим никого, кто занимал бы позицию радикального неприятия славянофилов. Поэтому все переосмысляли их язык так, как им было удобно. Для общественной мысли это оказалось своего рода ловушкой. Славянофильский язык — язык деполитизации, он должен был создать видимость неполитического разговора, а у нас он стал языком общественной мысли и обсуждения политических вопросов.

Славянофильский словарь вырабатывался в конце 40-х годов XIX века, в хрестоматиях это время называется «мрачным семилетием». Славянофилы находились под подозрением у начальства и старались не показаться врагами, подчеркивали, что они «не про политику». Отсюда и возникает специфическая славянофильская идейная конструкция, что русский народ — народ неполитический, знаменитая фраза о том, что «русский народ отказывается от власти». Ни о каких политических правах, свободах и т.п. славянофилы не рассуждали.

— Слова славянофилов напоминают несколько видоизмененную цитату из современной публицистики.

— Да, но в славянофильских текстах есть очень важный подвох. Они говорят: у русских нет никаких политических притязаний, политическими правами мы не озабочены... Но тут же вводят идею неполитических прав, которых не может лишить никакая власть. В неполитические права входит свобода слова, мнений, вероисповедания. Когда возникает вопрос, что такое «свобода мнений», славянофилы отвечают, что это, в частности, Земский собор.

Во многом это стратегия уклонения, но из-за нее уже в конце XIX века язык славянофилов становится удобен и для императорской власти, и для земцев-либералов. Последние начинают говорить о соборности, народе, о том, что необходимо прислушиваться к голосу земли: под этими славянофильскими понятиями подразумевается диалог власти и общества. Обращаясь к земцам, министерство внутренних дел говорит на том же самом языке, но акцент оно делает на неполитичности: «Вы должны заниматься исключительно хозяйственными вопросами!» Все говорят, используя одни и те же слова славянофильского языка, внешне друг с другом согласны, но на самом деле разошлись на контркурсах.

То, что славянофильский язык стал таким распространенным, свидетельствует о слабости нашей общественной мысли и самого общественного пространства. В славянофильской риторике легко укрыться от неприятных вопросов, создать туманное облако, в котором тебя к ответу не потащат.

Уже в начале ХХ века философ и экономист Петр Бернгардович Струве во многом справедливо скажет о тех неполитических правах, о которых писал Иван Аксаков: это славянофильская формулировка естественных прав. Она, по его мысли, очень близка к логике английской буржуазной революции XVII века и Билля о правах. Этот пафос в славянофильстве также присутствует.

Для русской мысли важно, что спор западников и славянофилов очень короток, он занимает всего несколько лет. Говорить о славянофилах как о славянофилах у нас не получится года до 1841–1842-го, а после 1848–1849-го нельзя говорить о западниках. Уже ко второй половине 50-х годов это противостояние снимается, славянофилы остаются одной из групп в числе других направлений русской мысли. Оставшиеся славянофилы долго не принимают почвенничество братьев Достоевских, литературного критика Аполлона Григорьева, Николая Страхова. Интеллектуальные споры конца 50-х–60-х годов не описываются в рамках дихотомии «славянофилы — западники»: есть позиция Чернышевского и его круга, Каткова, остатков славянофилов и так далее.

Во второй половине 80-х годов XIX века, когда в России остро встает национальный вопрос и начинается связанная с этим публицистическая полемика, замечательный религиозный мыслитель Владимир Сергеевич Соловьев впервые толкует западничество и славянофильство как внеисторические позиции, интеллектуальную матрицу вне спора конкретных людей. Отсюда же и пассаж Соловьева о том, что Немезидой славянофильства стал западник Катков, в котором «обличилась ложная сторона славянофильства».

— Иными словами, несколько упрощая, славянофильство убил грубый официозный национализм?

— По мысли Соловьева — именно так. Соловьев говорит, что славянофилы не были националистами в позднем смысле слова, но в них присутствовала эта составляющая. Потом она проявит себя в Каткове, свое возмездие тот получит в следующем поколении.

— Возмездие от кого?

— От более примитивных и грубых вариантов национализма. Блестящий интеллектуал Катков, очень хорошо понимавший суть национальной проблематики, был далек от примитивного политического оскала. Но он проговаривает то, что было недоговорено славянофилами, и получает примитивное возмездие от глядящего на него из зеркала кошмара, чреватого Пуришкевичем и «черной сотней».

