Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

03.03.2023

Художница Галина Сухова размышляет о Вертинском и вечности в знаменитой литературной усадьбе.

Этот белоснежный дворец в духе классицизма видишь сразу, когда заходишь в парк. Идешь мимо уток, крякающих в пруду, пересекаешь заснеженную площадку, где когда-то лихо разворачивались экипажи. Поднимаешься на крыльцо и только тогда замечаешь знак: вход в музей — справа, с торца. А ведь раньше посетители подъезжали именно к главному входу. И какие это были гости: от Карамзина, который написал в «Остафьево» восемь томов «Истории государства Российского», до самого Пушкина, трижды навестившего здесь друга, поэта и публициста Петра Вяземского, владельца усадьбы.

Вяземские купили имение в 1792 году. Князь Андрей Иванович Вяземский, дослужившийся до тайного советника, отстроил здесь дворец, где принимал Василия Жуковского, а также Василия Пушкина, дядю поэта. Николай Карамзин провел в «Остафьево» 12 лет: работал в кабинете на втором этаже над своим историческим трудом. Особый статус гостя объяснялся просто: он был женат на старшей дочери Вяземского Екатерина Ивановне.

Сын владельца «Остафьево», Петр Андреевич Вяземский, стал известным литератором. Цитату из его стихотворения «Первый снег» («И жить торопится, и чувствовать спешит») Пушкин поставил эпиграфом к первой главе «Евгения Онегина». Приятели высоко ценили творчество друг друга. После гибели Пушкина на дуэли, безутешный Вяземский хранил у себя реликвии, связанные с Александром Сергеевичем, в том числе — камышовую трость, жилет из тонкого черного сукна и портрет Жуковского со знаменитой надписью «Победителю-ученику от побежденного учителя…». Кстати, считается, что второе название усадьбы — «Русский Парнас» — придумал именно Пушкин. Как бы то ни было, литературная жизнь в «Остафьево» действительно била ключом. Сюда приезжали Александр Грибоедов, Николай Гоголь, Денис Давыдов, польский поэт Адам Мицкевич…

Ну а мы, скромные музейные гости, идем к торцу усадьбы и заходим через цокольный этаж. Еще несколько лет назад великолепие верхних этажей было недоступно для посетителей «Остафьево», весь дворец утратил оригинальные интерьеры в советское время. Вплоть до 1929 года заведующим музея-усадьбы был Павел Шереметев — сын последних владельцев имения (в конце XIX века его купили Шереметевы, породнившиеся с Вяземскими). Жил скромно, вместе с матерью и несколькими сотрудниками. Однако вольности 1920-х закончились, и дворянское происхождение оказалось отягчающим обстоятельством: бывших владельцев навсегда выселили из усадьбы, а саму ее превратили в дом отдыха Совета министров СССР. Роскошную обстановку — а здесь хранились гравюры Дюрера и Пиранези, живопись разных европейских школ — разбросали по музеям, что-то пропало безвозвратно. Лишь в 1988 году усадьбе вернули музейный статус. Впрочем, восстановленные интерьеры открыли для зрителей в 2016 году. Конечно, во дворец вернулись не все предметы подлинной обстановки. Однако некоторые родные вещи все-таки можно встретить: например, венецианское зеркало, в которое наверняка смотрелся Пушкин. Кое-что передали сюда совсем недавно — в частности, из Российской государственной библиотеки приехал резной шкаф. Кроме того, в декабре прошлого года «Остафьево» присвоили статус музея-заповедника: на площади в 38 гектар раскинулся регулярный французский парк со старинной липовой аллеей. А еще здесь установлены памятники сразу пяти писателям: Карамзину, Пушкину, Жуковскому, Петру Вяземскому и его сыну Павлу — тоже литератору. В общем, и правда: Русский Парнас.

