Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

30.12.2021

Выставка редких работ к юбилею художника

Анатолию Звереву — 90. В целом не так уж много, и, сложись судьба художника иначе, сегодня он купался бы в цветах и поздравлениях. Впрочем, Зверева сложно представить в торжественных залах, осыпанного наградами. Художник Владимир Немухин, близко знавший Анатолия Тимофеевича, вспоминал, как убеждал его вести себя прилично перед открытием выставки в 1984-м: «Ведь это твой вернисаж. А вечером отметим». Речь о единственной прижизненной персоналке неприкаянного гения, которого советская власть старательно не замечала.

С тех пор прошли десятилетия, и в изумительном таланте художника уже никто не сомневается. Немухин утверждал: «Он действительно был снайперским рисовальщиком, и все это было дано ему от природы, от Бога». О том, как Анатолий Тимофеевич писал картины — быстро, размашисто, одной безотрывной линией, пуская в ход все, что оказывалось рядом, — сигаретные окурки, тушь, перья, — ходили легенды. «В Третьяковской галерее хранится рисунок — изображение павлина. Его перья художник изобразил с помощью отпечатков пальцев. Он был гениальным импровизатором — как Чарли Паркер», — вспоминает эксперт Международной конфедерации антикваров и арт-дилеров Валерий Силаев.

Зверев считал, что лучшие вещи создал до 1960-х, пока рисовал исключительно для себя. Кое-что из этих ранних редкостей (многие работы того периода увез за границу дирижер Игорь Маркевич, устроивший в 1965-м в Париже выставку Зверева) можно увидеть на выставке в галерее «Веллум». Экспозиция называется «Здесь должен быть лес» в честь ранней картины художника. Владелец коллекции — основатель и арт-директор галереи Любовь Агафонова — представила зрителям изысканную подборку. Здесь есть «типичный» Зверев, каким его полюбили массы: изящные девы, губки-глазки. Таков, например, портрет его возлюбленной Оксаны Асеевой (1971). Их странная пара — а художника и его музу разделяло почти четыре десятилетия — у многих вызывала недоумение. Однако вдову поэта Николая Асеева Зверев, похоже, по-настоящему любил и осыпал цветами и портретами.

Есть изображение еще одного важного для Зверева человека — мецената и коллекционера Георгия Костаки, а также портреты членов его семьи. Именно у Костаки неприкаянный мастер обрел временное пристанище. А заодно, вдохновившись коллекцией русского авангарда, попробовал себя в абстракции. И это не шутка: у Зверева правда есть нефигуративные работы — отсылающие, например, к экспериментам Любови Поповой. При этом его «Шар и крест» (1959) выглядит не воспроизведением находок 1920-х, но фирменным «зверевским» переосмыслением.

И в этом особенность по-леонардовски одаренного художника — впитывать все, как губка. «Он был невероятно амбициозен, — вспоминает знавший его лично Валерий Силаев. — В 1960-е часто посещал зоопарк и в итоге «перерисовал» нашего гениального анималиста Ватагина. Знаменитый режиссер Теодор Вульфович рассказывал, что Толя замечательно играл на фортепиано — не зная нотной грамоты. Он прекрасно импровизировал, и в живописи тоже. Постоянно придумывал техники. Нет кисточки — выдавил краску из тюбика, размазал оборотной стороной мастихина. «Арбуз», показанный на выставке, сделан именно так. Не хватало серебра в небе — сыпал пепел. Плохо ложилась акварель — высыпал соль, которая разъедала краску, и та становилась текучей. Но представьте: 1954–1956-й, у нас господствуют «Кукрыниксы», в искусстве — застой, все посвящено победе социализма. И тут — Зверев. Куда его было девать?».

