культура: Эдуард Яковлевич, на нынешнюю трезвую голову как Вы объясняете былую невоздержанность — свою, Высоцкого? Чем талантливее человек, тем меньше у него тормозов?
Володарский: Вообще-то, что касается Володи, он был очень волевой. Мог не пить по три, по четыре, по пять месяцев. Ни грамма. Если работал, то как отрезало. Ну а потом срывался. Американцы говорят, в организме человеческом есть железа, которая производит определенное количество алкоголя. Когда человек начинает спиртное употреблять, он глушит эту железу, она атрофируется. А когда он завязывает, начинается алкогольное голодание. Он держится сколько может. Совершенно искренне говорит, что бросает. Не то чтобы лукавит, нет, он в это верит. Но потом, недели через три, приходит злоба на все и вся, и свет уже не мил. А пройдет пара месяцев, и только попадет ему на зуб — он тут же начинает жрать водку все больше и больше.
культура: Это как после строгой диеты организм хочет наесться впрок... Вот только не вяжутся рассказы о бурной молодости с Вашим интеллигентным имиджем.
Володарский: Что ты, я раньше тут, в Доме кино, такое выдавал... Михалков не рассказывал?
культура: Михалкову не свойственно про других рассказывать.
Володарский: Мы пили очень сильно. Он крепкий, его свалить невозможно. Раньше-то он был худой, длинный такой, и волосы длинные — прямо итальянец. Здоровый, да, плечи у него широкие. Но все равно, даже если по весу брать, он выпивал очень много, его трудно было перепить... Эх, сколько я здесь денег оставил... Сейчас вспоминаю, аж дурно.
культура: Новый Дом кино можно было построить?
Володарский: Вот, точно! Я все 70-е годы получал около четырех тысяч рублей в месяц. Притом что зарплата министра была восемьсот рублей. У меня пять фильмов лежали на полке, зато я выбился в ведущие драматурги. Мои пьесы шли по всему Союзу. Две во МХАТе, у Ефремова: «Долги наши» и «Уходя, оглянись». В Вахтанговском шла «Самая счастливая», в Ермоловском — «Звезды для лейтенанта», в Пушкинском «Яма». Но мы с Володькой умудрялись все пропивать. Я приезжал в «охранку» — охрану авторских прав в Лаврушинском переулке. Мол, денег взаймы не дадите? Нам надо! Тетка с ужасом говорит: мы же вам только что перевели 3800, мы в долг не даем. Поднимали реестр, там колонки городов, где идет спектакль… Ах, ну что же делать, полторы тыщи вам хватит? Володька кивает: хватит. Я им: мол, хватит... Ужас, ужас...
культура: И когда этот период в Вашей жизни закончился?
Володарский: Со смертью Володьки.
культура: Она Вас отрезвила? Или просто потеряли напарника?
Володарский: Напарника потерял, конечно. Хотя еще оставался Вадим Трунин. Правда, и Вадим рано ушел... Он же сценарист картины «Белорусский вокзал» — замечательный там текст, замечательный...
культура: Кстати, о фильмах Андрея Смирнова. Вы один из самых яростных критиков ленты «Жила-была одна баба». Что именно Вас так задело?
Володарский: Неуважение к людям. Незнание людей. Нелюбовь. Их ведь газом травили — крестьян. Тухачевский травил, которого теперь пытаются представить невинной жертвой Сталина. Детей расстреливали. Если до пояса взрослому доставал мальчик — стреляли. Требовали от крестьян сдать оружие, а они не сдавали. А в этом фильме показывают каких-то червей, которые ползают, насилуют всех кого не лень... Картинки из мира животных. Но они же люди. 60 миллионов пудов хлеба в 1913 году Тамбовская губерния вывезла, половину — за границу. И когда у них все начали отнимать, они поднялись. Разве черви, которых он изобразил, способны на такое сопротивление? Это в его представлении, в Андрюшином. Он об этом ничего не знал и знать не будет, он писательский сынок.
