Тихон СЫСОЕВ

09.08.2021

Материал опубликован в № 4 печатной версии газеты «Культура» от 29 апреля 2021 года в рамках темы номера «Культурное наследие: новый ресурс для развития России».

О том, что происходит с культурным наследием Русского Севера и можно ли превратить Русский Север в мощный бренд, «Культура» поговорила с Иваном Матвеевым, преподавателем МАРХИ и главным редактором проекта Anastasis.me

— Когда мы говорим о Русском Севере, то, как правило, в голове всплывают образы деревянных церквей, которые периодически разваливаются или горят...

— Действительно, Русский Север — это главным образом уникальная деревянная архитектура, представленная в виде храмов. Всего — около 200 объектов. То есть это огромный культурный пласт, охватывающий историю России с домонгольского периода, от которого в общем-то больше нигде ничего не осталось, — и до XIX века. Но Русский Север — это еще и огромное пространство с очень специфической историей. Я имею в виду Вологодскую, Архангельскую, Псковскую и Новгородскую области, а также Карелию. Здесь, например, никогда не было крепостного права. Тут жили люди, которые не то чтобы скептически к Москве относились, они и православие очень по-своему приняли — с элементами народного язычества. Иными словами, люди Русского Севера были и не за царя, и не за советскую власть. Они всегда были очень свободолюбивыми и самобытными.

— То есть такой «русский Техас»?

— В каком-то смысле да. Конечно, в основном деревянные храмы, которые стоят на Русском Севере, были построены в XVI–XVII веках, хотя есть и постройки куда более раннего времени. При этом сами эти храмы находятся сейчас в музеях под открытым небом. Я говорю, например, о Малых Корелах или Кижах.

Тем не менее состояние этих памятников плачевное. Вокруг них нет ни инфраструктуры, ни дорог. А если и есть населенные пункты, то малочисленные. И естественно, что у местного населения нет средств на то, чтобы самостоятельно поддерживать эти строения. Но даже если бы они каким-то чудесным образом и нашли их, просто так сделать ничего нельзя, потому что за этими объектами уже закреплен правовой статус «памятников регионального значения». А значит, на любую реставрацию — вплоть до обычной починки кровли — нужно получать специальное разрешение.

— А если говорить о волонтерских организациях или частных фондах?

— Я могу сказать, что только организация «Общее дело», а также «Вереница» — она поменьше и поскромнее — своими силами пытается как-то остановить процесс уничтожения этих памятников. У них есть лицензированные специалисты, которые помогают им добиваться разрешений.

Кстати, памятники Русского Севера — это не только храмы, но и старинные избы, которые располагаются в отдаленных деревнях. Ольга Севан, например, которая, к огромному сожалению, скоропостижно скончалась в этом году, работала в свое время над музеем Малые Корелы. Туда свозили разные памятники из Архангельской и других областей. Они сформировали целое пространство, где стоят избы, разделенные по региональному признаку.

— Что было с этими памятниками до революции? Была ли какая-то программа по их сохранению в Российской империи?

— На самом деле то, что эти памятники дошли до наших дней, — в определенном смысле настоящее чудо. Потому что, по сути, ценность этих церквей, как и вообще всей древнерусской культуры, поняли только к концу XIX века. Тогда князь Евгений Трубецкой написал знаменитую книгу «Умозрение в красках», которая открыла обществу глаза не только на русскую аутентичную икону, но и на деревянное зодчество как таковое.

После же революции, когда церковь оказалась лишена государственного финансирования, у нее уже не было ни средств, ни возможностей поддерживать эти храмы. Однако они сохранились, а это значит, что даже ранняя советская власть так или иначе о них заботилась. Если понимать, как устроен цикл жизни деревянных домов, то ясно, что любая небольшая поломка — скажем, просто прохудилась крыша, — и тут же внутри здания начинает накапливаться сырость, развиваются паразиты (грибки, плесень), дерево начинает разрушаться. И через несколько лет вся конструкция обрушивается. То есть без постоянного ухода такое здание просто исчезнет. Позднее в советское время сохранением памятников занимались крупные специалисты-подвижники. Я сам воспитан на книгах Ополовникова и Островского про деревянную Русь.

