В этом году антикварная галерея «Веллум» отмечает 20-летие. Ее основательница рассказала «Культуре», кто сегодня покупает произведения искусства, что происходит с арт-рынком и как пандемия повлияла на работу частных институций.

— Как возникла галерея «Веллум»?

— Совершенно спонтанно. Я преподавала в школе мировую художественную культуру, воспитывала маленького ребенка, денег страшно не хватало. Правда, всегда любила искусство: получила искусствоведческое образование, мечтала посвятить жизнь науке, изучать письма художников, работать в музее или каком-нибудь институте. И никогда не думала, что придется заниматься организацией выставок, вникать в коммерческие вопросы.

Однако тех небольших денег, что мне платили за преподавание, не хватало даже на еду. Я начала помогать одному антиквару: приезжала в выходные в четыре утра на вернисаж в Измайлово — там порой можно было купить потрясающие вещи. А также стала делать выставки в ЦДХ. Мне повезло: моими друзьями были художники или дети художников. Например, Николай Николаевич Банников — отец моего юношеского друга. У нас сложилась окололитературная, «хиппейная» тусовка: мы слушали рок-н-ролл, ходили по трассе, встречались летом на фестивале «Радуга». У многих были хорошие коллекции, доставшиеся от родителей, в том числе работы известных авторов: Анатолия Зверева, Альберта Бенуа, Максимилиана Волошина. Помогали и университетские знакомства. Например, у замечательного преподавателя Виктора Петровича Головина был брат-коммерсант Юрий Петрович. Он стал одним из моих первых коллекционеров: купил работу Олега Алексеевича Гостева — прекрасного художника-шестидесятника, выставки которого я делала одними из первых. В общем, всегда рядом оказывались люди, поддерживавшие меня. В одиночку я бы не справилась.

— Как сложилась ваша коллекция?

— Первую покупку я сделала в букинистическом магазине в Столешниковом переулке. Это была литография. Немного смешная, на историческую тему. Я была студенткой, и сэкономила деньги, чтобы купить эту работу: очень хотелось обладать антикварной вещью. Потом она куда-то пропала.

В начале 2000-х, когда у меня только появилась галерея, произошел один случай. Около метро и железнодорожных станций тогда были стихийные рынки: продавали все подряд — черешню, цветы, ботинки. Однажды вижу: стоит старик с картинами. Одна из вещей — абсолютно купринского цвета, экспрессии, совершенно бубновалетовская. Спрашиваю: «Чей это натюрморт, уважаемый?» Отвечает испуганно: «Мой!» Старик древний-древний, глаза еле видны из-под седых бровей, всклокоченный, смешной. Говорю: «А как вас зовут?» — «Абрам Исаакович Моносзон». — «А когда вы картину написали?» — «А когда вам надо?» Оказалась, работа 1957 года. Я ее купила и ушла. Потом подумала, что надо было узнать, есть ли у него что-нибудь еще. Каждый вечер заглядывала на рынок, но моего знакомого не встречала. Прошло месяца два. Однажды смотрю — стоит с пейзажем. Купила картину и попросила посмотреть другие работы. Он ответил, что никого в дом не пускает. Где-то через полгода у меня уже было семь-восемь его картин: фантастически хороших. В итоге он все-таки пригласил меня домой. Так началась дружба, которая длилась семь лет. Он был совершенно нищий. На деньги — пусть и скромные — которые получал от меня, смог достойно прожить последние годы. Он дождался своей персональной выставки в ЦДХ, своего первого каталога, который я подготовила. К сожалению, не успели снять фильм. Во время каждого визита я покупала одну-две картины и некоторые работы откладывала на следующий раз. Прихожу через какое-то время с деньгами, а он подновил картины: решил, что будет лучше. Так случилось с замечательной работой «Философ»: на ней был изображен симпатичный брюнет, читающий журнал «Вопросы философии». Однажды прихожу — а брюнет уже седой. В общем, все семь лет шла страшная борьба. Его произведения нередко доставались мне по двойной цене. Приходилось нанимать реставратора: к счастью, свежая краска мягкая, ее легко убрать. После нескольких выставок к Моносзону начали заглядывать дилеры. А он не всегда помнил, что я отложила работы, внесла предоплату. Придешь иногда — где мои картинки? А он уже их продал другому человеку. Бывало обидно, но со стариками всегда сложно. Впрочем, он абсолютный гений: я написала о нем ряд эссе, к столетию сделала выставку в Музее Востока. Это открытый мною автор. Я сформировала цены на него на вторичном рынке и в итоге сама теперь покупаю дороже. Сейчас у меня более 100 его работ.