культура: Ну, у нас с Вами есть еще один знакомый «писательский сынок», тоже кинорежиссер, а страну и народ знает хорошо. Я не Алексея Германа, как Вы понимаете, имею в виду.
Володарский: Ну, Никита — совсем другой... Андрей был довольно образованный молодой человек, много читал, интеллигентный был мальчик. Откуда это все в нем появилось? Злоба непонятная. Это ведь твой народ, ну как же так можно?
культура: Эдуард Яковлевич, а Вы за «белых» или за «красных»? Давно пытаюсь понять систему Ваших взглядов.
Володарский: Я за «белых». Я монархист по убеждениям. Потому что только при монархическом строе волею случая и судьбы к власти может прийти порядочный человек.
культура: А при демократии — нет?
Володарский: Нет. Исключено. При демократии пока он дойдет до самого верха, преодолеет все круги власти, он испортится так, что продаст не только друзей, но и мать родную. Скажи мне, где демократия? К примеру, в театре есть демократия?
культура: Только в плохом.
Володарский: В плохом, в ужасном, куда зрители не ходят. А по сути кто главный? Режиссер, худрук, который по-человечески может быть последней сволочью и загубить кучу жизней. В армии демократии не бывает, сама понимаешь. А на заводе? Попробуй вякни что-нибудь против директора. На корабле слово капитана — закон… Получается, что человеческое общество состоит из институтов, в которых демократии нет. О чем мы тогда говорим?
культура: А в семье, по-Вашему, есть демократия?
Володарский: Нет. Кто-то обязательно главный.
культура: Но главный и диктатор — это не одно и то же.
Володарский: У нас в России, кто главный — тот и диктатор. У меня в семье, к примеру, главной была мать. Хотя отчим был непростой человек. Энкавэдэшник, подполковник. Антисемит. Я ведь наполовину еврей...
культура: Я вот только хотела заметить, что еврей-монархист — это уникальное явление российской культуры.
Володарский: Ну, как тебе сказать… Я вырос в деревне, с матерью и из еврейских родственников никого не знал. У меня же мать орловская. Я помню, как меня отчим стукнул по затылку: «Ты, жиденыш!» — я у него под ногами путался, бегал. А мать в это время катала белье. Я захныкал, естественно. И вдруг такой глухой удар, и я увидел, что лежит отчим, под ним лужа крови, а рядом стоит мать со скалкой. Такой ярости на ее лице я не видел никогда. Она ему говорит: «Еще раз услышу — убью». И ушла. Он встал, шатаясь, а лужа крови так и осталась на полу. Вот что значит русская баба.
Мы до 1944 года были в эвакуации в Актюбинске, в Казахстане. Город был большим и черным. Пленные немцы разбирали руины. Однажды мы начали в них камнями кидать. А мать в это время выглянула в окно. Кричит: «А ну иди сюда!» Я прибежал, запыхавшийся, и тут такую оплеуху она мне влепила... Ты не представляешь, как голова болела потом. Вот только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, какой моя матушка была настоящей русской бабой, сколько в ней было справедливости и всепрощения, что ли...
культура: Объясните мне такой феномен: Вы «белый», но при этом очень не любите антисоветчиков...
