Тамара ЦЕРЕТЕЛИ

19.07.2021

Александр Седов рассказал «Культуре» о миссии музея, вечном культурном противопоставлении Востока и Запада, и о том, где заканчивается одно и начинается другое.

– Музей Востока был открыт в 1918 году, став одним из первых культурных учреждений, созданных советской властью. К чему такая спешка? Новая власть так интересовались Востоком?

– Все очень просто. После Октябрьской революции был основан Национальный музейный фонд, куда стекалось огромное количество национализированных частных коллекций, а также предметов из антикварных лавок, ковровых магазинов... Все это надо было куда-то девать. Некоторые вещи отдали в уже существующие организации – например, ГМИИ им. Пушкина, ГИМ. Но образовался довольно большой массив экспонатов, скажем так, восточного происхождения. И что с ними делать, не знал никто. Музеи брать их отказывались – потому что не по профилю. В итоге 30 октября 1918 года на заседании в Наркомпросе известный искусствовед Павел Муратов выступил с докладом, где предложил создать сразу два музея – классического Востока и Ars Asiatica. Первый как-то не задался, а вот Ars Asiatica был открыт. Сначала ему выделили две комнаты в здании Исторического музея. Потом он без конца переезжал, пока в 1930-м его не поселили в Храм Пророка Божия Илии на Воронцовом Поле, где после революции находился склад чая.

– Тоже восточная тема.

– Вполне. Чай выселили, а храм приспособили под музей. Там он и существовал. А в 1984-м его экспозиции переехали на Никитский (тогда – Суворовский) бульвар, в Дом Луниных, реставрировавшийся с 1968 года. Названия он тоже менял, пока в 1992-м не стал Государственным музеем искусства народов Востока, либо проще – Музеем Востока.

– У вас в музее такой разброс по регионам – тут и экваториальная Африка, и Чукотка. Совершенно теряешься, что такое Восток.

– Верно. Получается Восток – это все, что не Запад (смеется). По этому принципу, я думаю, и организовывался музей. Конечно, основные наши коллекции – это китайская и японская, не такая обильная индийская, естественно, представлены среднеазиатские республики, Северный Кавказ, Закавказье, восточная часть России, включая Туву и Чукотку. Но есть и предметы африканского искусства. И даже небольшая коллекция из Мезоамерики, а также из Тихоокеанского региона, например, с острова Пасхи… А что касается классического Востока, то, к сожалению, в собрании музея мало коллекций из арабских стран. Я сам по образованию археолог и последние 40 лет занимаюсь Южной Аравией, археологией Йемена и Омана, работал там долгое время. И был удивлен такому раскладу вещей в музее.

– Согласно классическому представлению граница между Европой и Азией проходит по Уральским горам на востоке и по Главному Кавказскому хребту на юге. А где сегодня проходит символическая граница между Востоком и Западом? И есть ли она вообще?

– Здесь разные понятия: если речь о географии, разделении на материки и континенты, то границу никто не отменял. А что касается культуры, то тут трудно отделить одно от другого. Идет взаимовлияние, и с развитием коммуникаций оно только усиливается. Хотя когда ты оказываешься в какой-нибудь стране Востока – Дальнего или Ближнего, все равно понимаешь, где именно находишься. Там гораздо более четкие национальные особенности, чем в Европе.

– А дихотомия Восток – Запад все еще остается?

– Я со студенческой скамьи занимаюсь археологией Востока, и лично в моем восприятии такой дихотомии нет. Конечно, это разные в культурном отношении области, но, тем не менее, взаимодействующие и взаимопроникающие. Вот элементарный пример из археологии: когда мы работали в Йемене, то каждый год выпускали на арабском краткие отчеты о наших раскопках. Выяснилось, что в арабском языке нет определенной научной терминологии. Пришлось ее изобретать или давать кальку с иностранных языков.

– Российские ученые обогащали арабский язык?

– И так можно сказать. Но в последние десятилетия с бурным развитием этой области науки в странах Ближнего Востока вопрос решен и сейчас этой проблемы не существует.

– В XVIII-начале ХХ века Восток идеализировался. А какой сейчас характер интереса к нему: все то же увлечение экзотикой – самураи, мечи, гаремы, султаны? Или попытка вникнуть в мировоззрение?

– Смотря у кого. Если массово, то мне кажется, идеализированное представление все равно остается. Другое дело, что перечисленные вами клише часто являются принадлежностью европейской и русской культуры. Они не имеют почти никакого отношения к реальному Востоку и, тем не менее, сохраняются. А что касается россиян, то в последние годы они имели возможность ездить и многое видеть. Понимаете, если в советское время человек хотел познакомиться с культурой, положим, Камбоджи, то шел в наш музей – это было окно в мир. А теперь любой может купить билет, полететь в Камбоджу и увидеть все воочию. Во всяком случае, мог до недавнего времени.

– С падением железного занавеса посетителей стало меньше?

– Я бы не сказал. Как ни странно, в музее есть целые династии посетителей – люди, которых водили сюда в детстве и которые теперь приводят своих детей. Это небольшая прослойка, но она есть. Недавно был забавный случай: один из посетителей оставил гневное послание в книге отзывов – в зале Юго-Восточной Азии у вас все время висела маска демоницы, я специально привел внука, чтобы показать ее. А маски нет. Как так, куда делась?.. Мы ответили, что она обязательно вернется на свое место, но после определенных процедур, ведь предметы, находящиеся в экспозиции, требуют ухода. С одной стороны – все это забавно, а с другой – очень приятно читать такие отзывы.