— Есть ли еще авторы, которых удалось открыть?

— Да, это Борис Алексеевич Смирнов-Русецкий. В 1941 году он был репрессирован, провел больше десяти лет в лагерях, впоследствии был сослан в Акмолинскую область. Вернувшись, преподавал теорию металла в Бауманке, показывал свои выставки в научных институтах. Он был модным среди интеллигенции, а я сделала его известным для широкой публики. Теперь его любят и покупают все. Я организовала массу выставок: например, к его столетию арендовала огромный пятый зал в ЦДХ. Вообще, в начале 2000-х ЦДХ играл большую роль в культурной жизни страны. Уже не существовало цензуры, и, если позволяли финансовые возможности, ты мог сделать выставку. И выстрелить — или провалиться. Туда приходили люди, которые интересовались искусством, а также коллекционеры. Это был праздник открытия художников.

— Как строится работа с наследниками авторов — ведь вещи нередко покупаются в семье, напрямую?

— Многое зависит от личных симпатий и антипатий. Ты можешь быть великим искусствоведом, однако с тобой не захотят работать. В 2000-е я занималась Александром Лабасом. Брала работы у его уже покойного сына, Юлия Александровича, и его супруги Раймонды. Сейчас дружу с их дочерью Алисой. Мне многое дали эти контакты.

В то же время некоторые вещи важных для меня авторов приходили не напрямую, а через третьи руки. Например, работы Николая Шестопалова, выставку которого я делала в Русском музее, или Александры Коноваловой. Шестопалов был учеником Репина, затем учился в студии Тенишевой. Делал иллюстрации, открытки, писал виды русских усадеб, участвовал в выставках общества «Мир искусства». Александра Коновалова училась в Строгановском училище. Подобно ровесникам, художникам-«мирискусникам» и представителям «Голубой розы», создавала акварельные ретроспективы ушедшего рая. Работы этих авторов я купила через дилеров за достаточно большие деньги, долго расплачивалась. Вообще меня удивляют наследники, которые отдают вещи совершенно чужим людям, не думая о памяти предков. Помню, приходилось общаться с наследницей Коноваловой, ей понравилась сделанная мною выставка. Наследница была не дочерью Александры Сергеевны, а вдовой ее племянника. Мы даже купили у нее диван, на котором сидела Коновалова. Завершая сделку, наследница сказала: «Бабка мерзкая была, все бриллианты завещала музею».

— Что происходит с ценами на произведения художников, с которыми вы работаете?

— Коновалова 1900-х, 1910-х годов идет ровно: ее работы стоят от 5 до 10 тысяч долларов. Интерес к Шестопалову пока снизился. Некоторые его поздние вещи продаются на небольших онлайн-аукционах. Подобных аукционов стало очень много, и работы художников на них выставлены по дешевке. Коллекционеры, у которых большое количество произведений Александра Ведерникова, жалуются: сильно обрушился рынок на этого художника. Та же история с Татьяной Мавриной. Я пока не собираюсь продавать ни Татьяну Маврину, ни Николая Шестопалова — приберегу его ранние работы, а также серию, посвященную Пушкину и выполненную в 1937 году к столетию со дня рождения поэта: пейзажи Михайловского и Тригорского.

— Как часто встречаются подделки?

— Сейчас на рынок они в основном не попадают. Даже если я беру вещь в семье, с провенансом, все равно несу ее в экспертизу: делается рентген и, если нужно, химический анализ; работа сопоставляется с эталонными произведениями автора. Подделки — это реалии 90-х, когда не существовало интернета, современных технологий, и на рынок пришли непонятные люди, которым было все равно чем торговать — шнурками, вторсырьем или некачественным антиквариатом. В конце 1990-х — начале 2000-х немцев, художников мюнхенской школы, выдавали за Ивана Шишкина и Александра Киселева. Хотя отличия были видны невооруженным глазом. А простой рентген мог показать, подлинная подпись или нет. К счастью, к нашему рынку антиквариата все это не имеет отношения более 10 лет. С теми технологиями и опытом, который российская экспертиза приобрела за последние годы, фальшивые работы выявить достаточно легко. Непорядочных людей на рынке нет — они исчезли. Пришло новое поколение галеристов, имеющих профильное образование, опыт работы, глаз. Другое дело, что конкуренция колоссальная. А коллекционеров стало меньше. Некоторые из тех, кто покупал у меня картины 20 лет назад, стали пенсионерами и уже приходят ко мне, чтобы продавать вещи. Увеличился отток людей из страны. Правда, появляются и новые коллекционеры.