Володарский: Я их не люблю по одной простой причине — очень много врут. Брешут как сивые мерины. Я же знаю их всех хорошо. Я дружил с Пашей Литвиновым, который в августе 68-го вышел на Красную площадь. Я хорошо знал Юзика Алешковского, замечательный человек, до сих пор его люблю. Вася Аксенов у меня на даче водку пил. И Ерофеев тоже приходил. Я не знал тогда, что он из себя представляет, вроде молодой парень, улыбчивый... И вот, когда я слушаю интервью с этими людьми, которые они щедро стали раздавать, возвращаясь из-за кордона. Ну что же вы так врете, ребята? Чуть ли не за каждым следил отряд агентов КГБ... По молодости была одна история. Володька мне как-то говорит, он как раз мою повесть прочитал: «Давай отдадим ее Аксенову в «Метрополь», они сейчас забацают такой журнал потрясающий. Я им туда стихи даю». Я ему говорю: «Володь, ну не вяжись ты с ними, не вяжись. Васе надо уехать со скандалом, понимаешь? Иначе он никому не нужен — их уже столько уехало, они там, как семечки по площади, рассыпаны. Ему иначе там житья хорошего не будет. А ты здесь попадешь под раздачу и все попадут. Получат все. Белка — она одуванчик, ей ничего не будет, а остальные получат. Не лезь ты к ним, пусть сами играют в свои игры». Так оно и вышло. Белле Ахатовне ничего не было, ну у кого рука поднимется… Ерофееву тоже практически ничего не было, потому что он сын посла. Семерых ребят исключили из Союза писаталей, так они и сгинули, спились. Расплатились. А Вася уехал со своим журналом, чтобы потом сказки рассказывать... И Войновича под конвоем прямо выслали... Понимаешь, я ни на грамм не верю этим людям. Я вижу в них, как тебе сказать... Я вижу в них врагов своей страны. Я эту страну считаю своей, потому что, слава Богу, исходил почти весь Урал пешком. Я бурил там, где сейчас стеклянные небоскребы стоят. Я людей знаю, которые тогда там работали. У нас была база буровиков-поисковиков, и зеков приводили нам на подмогу, и мы работали — все свои люди, понимаешь? Там у мужиков вот такие лапы — от работы. И там, если ты зимой увидишь сигналящего человека на дороге, попробуй не возьми — убьют за это! Вот мужики… Мужики. А расскажи про это какому-нибудь Чубайсу, смеяться будет. Мне интересно, за время реорганизации РАО «ЕЭС России» что именно он реорганизовал? Больше десяти долларовых миллиардеров появилось в этой системе. Как так, с чего? Из каких сыростей, Лен? И аварии участились. И ни ... не построили, одна Богучанская ГЭС, и то ее только достраивают. Теперь он нанотехнологиями будет заниматься, опять миллиарды уйдут, а в итоге какой-нибудь блокнотик покажет: вот вам, этот блокнотик сам на луну смотрит и тут же цифры выдает... Годы щелкают, я думаю, мне недолго осталось, и я рад, что больше всей этой гадости не увижу. Клянусь тебе, я устал.
Понимаешь, они разрушали империю в расчете, что им будет хорошо. Но ведь русский народ — это народ тяжелый. Он не так прост, как вам, господа, кажется. Не такой «душа нараспашку» — совсем нет. Единственное, чего в нем много — это терпения. Но это терпение не добродушного бычка, а терпение человека, который каждый день напоминает себе, что он терпит. Он все помнит, вот в чем дело.
культура: Злопамятный у нас народ, Вы считаете?
Володарский: Я бы другое слово поискал. Он обиды копит, не зло, но обиды. И уж когда через край накопится, тогда держись. Вот если сейчас что-нибудь полыхнет...
культура: Думаете, может?
Володарский: Думаю, да. Во-первых, на почве межнациональной, а также на почве классовых расслоений. И зря они думают, толстосумы, что у них охранники, и все будет тип-топ. Охранники служат за зарплату, они первые пулю пустят в лоб своему хозяину.
Знаешь, как-то все у этих демократов удивительно вяжется... С одной стороны, расстрелять Белый дом — это хорошо, это правильно. А когда кому-то из них по шее дали — ах, какой ужас!.. Я помню в давние советские времена разговор с одним человеком, убежденным демократом, который говорил о морали, о свободе, о том о сем. Вчетвером сидели в его огромной квартире, выпивали — за его счет, естественно, потому что он был человек богатый, а мы бедные студенты. И тут раздался телефонный звонок, кто-то ему стал что-то говорить, а он сказал в трубку: «Ни в коем случае. Ни в коем случае. Нет, нет, это только для избранных. Представьте себе. Вы мне эту демагогию оставьте». Оказалось, кто-то пытался в кооперативный гараж втиснуться, а он не хотел, чтобы туда попадали чужие. Нищие, мол, какие-то ходят, какой-то «инженеришка» что-то просит. Я сидел и смотрел на этого демократа, у которого во время разговора даже волосы хохолком встали, как у попугая, вот так — в боевой распорядок.