Следующий поворот сюжета связан с двумя очень известными в русской мысли, тогда еще совсем молодыми людьми, — учеником Василия Осиповича Ключевского, приват-доцентом Московского университета Павлом Николаевичем Милюковым, будущим лидером конституционно-демократической партии, историком и публицистом, и Петром Бернгардовичем Струве, будущим столпом сначала российской социал-демократии, а затем российского национал-либерализма. Они выстраивают конструкцию, в которой западничество и славянофильство суть абстрактные понятия, в которые можно уложить всю историю русской мысли. Милюков будет говорить о западниках и славянофилах во времена Ивана Грозного. Струве — о том, что народничество в его противостоянии правым можно определить как западничество, но в нем самом выделяются западническая и славянофильская ветви... А социал-демократы по отношению к народничеству выступают западниками. Иными словами, славянофилы и западники есть в любом общественном направлении.

— Что же происходит с ними в СССР и в постсоветское время?

— В восьмидесятые годы XIX века славянофильство закончилось физически, со смертью его последних представителей. Дальше следует история тех или иных элементов его мысли, и оказывается, что славянофильскими понятиями и представлениями засеяно практически все.

Славянофильскими образами проникнут роман «Война и мир». Любой советский человек, прошедший через этот роман, тот, кого переделал текст Толстого, несет в себе набор славянофильских представлений. Славянофильские обертоны, разумеется, сильны у Достоевского. В советском каноне присутствовал связанный с идеями славянофилов Герцен.

В 1939-м в советской исторической литературе начинается знаменитая полемика о славянофилах. Речь идет о том, что славянофилы, по существу, либералы: «Мы их не очень одобряем, но они входят в логику русского освободительного движения». Советская историография будет спорить о том, до какого момента славянофилы остаются прогрессивными, а в какой момент становятся реакционными, и эта сейчас кажущаяся надуманной полемика тянется до конца СССР.

С конца 60-х годов прошлого века обозначается интерес к славянофильству, отчасти даже его признание. В это время выходит ряд научных сборников, посвященных славянофилам. В начале 80-х выходят массовыми тиражами сборники произведений Ивана Васильевича Киреевского, Константина Сергеевича и Ивана Сергеевича Аксаковых. А в позднем СССР славянофилов начинают ценить как «культурных патриотов». Вспомним хотя бы связанную с ними публицистику Распутина.

— Писатели-«деревенщики», по моему, связаны со славянофилами напрямую.

— Да, но «деревенщики», конечно, воспринимали их во многом этнографически. При этом утрачивался пафос нациестроительства, который и позволяет без особых натяжек характеризовать позицию славянофилов как близкую к либеральной. Славянофилы в позднесоветском изводе начинают походить на ту карикатуру на самих себя, которую создавал Белинский. Не случайно и в наших сегодняшних дискуссиях сказать о славянофилах — значит отослать к чему-то махровому, антизападническому.

Стоит начать разговор о славянофилах, и одна из первых фраз, которая придет на ум собеседникам, будет «загнивающий Запад». Хотя это фраза консервативного историка и публициста Степана Петровича Шевырева, и сами славянофилы ее не принимают. Нынешнее восприятие славянофилов отчасти этнографическое, отчасти этническое. Сегодня это история про русскую деревню и воспеваемого хрестоматийного русского мужика. Еще это очень сильная история про образ православия. Тут стоит отметить, что православие для славянофилов вещь самоочевидная, но отношение к существующей Церкви у них очень критичное, и они говорят о необходимости радикальных перемен в церковной жизни. В позднесоветском и нынешнем изводе славянофильство — это гораздо больше обер-прокурор Святейшего Синода, консерватор и идеолог контрреформ Константин Победоносцев, чем сами славянофилы. И при этом не реальный Победоносцев, а заимствованный у Блока, с «совиными крылами».

А на самом деле в связи со славянофилами в первую очередь приходит на ум понятие свободы.

Струве или, например, русский и болгарский литературовед и философ Бицилли говорили о связанном со славянофилами пафосе свободы, свободной личности, свободного голоса. Пафосе «самостоятельного стояния» — когда ты смело говоришь то, что думаешь, и смело действуешь, невзирая на государство. История славянофилов — история про неприятие бюрократии, живое слово, пафос общественной деятельности, независимой от государства, способной к самоорганизации местной жизни. Во многом это консервативный идеал, но в английском варианте. Поэта, богослова и философа Алексея Степановича Хомякова восхищал статус джентри, местного сквайра, самостоятельно решающего важные вопросы мирового судьи. В шутку он доказывал, что Англия к Западу отношения не имеет, что мы с англичанами одинаковы, и производил их от «угличан». Это консервативный, но не государственнический пафос.

