Известная художница Мария Сафронова рассказала «Культуре» о своей выставке, во многом предвосхитившей нынешнюю пандемию.

Выставка Марии Сафроновой «Что если?» в московской галерее «Триумф» оказалась почти пророческой. Художница представила мир до и после катастрофы. На одних картинах изображены дети на уроках ОБЖ, примеряющие противогазы. На других — пустые школьные залы, люди в костюмах химзащиты на улицах города. «Культура» побеседовала с Марией Сафроновой.

— Сколько успела проработать выставка?

— Она открылась в начале марта, на время карантина ее закрыли. Но потом, надеюсь, выставка будет продлена.

— Когда готовили проект, думали, что он окажется созвучным времени?

— Эскизы к этой выставке я сделала еще в начале 2017 года. Поэтому ни о какой конъюнктурности речи не идет. Я вообще против мейнстрима. Более того: если бы знала, что мир захлестнет пандемия, вряд ли бы взялась за эту тему. Или точно трактовала бы ее по-другому. Когда обсуждала проект с выставочными пространствами, наталкивалась на непонимание — мол, зачем вообще его делать. Выставка несколько раз переносилась, менялись места действия: она должна была открыться раньше. Вообще мне хотелось показать, что общество находится в пространстве страха. Он не конкретен, как в нашем советском детстве, когда ты знал, что живешь в стране, а за ее пределами — враги. Страх стал невидимым, мутировал, изменил форму. Людям теперь непонятно, откуда ждать нападения. Проект также рассказывает о том, что дети становятся частью этой мифологии. Например, на предмете ОБЖ проигрываются возможные чрезвычайные ситуации. Школьников учат правильно действовать, чтобы выжить. Это тоже стало темой проекта. Меня удивило, что многое совпало с текущим моментом. Например, знакомые указали, что на картине «Урок» изображен человек, одетый в желтый костюм химзащиты. В таком же костюме президент приезжал в больницу в Коммунарке.

— Вы показываете мир до и после апокалипсиса. Пустые школы не законсервированы, как сейчас: они брошены, начали разрушаться...

— Серия «Кабинеты» возникла не случайно. В провинции я видела такие опустевшие школы. Меня поразило, что здание переживает различные трансформации, прежде чем совсем разрушится. Сначала школу закрывают, остаются лишь охранники. Потом они исчезают, появляются первые выбитые стекла, приходят сталкеры. В конце концов появляются хулиганы, бомжи… Эти метаморфозы меня зацепили. Школа — капсула жизни, через нее проходят все. У нас общий, коллективный опыт: мало кто не учился в школе. Поэтому, мне кажется, многие реагируют на эти картины. Узнаваемый школьный быт, помещенный в ситуацию разрушения, становится более трагичным.

— Согласно учению французского философа Мишеля Фуко, школа — пример дисциплинарного пространства. Сюда же относятся и тюрьмы, психиатрические клиники, даже офисы. Это помещения, разделенные на комнаты или камеры, где за людьми легко наблюдать. Почему это вас заинтересовало?

— Потому что отношения внутри микросообществ законсервированы, имеют свою специфику. Мне как художнику интересно это исследовать. Социум разделен на микросообщества, и каждое из них живет по своим законам. Офис — не исключение: офисные работники — часть большой системы, корпорации. Они являются частью конвейера, понимают свою взаимозаменяемость. Конвейерность — свойство любого дисциплинарного пространства. Вообще интерес к теме возник, когда я надолго оказалась в больнице: почти всю вторую беременность лежала на сохранении. Подчинение распорядку дня вызывало желание сделать проект на эту тему. Но женская больница — специфическая тема. Я выбрала другой пример — психиатрическая клиника. Это более нейтральная для изображения ситуация, она понятнее зрителю. Так получилась серия «Распорядок дня». В подобных учреждениях есть строгий распорядок, и эта жесткая «решетка» не оставляет человеку выбора. После этого проекта «решетка» стала мне видна в других микросообществах. Где-то она мягче, где-то жестче, иногда бывает почти невидимой. Например, я приходила за ребенком в детский сад и видела бесконечные шкафчики, полотенца, детские раковины. Дети превращаются в некую единицу, которая воспитывается для дальнейшего «использования» в обществе.

— Какие чувства картины вызывают у зрителей?

— Мне постоянно пишут: «Ой, я это помню!» или «Со мной было так же». В том числе люди, рожденные в конце советской эпохи. У нас много общей памяти. Например, в детстве я боялась залезать на горку в форме ракеты. Чувствовала себя неуютно, поэтому избегала ее. Несколько лет назад для проекта «Игра общего вида» сделала инсталляцию, картотеку-шкаф, поместила туда макет этой ракеты. И удивилась реакции людей. Оказывается, ее многие не любили.

— Сейчас большое число людей перешли на удаленку, пусть и временно. Поспособствует ли это либерализации «дисциплинарных пространств»?

— Пока трудно сказать, что будет дальше. Видимо, зависит от того, как долго это продлится. Если ситуация надолго «зависнет», изменятся политические, экономические взаимоотношения. Если этого не произойдет, мы отделаемся легким испугом, возможно, пересмотрим какие-то ценности. Будем надеяться, что глобальных изменений не случится. Ведь непонятно, как это скажется на множестве людей. Можно было бы сказать, что любое обновление — хорошо, но на самом деле это не так.

— Что будет с культурными институциями и самими художниками?

— Художники сейчас могут только работать и ждать. По большому счету для нас мало что изменилось. Да, отменились международные проекты и некоторые выставки, которые должны были открыться в ближайшее время. Но, по сути, мы работаем, как и раньше. Самоизоляция для нас — ежедневная практика: мы привыкли к долгой вдумчивой работе в мастерской. Как отреагируют институции, сказать сложно. Надеюсь, они выживут. Понимаю, что виртуальное пространство сейчас освоят быстро, я сама учусь вести трансляции в ZOOM. Вместе с тем ничто не заменит непосредственные ощущения от искусства. Не думаю, что выставки и выставочные пространства устареют. Ведь человеку, который любит искусство, важно видеть его вживую.