культура: Похоже на недавние вопли по поводу Холманских. Просто в истерике бились. Дорогие, у нас ваша любимая демократия. Человек с образованием, с опытом, производство знает, людьми руководит, его не из подворотни с бутылкой пива выдернули. Чем же он вас не устраивает?
Володарский: Да, да. А тем, что не наш он. Кровь другая, порода другая.
культура: Когда Вы поняли, что Вы «белый»?
Володарский: Когда я стал про гражданскую войну читать. Сначала — «Тихий Дон». Он мне душу перевернул.
культура: Но в «Тихом Доне» и красные — не маргиналы, не отребье...
Володарский: Конечно, нет. Они такими и не были. Как говорят, политика — это искусство обмана. Вот господин Ленин всех и поимел. «Землю — крестьянам» — и 110-миллионная армия мужиков пошла воевать. Во время гражданской войны немаловажными стали цифры. В Первый Кубанский поход, знаешь, сколько их было? Три тысячи всего. Три тысячи офицеров. Та самая соль земли. Они шли, их трепали до ста тысяч красноармейцев со всех сторон, но они пробили оборону... Армия Деникина, когда подходила к Туле, насчитывала 120 тысяч штыков. А армия Колчака, когда он уже входил в Омское правительство, — 150 тысяч. А противостояло им около двух миллионов красноармейцев. Потом вера крестьян в новую жизнь кончилась, потому что грабеж начался — отъем продовольствия. И тут заполыхали крестьянские восстания — под Тамбовом, дальше Ижевск, Самара, по всей России. Потому что обманули! Латышские полки, молдавские батальоны, китайские волонтеры — вот чем командовал господин Тухачевский, дворянский сынок. Поразительно, генерал Деникин — руководитель белого движения — из простых. Генерал Корнилов Лавр Георгиевич — сын казака. У крестьянского сословия была удивительная моральная твердость по части «не бери чужого, живи на свое». Заработай — получишь. Это как уставы, на которых личность основывается.
культура: Откуда у Вас в таком случае лояльность к Иосифу Виссарионовичу? Он ведь крестьянство ненавидел.
Володарский: Я бы не назвал это лояльностью — скорее желанием понять и объяснить. Не любить крестьянство — черта бандита, налетчика. Помнишь рассказ Горького «Челкаш»? Гениальный рассказ. Так вот Челкаш — это Сталин. У Сталина не было собственности, ему не нужна была собственность. Две пары сапог, истоптанные ботинки, два мундира, один заштопанный — моль побила... Он ненавидел крестьянина как собственника, потому что собственник всегда за свое держится. В Сибири, на хлебозаготовках, Сталин говорит крестьянам:
— Сдавайте хлеб, надо помочь пролетариату.
Выходит бородатый мужик и говорит ему:
— Я тебе дам хлеба, только сначала спляши!
Представляешь, такому человеку сказать «пляши». С его-то психикой издерганной — всю молодость по тюрьмам, по ссылкам, в постоянной опасности. Я сам по малолетству два месяца в одиночке просидел, знаю, что это такое. На пятые сутки мне Чехов стал мерещиться на стенке. Там были такие разводы и пятна, вылитый Чехов: волосы, нос, пенсне...
Конечно, сталинская ужасная месть крестьянству не только из этого случая проистекала, там было много причин. Но вот если бы без этого кошмара — раскулачивания, хлебозаготовок, если бы не построили заводы, Тагил не выдавал танки, Магнитогорск — металл, что бы было?
культура: Не знаю, что бы было, но страны бы уже не было.
Володарский: Вот именно. Немцы бы нас исполосовали, и все.
культура: Вы согласны, что Сталин был послан, чтобы сохранить Россию — пусть даже такой чудовищной ценой?
