Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

18.01.2023

Столичным зрителям показывают художников, определивших лицо сибирского искусства XX века.

Выставка «Сибирь многоликая» проходит в, казалось бы, неожиданном месте — Армянском музее «Тапан», где в постоянной экспозиции можно увидеть работы Мартироса Сарьяна и Мариам Асламазян. Впрочем, объяснение этому довольно простое: летом 2022-го экспонаты из «Тапана» приезжали в Новосибирский государственный художественный музей с выставкой «Сокровища ковчега». А теперь в качестве ответного жеста картины сибиряков привезли в Москву. Вообще НГХМ есть что показать столичным зрителям: Боровиковский, Шишкин, Серебрякова, Фальк, Григорьев — лишь часть имен, которыми может похвастаться музей, созданный не так уж давно, в 1957 году. Однако в итоге выбор пал на художников, повлиявших на становление искусства в Сибири, особенно — в 1920-1930-е: голодные и страшные годы, когда профессиональные живописцы и графики в регионе были наперечет. Кровавая Гражданская война, тиф, грязь и неустроенность — можно ли вообразить менее подходящий фон для творчества? Немецкий архитектор Рудольф Волтерс, побывавший в начале 1930-х в Новосибирске, припечатал молодой город: «Вокруг море деревянных хижин и землянок — насколько хватает глаз. Дикая мешанина без улиц и дорог. Невероятно широко простирается вокруг город — гигантская убогая деревня». Однако именно в те годы в Сибирь приезжали талантливые художники — порой по воле случая — и находили здесь вдохновение, а нередко — и свою судьбу.

Выставка представляет авторов, у каждого из которых — особая, часто трагическая история, рифмующаяся с историей страны. Григорию Гуркину, представителю древнего алтайского рода Чорос, выпал шанс учиться у великого пейзажиста Ивана Шишкина, который отметил работы юноши, пытавшегося поступить в Императорскую Академию художеств. С его помощь Гуркин стал вольнослушателем, и хотя мэтр вскоре скончался, будущий живописец не свернул с выбранного пути. Пейзаж оказался его призванием: картина «Река Ул», показанная на выставке, разошлась в авторских повторениях по Сибири. Например, одна огромная копия — неизвестно, правда, кем выполненная — украшала аппаратный зал Центрального телеграфа в Томске, где ею любовались работники: посетителей в помещение не пускали. При этом судьба самого Гуркина оказалась трагической: в Гражданскую войну он возглавил национальный орган самоуправления — Алтайскую Горную Думу — и вскоре был арестован колчаковцами. Бежал в Монголию, потом перебрался в Туву и лишь в 1925-м вернулся в Сибирь. Триумфально выставлялся в Новосибирске, Москве… Однако уже в 1937 году был обвинен в шпионаже в пользу Японии и расстрелян.

В творчестве Гуркина были сильны этнографические мотивы — как и в работах другого художника-алтайца Николая Чевалкова. Родившийся в семье крестьянина из рода Мундус (он был младшим, девятым ребенком), Николай и мечтать не мог об изобразительном искусстве: его родители считали художников бездельниками. Отец говорил: «Твое дело не даст тебе хлеба!» Однако после революции Чевалков поступил в Барнаульскую художественную школу, затем работал учителем рисования в родном селе Улала (будущий Горно-Алтайск). Времена были тяжелые. Мастер рассказывал: «Художнику в Ойротии (нынешняя Республика Алтай. — Культура) очень одиноко. Нас двое — Гуркин и я. Гуркин сейчас почти не работает, я... с трудом. Мы живем далеко друг от друга. В Улале я устроил маленькую выставку, вход бесплатный, публика не шла, почти насильно загоняли, и нынче на выставке не больше было... Я работаю в школе. Большинство детей — алтайцы, есть и русские...» В 1937 году мастер скончался. Известный сибирский искусствовед Павел Муратов так написал о художнике: «…прожил сорок пять лет, совсем не много, да и в продолжение этого немногого часто болел: то ему ноги надо лечить, то на него наваливается тиф и долго держит у границы жизни и смерти, то бронхит похожий на туберкулез… Конец всему положила злокачественная опухоль и оказавшаяся бесполезной тяжелая операция. Сильного духа, сильного тела он никогда не имел. Ему всегда надо было к чему-нибудь, к кому-нибудь прислониться хотя бы через письмо, хотя бы через мимолетную беседу. И при том он имел божий дар — дар художника, пробивавшийся, как родник, сквозь все нескладности его жизни и наполнявший его собственную жизнь смыслом, а жизнь окружающих его людей присутствием чудесного, пусть и не всегда понятного явления». Из Новосибирска привезли, пожалуй, самую знаменитую картину Чевалкова — «Ожидание переправы на Телецком озере»: декоративную по цвету и проникнутую восточной созерцательностью. Его работы были близки Николаю Рериху, что отмечала сибирская художница Наталья Нагорская: «…из него получился бы свой алтайский Рерих, если бы его талант мог развиться».