— Можете описать современного коллекционера? Кто сейчас покупает картины?

— Современное искусство приобретают одни люди, антиквариат — совершенно другие. За 20 лет служения на поприще галериста я заметила: в 30 лет человек не будет покупать картину, особенно антикварную. А вот ближе к 40 — вполне: когда у тебя дом, семья, дети уже выросли, хочется красоты и уюта, жить в усадьбе, где на стенах висят картины.

— Сколько работ у вас в коллекции?

— У меня очень большая коллекция, не могу отделить ее от коллекции галереи. Много произведений Зверева, Яковлева, есть работы Нисского. Кое-что продаю, так делают все галеристы, но, конечно, есть и неприкосновенный запас. Его я показываю на выставках, в том числе вожу по малым русским городам. Это абсолютное меценатство, поскольку дохода не приносит. Рассматриваю как помощь региональным музеям: прибыль от продажи билетов идет на их развитие. Уже сделала выставки в Муроме, Торжке, Переславле, Липецке. Из крупнейших институций — в Русском музее. Вот в Третьяковке еще не довелось. Пока не было собственного пространства в Гостином дворе, часто показывала выставки в Литературном музее. А также на площадках моих друзей — например, в галерее «Открытый клуб». Но если делаешь на чужой территории, зрители могут решить, что это не твоя выставка.

— У вас в «Фейсбуке» фотографии старинных прялок на стенах. Коллекционируете?

— Мы с мужем недавно начали собирать. Меня этим заразил Владимир Немухин. Вспоминаю его с огромной теплотой. Мы познакомились в 2003-м. Он сам нашел меня на выставке Марлена Шпиндлера в ЦДХ, и мы подружились. Я услышала от Немухина столько советов и рассказов! Но, честно говоря, стеснялась у него покупать. Он продавал картины через дилеров, которые его опекали. А я была юная и застенчивая. Приобретала его работы на вторичном рынке.

— Как галерея «Веллум» выходит из карантина?

— Принимаем зрителей в масках и перчатках, один-два человека. Можем провести экскурсию. Но пока посетителей мало. В основном приходят по договоренности, если собираются приобрести произведение. Галерея в целом работает в закрытом режиме — чего я не хотела и что меня раздражает. Для меня «Веллум» — место просвещения, где нужно принимать как можно больше людей, чтобы они могли наслаждаться Поленовым, Васнецовым, Нестеровым… Я готова делать выставки, встречать гостей. Но не готова сейчас устраивать лекции, вернисажи и концерты. Не дай Бог, кто-то заболеет, я на себя такую ответственность взять не могу. 

Мы — частная галерея, я ничего не прошу у правительства. Хотя нам, арендовавшим помещения у государства, все же помогли. Мне также дали 12 500 рублей на каждого сотрудника. Насколько масштабна эта помощь? Сами понимаете, прожиточный минимум в стране 50 долларов — это уже смешно. Но хоть что-то дали. За это спасибо. Как и за то, что перенесли выплату налогов на осень.

— Что будет дальше с частными институциями?

— Не могу дать никакого прогноза. Хотелось бы работать, как работали, — чтобы люди приходили, покупали картины, наслаждались жизнью. Слишком много вложено сил и средств в мою коллекцию. Мне есть что показать. Но я понятия не имею, что нас ждет. Хорошо, если в экономическом плане все останется хотя бы как сейчас — то хуже, то лучше, но относительно понятно и прогнозируемо, мы уже лет 15 в этом пике и привыкли к подобной жизни. То, чем я занимаюсь, невозможно целиком перевести в интернет: нельзя продавать по фотографии, это не тот материал. Все базируется на личном общении — так же, как с наследниками.

— Думали о создании собственного музея?

— Это мечта любого коллекционера. Но я пока не поняла, на чем сосредоточиться. У меня есть шестидесятники, художники начала прошлого века, открытые мною имена. Можно было бы сделать в каком-нибудь маленьком городе музей или картинную галерею со сменной экспозицией. Главное, чтобы это оказалось там нужным и востребованным.