Володарский: Думаю да. Нация выжила. Хотя он и партия ее уничтожали — выжила. Недаром этот виноватый жест, когда он тост произнес «За русский народ!» Не за народы Советского Союза, а за русский.
культура: Почему Вам показалось интересным написать сценарий про Василия Сталина? Эта фигура имеет какую-то самостоятельную ценность?
Володарский: Несомненно.
культура: Мы привыкли: ну, алкоголик, ну, спортсмен, гуляка, бабник, летчик, лихач...
Володарский: Да, летчик, да, лихач. И кстати, три сбитых самолета, 26 боевых вылетов. Десятки построенных спортивных площадок, стадионов. Футболист замечательный. Я бы считал за честь с таким дружить. А пил... Так жизнь складывалась, спаивали.
культура: Но ведь и отец считал его бесхарактерным. Без стержня, без ядра.
Володарский: Однако, когда ему после смерти отца предлагали сменить фамилию и убраться восвояси, он не захотел.
культура: В отличие от дочки.
Володарский: Да, дочка очень умная была, понимаешь, а он сел. Сидел вообще под фамилией Васильев. Вышел Сталиным. Ему говорят:
— Давай ты будешь Джугашвили, что тебе не нравится?
— Нет, я Сталин, Василий Сталин.
культура: Кто его будет играть?
Володарский: Гела Месхи, ученик Кости Райкина. Хороший актер, классный.
культура: А папу?
Володарский: На папу пока несколько кандидатур. Хотя съемки уже начались. Сергей Гинзбург перед первым съемочным днем пригласил батюшку, освятили площадку. Потом с батюшкой про Сталина говорили...
культура: Многие священники проявляют к нему повышенный интерес.
Володарский: Да, и этот не был исключением. Я не знаю, возили Казанскую икону вокруг Москвы на самолете или нет, ездил Сталин к Матроне или не ездил. Трудно сказать.
культура: Вообще сейчас неважно, каким был реальный Сталин. Важно, каким его народ себе придумал.
Володарский: Он открыл церкви. Открыл, понимаешь, какая вещь? Мне не верится, что он злодей. Он много чего не знал. Не знал, что Хрущев пачками расстреливает людей в Киеве... Не знал, что вообще началось по стране «соцсоревнование»: в каком городе, в какой области больше народу пересажают и перестреляют по смехотворным поводам... Он когда про своих соратников узнавал, что этот педофил, этот всех балерин в Большом театре перетра..л, тот жулик, у него шок был. А мы их представляем теперь жертвами.
культура: Вам не кажется, что Вы его идеализируете?
Володарский: Нет, не кажется. Я его не идеализирую. Я пытаюсь понять — в том числе и про миллионы жертв. Но скажите пожалуйста, а если бы пришел Троцкий, не было бы этих жертв? Полстраны бы уничтожил... После войны многие вещи были, наверное, неадекватными. Пережить такие потрясения мало кому под силу. Но особой подозрительности я в нем не вижу. Какая подозрительность? Он просто знал всем цену. Единственный, к кому он настороженно относился, — это Жуков. Не думаю, что он его опасался...
культура: Но ревновал? Два мужика ревновали женственную страну друг к другу?
Володарский: Ну конечно.
культура: Эдуард Яковлевич, а Петр Лещенко откуда взялся в Вашей жизни?
Володарский: Ты что! Ты что! Это же песни моего детства, мы во дворах пели: «Я тоскую по родине, по родной стороне моей»! Я много о нем прочитал, но судьбу сочинил сам... Во что я мало верю, так это в Хабенского, которого предложили на главную роль. При всем моем уважении. В нашем доперестроечном кино были лица, которые ни с кем не спутаешь. А теперь... Притом что я не из тех стариков, которые «вот, в наше время вода была мокрее», нет...
культура: Но ведь Вы уже видели «Жизнь и судьбу», и Вам материал понравился?
Володарский: Очень. Очень понравился. Сергей Урсуляк классный режиссер.
культура: И работа Маковецкого наверняка?