Кстати, мужем Нагорской был известный сибирский художник Алексей Вощакин. На выставке можно увидеть его картину «Шаманство над больным ребенком». Уроженец Самарской губернии с раннего детства жил в Сибири, куда переехала его семья, и любил эту землю: даже ездил с женой в этнографические экспедиции. В Гражданскую Вощакин служил в армии Колчака, в 1923-1924 годах учился в Казанской художественной школе, где попал под влияние колористической изобретательности Фешина, хотя последний в 1923-м уже эмигрировал в США. Затем молодой художник недолго обучался в легендарном ВХУТЕМАСе, а в 1925-м переехал в Новосибирск, где активно включился в творческую жизнь. В частности, стал соучредителем и председателем общества художников «Новая Сибирь», в котором состояли и Гуркин, и Чевалков. Однако постепенно гайки начали закручивать. В 1932-м Вощакина арестовали и отправили в лагеря, а в 1937-м расстреляли.

Опасался за свою судьбу и другой художник, Григорий Ликман, в юности увлекавшийся супрематизмом, лучизмом и кубизмом. Родившийся в Ревеле (современном Таллине), он учился в Строгановке, затем поступил во ВХУТЕМАС и окунулся в столичную богемную жизнь. Впоследствии вместе с семьей уехал в Сибирь, работал художником-декоратором в Томском драмтеатре, рисовал карикатуры для новосибирских изданий. В середине 1930-х переключился на живопись. Волна репрессий его счастливо миновала. Художник создавал идеологически выдержанные полотна (например, «Товарищ В.М. Молотов на партактиве Новосибирска в 1928 году»). После войны окончил курсы повышения квалификации при Всекохудожнике под руководством классика соцреализма Бориса Иогансона. Впрочем, в Москву привезли личное, камерное произведение Ликмана: натюрморт «Багульник», изображающий растение, характерное для сибирских широт.

Но полнее всех на выставке представлен Николай Смолин — кстати, учившийся, как и Вощакин, в Казанском училище, причем, именно у Фешина. Это прекрасно видно по особому ощущению цвета: например, в «Автопортрете с трубкой». После учебы Смолин жил в Томске, а в 1935-м переехал в Новосибирск, где ярко проявил себя как портретист: запечатлел и архитектора Андрея Крячкова, определившего облик Новосибирска, и эвакуированных из Ленинграда знаменитых дирижеров, музыкантов, актеров.

Этими именами выставка не ограничивается. Есть здесь и Виктор Уфимцев, знавший Бурлюка и Маяковского и организовавший футуристическую творческую группу «Червонная тройка»; и Александр Моисеенко, о котором известно крайне мало и чьих работ, похоже, нет в других сибирских музеях; и создательница женских образов Ольга Гинзбург, чья выставка в 1965-м стала первой персональной выставкой женщины-художницы в Сибири; и многие другие. Не хватает, правда, авторов, определивших лицо сибирского искусства второй половины XX — начала XXI века: Николая Грицюка, Александра Шурица, Михаила Казаковцева… Что ж, у музея будет повод нанести Москве как минимум еще один визит.

Выставка работает до 22 января.

Фотографии Ксении Воротынцевой