Неудивительно, что в пространство дворца хорошо вписалась выставка Галины Суховой «Под зеленой лампой» (куратор — Мария Горелова). Она отсылает к традиции литературных встреч: как известно, кружок с подобным названием существовал в 1819—1820-х годах. Прямого отношения к «Остафьево» не имел, однако одним из его участников был Пушкин. Собрания проходили в петербургской квартире переводчика и страстного театрала Никиты Всеволожского, под зеленым абажуром. На встречах царил дух вольнодумства, однако близость к декабристам в итоге сыграла злую шутку: члены «Зеленой лампы» попали под подозрение, и кружок прекратил свое существование. В честь него 100 лет спустя было названо еще одно объединение, включавшееся в себя уже не веселых фрондеров, а настоящих «инокомыслящих» — русских эмигрантов, собиравшихся в парижском доме Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус.

«Зеленая лампа» в работах Галины Суховой — художницы, чья профессиональная деятельность связана с МХТ им. Чехова — предстает символом просвещения. Из темноты выхватываются важные вехи — не обязательно литературные — и это не позволяет разорваться связи времен. Вот, скажем, картины из серии «Диалоги на Лейденской выставке»: очевидно, вдохновленные громким событием 2018 года — приездом в Пушкинский музей знаменитой частной коллекции. Тогда счастливые зрители смогли увидеть одну картину Вермеера — как известно, сохранилось лишь 36 работ мастера, причем, ни одной нет в российских музеях. Или, например, произведение Карела Фабрициуса, от которого уцелело и того меньше — 16 картин: взрыв пороховых складов в Делфте унес жизнь художника и уничтожил его мастерскую. А еще показывали шедевры Франса Халса, Рембрандта, его друга Яна Ливенса… На картинах Галины Суховой герои Ливенса и Рембрандта вглядываются в лица посетителей Пушкинского музея — и многовековая дистанция вдруг растворяется, исчезает. Аналогичная трансформация происходит и с брейгелевскими «Охотниками на снегу»: эта картина давно уже переросла своей век, стала культурным феноменом и вошла в другие художественные языки — например, ее можно увидеть в фильмах Андрея Тарковского и Ларса фон Триера. В натюрморте Галины Суховой репродукция «Охотников» укрыта пушистыми еловыми ветками, рядом стоит ваза с цветами и керосиновая лампа, и все это рождает новогоднее, праздничное настроение. Кстати, шедевр Брейгеля входит в цикл, посвященный временам года, и, как установлено исследователями, изображает именно декабрь или январь.

Вообще, по признанию художницы, многие работы вдохновлены личными историями и воспоминаниями. Например, один из натюрмортов Галина Сухова посвятила маме. Художница рассказала гостям выставки: «Вот мамина детская фотография, ее фотоаппарат, рядом — прадедушкина ложка. И еще тополь — помните, был популярен гороскоп друидов, где каждый человек ассоциируется с каким-нибудь деревом. Моя мама считала, что она тополь. Картина получилась случайно: просто у меня был фотоаппарат, очень живописный. Остальное предметы «подтянулись» сами. Вдруг поняла — это же мама во всех ее ипостасях».

А во время работы над морским пейзажем в голове художницы звучала грустная песня Вертинского: «К мысу Радости, к скалам Печали ли. К островам ли сиреневых птиц. Все равно где бы мы ни причалили. Не поднять нам усталых ресниц». Или еще одна история, связанная с картиной, где изображены дети, купающиеся в Волге: «У нас дома есть крошечная выцветшая фотография — 1943 или 1944 года. Идет война, и молодые женщины с детьми прибыли в эвакуацию в Тутаев. Дети маленькие, ужасно худые, играют в воде буквально до посинения. Они еще совсем малыши: сейчас в живых осталась только моя тетя. И вот не так давно мы сидели на берегу и смотрели, как дети плещутся в воде. И вдруг я вспомнила эту фотографию. Возникло какое-то ощущение вечности: ведь это вечные дети, на берегу вечной Волги. Тысячи русских детей, которые плещутся в воде, и этому нет конца».

Выставка работает до 12 марта.

Фотографии предоставлены пресс-службой Музея-заповедника "Остафьево"-"Русский Парнас".