– Мировая политика как-то влияет на отношение к Востоку? Может, после событий в Сирии возрос интерес к Ближнему Востоку – в том числе среди посетителей музея?

– Интерес к Ближнему Востоку начался отнюдь не с конфликта в Сирии, этот регион стоит на повестке дня уже давно. Не говоря уже о том, что один из самых высоких конкурсов среди абитуриентов всегда был в Институт стран Азии и Африки – и не только на арабский язык. Так что интерес к Востоку – явление постоянное. Все-таки там родилась человеческая цивилизация.

– А можно ли говорить о влиянии исламского фундаментализма на отношение к арабскому миру?

– Влияние, наверное, есть, хотя исламский фундаментализм тоже явление не вчерашнего дня. Но все-таки наибольшее количество жертв исламских экстремистов – их же соотечественники. Количество погибших от терактов в Европе и в Ираке с Сирией – несопоставимы. Исламский фундаментализм, я бы сказал, это в первую очередь проблема мусульманских стран, а потом уже всех остальных. Исламский мир ведь тоже очень разный – на том же Аравийском полуострове каждая страна отличается от соседней. Вот Эмираты, например, хоть и объединены в конфедерацию, все равно не похожи друг на друга. Даже мужская одежда разная, а кажется, будто у всех одна и та же белая рубаха и платок на голове. Тем не менее, и рубахи разные и платки по-иному повязаны, соответственно и обычаи свои. Или взять Бахрейн – то, что там разрешено законом, в соседней Саудовской Аравии может быть уголовно наказуемым.

– А какое в арабских странах отношение к условному Западу? Для них это тоже экзотика?

– Тоже очень разное. Опять приведу пример Йемена. Это одна из самых бедных и закрытых стран мира. Несколько сезонов мы там работали в совместной с немецкими коллегами археологической экспедиции, копали древний город, который находится на высоте более 3 тысяч метров над уровнем моря. Рабочие у нас были из окрестных деревень. Они, кажется, и до города-то не часто добирались. С виду дикие люди, с оружием… Потом выяснилось, что эмигранты из этих деревень составляют целую общину в Нью-Йорке. Два раза в год представитель шейха летает к ним в Америку для сбора пожертвований. Прямых рейсов между столицей Саной и Нью-Йорком нет, соответственно чтобы добраться туда, ему надо сделать несколько пересадок, посетить столько-то стран. Этот представитель, как правило, прекрасно говорит по-английски. И иногда кажется, что он знает окружающий мир намного лучше тебя… Есть и другие примеры – в той же Сане, столице, садишься в такси, говоришь, куда ехать, водитель оборачивается, смотрит на тебя подозрительно и спрашивает: «Ты кто, американец?» «Нет, – говорю, – русский». «Это хорошо, а то бы я тебя высадил».

– К России до сих пор хорошее отношение на Ближнем Востоке?

– Конечно. Но иногда оно строится на контрасте негативного отношения к Америке.

– В чем вы видите основную миссию музея – естественно, кроме научной работы? Показать многообразие Востока?

– Наверное, не скажу ничего нового, но да – хотелось бы рассказать, какие мы все разные, и слава Богу. Я, например, не понимаю, как можно поехать отдыхать куда-нибудь в Таиланд или Египет и заранее не получить элементарное представление об обществе, в которое тебе предстоит погрузиться. И одна из возможностей узнать о культуре региона – прийти в наш музей и хотя бы посмотреть постоянную экспозицию. А что касается миссии, то это не просто показать, насколько разнообразны культуры, но и предложить восхититься великолепными образцами искусства, например, папуасов Новой Гвинеи или аборигенов Калимантана. Их искусство может быть своеобразным, но от того не менее интересным.

– А сколько человек в год посещает музей?

– До пандемии было более 200 тысяч, сейчас существенно меньше. С тех пор как мы получили два павильона на ВДНХ, число посетителей почти удвоилось. И что самое ценное, больше половины гостей там – приезжие. То есть мы практически устраиваем выставки в регионах. Конечно, многое зависит от сезона, меньше всего людей бывает зимой – тогда на ВДНХ в основном на каток ходят, а на коньках в музей не пойдешь. Зато летом в выходной день у нас бывало до тысячи посетителей.

– Вы выходец из академической среды, занимались археологией Йемена. Для многих эта страна – терра инкогнита. Мало кто знает, например, что царица Савская оттуда.

– Да, это удивительное место, где уже в самом начале I тысячелетия до нашей эры существовала высокоразвитая цивилизация, причем письменная. С колоссальным количеством дошедших до нас надписей, правда, 90 процентов из них малосодержательны – либо посвящение богам, либо надписи на придорожных камнях, примерно как у нас пишут на заборах: «Здесь был Вася». Интересно, что через этот регион не проходили миграционные волны, и основная масса населения осталась та же. Там и топонимам по две с половиной тысячи лет... Здесь произрастали мирра и ладан, отсюда они экспортировались в страны Средиземноморья. В общем, страшно интересная страна, где все время открывается что-то новое. И сегодня эта область очень слабо затронута современной цивилизацией. В 1990-е годы после объединения Йемена в одно государство наступил золотой век йеменской археологии, такой интенсивности исследований не было, пожалуй, ни в одном регионе Ближнего Востока. Длилось это, к сожалению, недолго – йеменцы ребята боевые и с началом гражданской войны все прекратилось. Когда там закончатся бои и можно будет вернуться к работе, никто не знает. Боюсь, уже не при нашей жизни.

Фото: Игорь Иванко и Сергей Ведяшкин /АГН Москва.