Художник действительно не вписывался ни в какие рамки. Выставка показывает, что он мог быть очень разным. Создавал, например, пейзажи: и не простые, а посвященные Левитану — с отсылкой к мрачно-философской картине «Над вечным покоем», с крестом и погостом. И невольно задаешься вопросом: какой все-таки Зверев настоящий? Тот, кто несколькими пятнами изображает милого ежика (1966)? Или пишет картину «Дом» (1959) — с холодными окнами-решетками — символичную для вечного скитальца, ночевавшего у друзей и называвшего свою квартиру в Свиблово — «Гиблово»? Или Зверев-настоящий — это почти абстрактный алый пейзаж (1961): яркий и отчаянный, как крик?

«Так что очень много было в его судьбе неуемного, тяжелого, но он никогда не жаловался. Никогда», — вспоминал Владимир Немухин. И, наверное, в этом и состояла высочайшая гениальность: несмотря ни на что, быть влюбленным в свою жизнь. Немухин рассказывал: «Не пить ему было, конечно, очень трудно, разве что при каких-то невероятных обстоятельствах. Но однажды он мне сказал, держа руку около сердца: «Старичок, мне надо бы прекратить выпивать». — «А что случилось?» — спросил я. «Да вот сердце что-то болит. Но знаешь, я стал размышлять — вот брошу пить, стану очень здоровым. Но здоровыми, старик, могут быть только футболисты». Говорил он все это не в шутку, а совершенно серьезно — здоровыми могут быть только футболисты. Это был 1984 год».

Спустя два года Зверева не стало. За несколько дней до кончины он был запечатлен вместе с ленинградскими художниками Сергеем Бугаевым (Африкой) и Олегом Котельниковым. Это единственная видеосъемка, где можно увидеть Анатолия Зверева. Случайность или Божественный замысел? Да кто ж его знает.

«Культура» побеседовала с коллекционером, основателем и арт-директором галереи «Веллум» Любовью Агафоновой.

— Когда вы начали собирать Зверева?

— Больше двадцати лет назад. Первая вещь, прекрасная акварельная работа, досталась мне от папы. Сейчас у меня более 200 произведений Зверева. После Музея AZ, наверное, это самая большая частная коллекция графики и масла Зверева. Он мой любимый художник — практически святой. Русский юродивый. В России всегда любили калечных, больных, молились юродивым. Зверев был настоящий artist — и не только в творчестве, но и в жизни. Играл, фонтанировал, любил — и во всем оставался искренним. И в этом его гениальность.

— В чем еще особенность таланта Зверева?

— Он был как лакмусовая бумажка: транслировал энергии, которые ощущал, и картинки, которые видел. Например, смотрел ТВ — и рисовал морские пейзажи, хотя никогда не был на море. В 1957 году слушал радио — и создал картину «Спутник», которую можно увидеть на выставке. Он написал ее, когда первый спутник был запущен на орбиту, и народ ликовал, еще не зная, что скоро, в 1961 году, состоится первый полет человека в космос.

— Если бы Зверев жил не в советское время, он смог бы вписаться в «нормальную» жизнь?

— Нет, никогда. Хотя то, что мы называем вторым русским авангардом, могло появиться только в Советском Союзе — вопреки официальным культурным течениям. С одной стороны, говорят, что эти художники были гонимы, могли продавать свои картины только на квартирных выставках. Но я помню их с детства — это круг старших друзей моего отца. Счастливые лица с искрящимися глазами. Да, за ними следили, у них были проблемы. Но в 70–80-е уже не было ужаса, происходившего несколькими десятилетиями ранее. В 1959 году в Москву приехала американская выставка, все увидели Поллока и стали его цитировать. Можно было пойти в библиотеку и посмотреть Кандинского и Малевича. Много людей вышли из лагерей, и среди них были художники… Возможно, то, что они делали, для Европы могло казаться неким эпигонством. Однако в нашей стране многое оставалось запрещенным, и работы художников второго русского авангарда — как и религиозное искусство Владимира Стерлигова — были настоящими, искренними. Эти авторы все пропускали через себя. Юло Соостер — сам отсидевший, но оставшийся гениальным художником; Немухин, Зверев, Краснопевцев — они были такие живые и настоящие, что мы в XXI веке до сих пор это ощущаем. И это большое счастье.

Фотографии предоставлены пресс-службой галереи «Веллум».