После развала СССР эти культурные памятники оказались просто заброшены. Та же знаменитая Тихвинская церковь в Саминском погосте, например, уже просто развалилась. Плюс ко всему эти храмы периодически горят. Недавно в одну попала молния, а другую — Успенская церковь XVIII века — видимо, подожгли.

Но есть, правда, и другая проблема — уровень компетентности местных органов культуры и сотрудников, которые работают в местных музеях. Очень часто они просто не понимают, с чем имеют дело и как с этим обращаться хотя бы с позиций «не навреди».

— А сама РПЦ делает ли что-то по отношению к этим объектам?

— Та же организация «Общее дело» работает по благословению митрополита Архангельского. Но в целом все, что делается сейчас, делается на волонтерской основе. У самой же РПЦ, видимо, нет ни сил, ни воли, ни свободных средств на такое массовое восстановление и активное использование. Нужно понимать, что служить в этих храмах можно только в теплое время года — они изначально строились как летние. Но так как вокруг них населенных пунктов часто уже нет, либо они малочисленные, священников там тоже нет, а значит, нет и заинтересованности со стороны церкви в сохранении этих объектов.

Нет на постоянной основе и частных инвестиций. Только иногда что-то разово происходит. Мы, например, в журнале Anastasis рассказывали об англичанине Ричарде Дейвисе, который собрал деньги на то, чтобы отлить колокола для церкви в Турчасове.

Есть, конечно, федеральная программа выделения средств на реставрацию, но это сравнительно небольшие деньги.

Реставрация — это серьезная, большая работа, которая дорого стоит и на уровне экспертизы, и на уровне специалистов, и за счет технологий и материалов. В региональном бюджете таких денег точно нет. Бывает, что некоторые проекты попадают в отдельные федеральные программы, но это единичные случаи. В общем, повторюсь, Русский Север находится в плачевном состоянии и, увы, последние 30 лет лишь исчезает.

— Но, с другой стороны, есть ведь и другая реальность. Регионы, которые входят в пространство Русского Севера, — очень бедные.

— В том-то все и дело, что Русский Север — потенциально мощнейший бренд, который можно конвертировать в масштабное туристическое направление. Деревянная архитектура Русского Севера по-своему уникальна в мировом масштабе.

Только Русский Север в таком объеме и количестве хранит в себе памятники, которые пропитаны и духом домонгольской Руси, и духом Руси допетровской. То есть это реальная, пока еще физически представленная культурная основа России, которую мы, как уже очень многое другое, можем потерять. Это то единственное, что можно назвать нашей аутентичной, народной архитектурой. Они, по сути, аккумулируют в себе саму русскость. Ведь сейчас у нас, условно, на виду итальянский Кремль и конструктивистский Мавзолей, а вот того самого народного, идущего от корней, почти нет.

— То есть можно было бы создать целую экосистему под эмблемой Русского Севера?

— Да, но для этого нужна политическая воля. И, конечно, нужны массивные вливания в регион. Но можно ведь начать с малого — сделать хорошую федеральную дорогу. Потому что в Карелию ее сделали, и люди поехали в Карелию. Ну а дальше строить гостиницы, обновлять инфраструктуру. Все это создаст новые рабочие места, и на Русский Север поедут люди. В конце концов, Русский Север — это не только уникальный культурный пласт аутентичной русской культуры. Русский Север — это еще и очень суровый регион, и он прекрасен тем, что в нем природа в основном не претерпела человеческого воздействия. И это тоже можно, при желании, аккумулировать в капитал, в туристический поток, в нормальный уровень жизни для тех, кто на Русском Севере живет и до сих пор хранит его уникальную идентичность. Мы ведь построили мост в Крым. Теперь я предлагаю построить мост на Русский Север.

Фото: www.obsheedelo.ru.