Шелковский: Мы родились в один год, в 1937-м, так что это действительно терминологически «поколение». Мы жили до войны, во время войны, мы пережили смерть Сталина и хрущевскую оттепель, брежневский застой, распад Советского Союза — мы испытали на себе кнут истории. И как ни странно, все трое по разным причинам уехали из страны. Но личная биография — это не повод для обобщений искусствоведов. Жизнь — это одно, исторический момент, творчество — другое. Они смертельно связаны, но персональными, а не поколенческими тросами. Но опять же — задавали мы специально координаты? Скорее, нет. Были диссиденты, желающие политических перемен. Но к искусству это имеет косвенное отношение.

культура: Но ведь Ваша работа в качестве реставратора фресок в Новгороде — это тоже жест сопротивления?

Шелковский: Фактически — никоим образом. Просто так получилось. Но как на художника этот четырехлетний опыт на меня повлиял. Мы трудились в самых красивых местах: в Софии Новгородской, Спасо-Преображенском соборе, который расписывал Феофан Грек, а зимой нашу группу отправляли в соборы Московского Кремля. Я четыре дня просидел в могиле Ивана Грозного. Костей там уже не было, а стены надо было реставрировать.

культура: Ну вот и нашлась общая система координат. Для Штейнберга древнерусская иконопись и даже катакомбные росписи первохристиан были источником вдохновения. Вы четыре года работали с церковными росписями. Пивоваров мыслит категориями «абсолютной картины». Есть внутренняя связь?

Шелковский: Наверное, увидеть и почувствовать можно все — существующую или несуществующую связь. Хотя мы все трое очень разные. Нас объединяет одно: мы делаем нечто, что можно взять в руки и повесить на стену. Реальные, пластические вещи: Эдик — на холсте, Витя — на бумаге, я — в дереве и металле.