Володарский: Да. Я считаю, что он гениальный артист.
культура: Поддерживаю. Номер один сегодня. Скажите, Вы сразу согласились делать сценарий для «Жизни и судьбы»?
Володарский: Сразу согласился, потому что я до того романа не читал. У меня уже была подобная история — давно, с «Проверкой на дорогах».
культура: По моим субъективным впечатлениям, книга Гроссмана гнилая. Причем эта гнилость очень умело вплетена в ткань повествования. Как Вам удалось обойти эти места ?
Володарский: А я их выкинул. Там есть характеры. Березкин — командир полка — очень хороший такой русский характер... Но в остальном, я тебе скажу, хотя моя фамилия и стоит в титрах, это действительно гнилой писатель. Писатель, не любящий страну, в которой он родился и жил.
культура: Какова судьба многосерийного фильма Зиновия Ройзмана «У каждого своя война»? Ведь он давно готов, фильм потрясающий, смотрится на одном дыхании, актеры какие!.. Что себе думает Первый канал?
Володарский: Что думает Первый канал, лучше спросить на канале. Фильм лежит. Так же, как орден мой где-то лежит…
культура: А чем Вас наградили?
Володарский: «За заслуги перед Отечеством». Четвертой степени. Месяцев семь назад позвонили из Кремля: «Вам будут вручать…» Записали номер машины, сказали, когда приезжать. Через два часа перезванивают: «Вы знаете, ситуация немножко изменилась, мы Вам позже позвоним…» И все. С тех пор ни слуху ни духу. Я не просил, мне не надо, но раз уж сами решили, отдайте орден!
культура: В Ваших сценариях всегда присутствовала романтика. Красная, белая, фронтовая, хулиганская... Для нас это очень важно. Без романтики, без идеала русский человек жить не может. Он перестает быть русским, а в какой-то момент и перестает быть человеком. Что сегодня? Красная романтика иссякла. Белую спустя сто лет возродить все равно не удастся, это дела давно минувших дней. Что же делать?
Володарский: Что делать? Я скажу, а ты испугаешься: цензуру вводить. Надо, в конце концов, сказать вслух: хватит разлагать народ! Хватит! Достаточно его развратили баблом и вседозволенностью. Нельзя плевать в церковь! Нельзя в веру людей плевать! Да еще выдавать это за демократию! Это не хулиганство, нет, это гораздо больше. Это плевок народу в душу.
культура: Полностью согласна, но ведь цензура — это отсечение чего-то, запрет. Отрицание, а не позитив. А кто способен создать новые смыслы? Откуда они могут появиться?
Володарский: Знаешь, кроме клубов и дискотек, бл… , которые там пляшут, кроме этих блудниц типа Собчак существует и мир людей работающих. Трудящихся. Которые добывают нефть и уголь, рубят лес, строят дома, дороги. Существует огромный мир этих людей. Так давайте же туда обратимся.
культура: К сожалению, русские переуступили поэзию труда гастарбайтерам. В этом национальная трагедия, масштабы которой мы пока не осознаем. А что еще?
Володарский: Ну и главное — возвращение к православным нашим истокам.
культура: Когда Вы почувствовали себя православным? Вас крестили в младенчестве?
Володарский: Нет, меня мать крестила, когда мне было шесть лет. Очень хорошо помню — это было на Ордынке. Поп сказал: «Имя не православное, крестить не буду». Стал листать святцы и на ухо мне перечислять: «Сергей — высокочтимый, уважаемый. Нет, не нравится?», а я уже стоял в одной майке на холодном бетонном полу. Это 3 февраля, в день моего рождения. Я канючу:
— Нет, не нравится!
— О, смотри, Федор! Эдя — Федя, Федя — Эдя. Ну что, согласен?
— Ну хорошо.
культура: Почему же Артемьева друзья зовут Лешей, а Вас Федей никто не называет? Два Эдуарда, оба крещены под другими именами....
Володарский: Вот уж не знаю. Даже как-то и не задумывался над этим вопросом.