Для современности очень важна одна из базовых вещей, связанных со славянофилами. В сегодняшней консервативной дискуссии, разговорах о «русскости» в один ряд зачастую ставят славянофилов и Каткова с Победоносцевым, они все как будто про одно говорят. А для самих славянофилов и их современников это история про непримиримых оппонентов, это безумно напряженный спор. Славянофилам было важно осмыслить христианство как учение о свободе, для них были важны приходская активность, братство верующих.

Специфика уваровской триады «православие, самодержавие, народность» в том, что ее принимают, не расшифровывая. Принимают ее и славянофилы. Дмитрий Хомяков даже напишет три брошюры, — «Православие», «Самодержавие», «Народность» — где он истолкует их в славянофильском духе, наполнит собственным содержанием. Позже славянофилов будут воспринимать как сторонников официальной, уваровской позиции. Обращение к текстам самих славянофилов вызывает удивление у условно консервативной части современной общественности.

Вспомним знаменитую фразу славянофила Александра Кошелева о русском народе, который имеет всемирно-историческое значение с православием, а без православия он дрянь. Что здесь ключевое для славянофилов, православие или русский народ? Они отвечают на этот вопрос синтетически: всемирно-историческое значение русского народа для них в том, что он до конца раскрывает истину христианства. Константин Аксаков будет говорить, что русский народ по своей природе христианин до Христа, и поэтому крещение Руси произошло стремительно и безболезненно.

Если говорить о современном прочтении славянофильства, то я бы сказал, что здесь происходит парадоксальная вещь. Значительная часть тех, кто относится к славянофильству позитивно, не воспринимает его пафос свободы, свободного консерватизма. А те, для кого эти вещи вроде бы важны, не принимают славянофилов из-за того, что речь идет о русском народе и православии. Либералам славянофилы не нужны, потому что они про клерикализм и национализм, от чего русский либерализм в его современном виде старается отсоседиться. Современным русским консерваторам славянофилы чужды, потому что они во многом про свободное общественное действие. Один из ключевых моментов этой деятельности заключается для них в том, чтобы не быть связанными с властью.

Философ-славянофил Юрий Самарин отказался от ордена Святого Владимира, полученного за труды по освобождению крестьян. Это было абсолютно неприлично, и он, человек из близкой ко двору семьи (его дедом был сенатор и статс-секретарь Павла I, а крестной матерью — императрица Мария Федоровна), пишет царю объясняющее его позицию письмо. Самарин говорит царю, что он не может принять награду, потому что она поставит под сомнение его независимость. А независимость — это свобода, свобода не только, например, атаковать власть, но и иметь возможность ее защищать. Потому что голос в ее защиту только тогда будет иметь силу, когда он будет независимым голосом. Ему вторит Иван Аксаков, говоривший, что для того, чтобы он защищал русское царство, он должен быть независим от власти.

Славянофилы очень хотели быть союзниками власти — свободными людьми, которые ее поддерживают, не по определению, а тогда, когда с нею согласны. Для этого необходима возможность быть с нею несогласным. А одна из величайших проблем русской истории заключается в том, что наша власть не нуждается в союзниках, ей нужны слуги. Не случайно в глазах современных им властей славянофилы порой оказывались главными врагами.

В русской истории славянофилы важны тем, что они отстаивали право на независимый голос, на то, что в тот момент, когда власть поступает верно, ты, будучи свободным человеком, мог бы ее поддержать. Ты не «за» или «против» власти, ты «за» или «против» ее конкретных действий. Ты не присягаешь быть ее слугой, ты не присягаешь быть ее врагом... Вот это важно. И этот, стержневой для славянофильский позиции, момент плохо считывается во всех последующих спорах и дебатах.

— Я бы сказал, что это очень актуально и для нашего времени.

— Мне кажется, что наш разговор во многом идет о сегодняшних реалиях.

— А закончить его можно цитатой из великого военного теоретика Карла фон Клаузевица: «Тот, кто не помнит прошлого, обречен его повторять».