— Известно ли, как именно архитектура влияет на культурное сознание и самочувствие человека? Есть ли какие-то неспекулятивные исследования на этот счет?

— Архитектура действительно способна оказывать существенное воздействие на человеческое сознание и формировать соответствующий тип социального поведения, но убедительных и исчерпывающих исследований на эту тему я не встречал. То, что комфортная городская среда и в целом грамотная застройка — ее плотность и высотность, используемые отделочные материалы, качество озеленения и благоустройства общественных пространств — напрямую влияют на внутреннее состояние человека, вещи достаточно очевидные.

Но я сразу хотел бы обратить внимание на другую сторону вопроса — институциональную, которая кажется мне куда более важной. Потому что именно от того, как именно мы сумеем настроить огромную сферу строительного бизнеса, зависит, какую городскую среду мы в итоге получим. Архитектор в настоящее время — это в большей степени исполнитель. Он получает техническое задание на проектирование и на его основе решает, как оптимально реализовать проект. Иными словами, исходные данные, полученные от заказчика, — это та рамка, которая налагает на архитектора целый ряд ограничений, выйти за которые он практически не может.

— Почему так произошло?

— Существует несколько причин. Во-первых, массовое строительство и урбанизация, повлекшие за собой радикальные изменения в подходах к проектированию и строительству. Во-вторых, усиление коммерческой составляющей и связанных с этим требований к эффективности застройки.

Если искать, например, предпосылки в истории российской архитектуры и строительства, то здесь рубежом можно назвать 1950-е годы и постановление о борьбе с излишествами в строительстве от 4 ноября 1955 года, которое одномоментно завершило эпоху советского монументального классицизма — «сталинского ампира» — в проектировании и строительстве зданий и сооружений в СССР.

А в 90-е годы ситуация усугубилась приходом капитализма, который еще больше ограничил волю архитектора и вместо диктата плановой экономики ввел диктат свободного рынка, где ключевым критерием эффективности стала выгода, получаемая застройщиком с продажи квадратных метров.

Но вместе с тем существует и естественная смена тенденций в градостроительстве, которая тоже оказала свое влияние на облик наших городов. То, что несколько десятилетий назад считалось передовым подходом, сейчас вытесняется альтернативными решениями. И в итоге вместо продуманной застройки мы часто получаем хаос, скрещивание совершенно различных стилистических и градостроительных решений.

— Можете привести пример такого скрещивания?

— Если в 1960-х годах квартальная застройка считалось устаревшей, а свободно стоящая застройка микрорайонов воспринималась как новый мировой тренд, то сейчас мы видим обратную тенденцию. Отсутствие сформированных застройкой улиц и приватных дворов, хаотичное расположение зданий, появление заборов для формирования границ приватных зон — все это существенно снижает качество среды микрорайонной застройки. Так что сегодня мы можем наблюдать возвращение квартальной застройки как ответа на этот вызов.

— Наверное, лучшая иллюстрация такой хаотической застройки — это Москва.

— Москва — это изначально история про застройку в некоторой степени хаотичную и стихийную. Специфика города состоит в наслоении целого ряда недоосуществленных больших градостроительных проектов. Во-первых, нужно понимать, что вся история развития города шла от пожара к пожару. А во-вторых, за последние сто лет, после возвращения столичного статуса, после социоэкономических кризисов революции, войны и перестройки, в Москве произошел гиперскачок по расширению границ города в десятки раз.

Так, в советские годы была продумана и частично реализована целая серия проектов модернизации города — начиная от генплана Щусева 1935 года и заканчивая проектами Новой Москвы и реновацией. Весь ХХ век столица переживала ряд волн расширения и нового строительства в границах исторического города, таких как Новый Арбат 1960-х или Долина МГУ сегодня.

Пример Москвы — это действительно отличная иллюстрация к тому, о чем мы начали говорить. Градостроительство — комплексный и очень сложный процесс, на который влияет множество социальных и экономических факторов. В этой сфере постоянно идет очень трудный поиск баланса между экономической рентабельностью, оптимальной плотностью застройки и созданием комфортной среды для жизни человека.

В итоге мы видим, как за последние несколько столетий принципы проектирования городской среды радикально менялись. И следы всех этих трансформаций — со всей их подчас уродливой недоделанностью — легко различимы на московском городском ландшафте.

— Тем не менее если брать во внимание европейские примеры, то здесь, несмотря на то, что коммерческая застройка начала вторгаться в город намного раньше, чем в России, все же удалось сохранить баланс между, например, историческими районами и новыми.

— Да, в Европе действительно есть очень разветвленная система регламентов. Похожая, например, была в Санкт-Петербурге при Российской империи. Вместе с тем в Западной Европе существует достаточно сильная позиция власти на уровне муниципалитета. Часто здесь именно городские общины вырабатывают определенные правила регулирования застройки, которым вынуждены подчиняться даже самые амбициозные девелоперы.

При этом я бы не сказал, что в Европе все так уж хорошо с сохранением архитектурного наследия. Это отчасти наш миф, что на Западе отношение к историческому городскому пространству особенно внимательное. Скажем, пару лет назад в Бельгии был снесен мост XIII века, мешавший коммерческому судоходству. Тот же самый Лондон за последние десятилетия изменился до неузнаваемости. В этом смысле капитализм — что в Европе, что у нас — один и тот же. Просто на Западе он постепенно и естественным образом оброс локальными нормами регулирования, которые его несколько упорядочивают.

— Если говорить о масштабной плановой застройке, которая началась вместе с бумом городов, были ли попытки уже тогда преобразовать их таким образом, чтобы это отвечало чувству человеческого комфорта?

— Здесь важно понимать, что урбанистика, которая так расцвела в нашей стране за последние десять лет, в Европе появилась уже в 1970-е годы. Тогда как раз поняли, что можно, изменяя городскую среду, влиять и на характер социальных отношений. Именно тогда начались попытки преобразования гетто в более благополучные районы, чтобы снизить в них преступность, а вместе с тем увеличить экономическую вовлеченность проживающих в них людей.

Самый яркий пример — то, что сделал мэр Нью-Йорка, который именно за счет грамотной урбанистической политики сумел значительно снизить преступность в некоторых районах мегаполиса. С таким же успехом подобные методы работы с городской средой применялись в Гонконге и Сингапуре.

— Это, как я понимаю, про теорию «разбитых окон»?

— Да. Качественно изменяя среду, ты качественно изменяешь и людей, которые здесь проживают. Было доказано, что поведение людей сильно зависит от качества среды. В Европе, кстати, в этом смысле пошли дальше. Они не только работают с пространством, но и усиливают привлекательность районов или целых регионов за счет различных мероприятий, культурных и музыкальных фестивалей.

Тут, кстати, я бы добавил, что урбанистика — это не столько про работу с физической архитектурной оболочкой, сколько про работу с людьми, где преобразование городских пространств становится инструментом организации досуга, взаимодействия и занятости городских сообществ.

Например, московская программа «Моя улица» как раз направлена на изменение системы приоритетов — от машин в сторону пешеходов. Ведь идеология модернистского города ставила именно автомобиль на первое место. Сегодня же принципы нового урбанизма направлены на формирование города, комфортного для пешехода.

Из-за улучшения качества пешеходной инфраструктуры на первых этажах зданий появляется торговля, развивается сфера услуг и досуга. То есть происходит фундаментальное изменение всей экономики города, в том числе средствами архитектуры, благоустройства и работы с визуальным обликом города.

Лично у меня впервые ощущение того, как сильно изменился город, возникло, когда я несколько лет назад шел от Садового кольца к Кремлю по обновленным улицам. Был теплый летний вечер, и сразу несколько кафе на первых этажах были с настежь распахнутыми витринными окнами.

Этот, казалось бы, простой эффект раскрытых окон полностью поменял ощущение города — привычная граница фасада полностью растворилась, интерьер зданий стал продолжением общественного пространства пешеходного тротуара. Тот случай, когда, казалось бы, несущественные архитектурные детали выстраивают совершенно новые взаимоотношения между улицей и зданиями, между мной и городом.

Фотографии: www.new.archi.ru, www.archmoscow.ru.