Дарья ЕФРЕМОВА

11.04.2019

В АСТ («Редакция Елены Шубиной») вышел новый роман известного филолога «Не кормите и не трогайте пеликанов». О человеческих слабостях Аствацатурова-персонажа, об умении говорить о современности в метафорах прошлого или мистического, попытке объединить новый реализм и концептуализм «Культура» побеседовала с автором.

культура: Расскажите о новом романе. Почему «Не кормите и не трогайте пеликанов»? Имело значение, что в средневековом символизме пеликан — птица Христа?
Аствацатуров: Для меня был важен момент жертвенности. Все герои романа чем-то жертвуют или до кого-то снисходят. Этот мотив, мифологический и христианский, здесь сквозной. Может, его не все заметят, я достаточно хорошо его завуалировал, но ему подчинен весь текст. А еще понравилось, что пеликан — существо нелепое. Почти как мой герой.

культура: Относительно Аствацатурова-персонажа сложился ряд клише: интеллектуал, городской невротик, сноб. Некоторые читатели даже недоумевают: понятно, известный лектор, завсегдатай богемных питерских тусовок, но что ж высокомерный-то такой.
Аствацатуров: А мой герой — довольно неприятный тип. Он самовлюбленный, рефлектирующий, иногда трусливый, запутавшийся, невротизированный большим городом. В романе есть куда более цельные люди, и он на их фоне еще больше проигрывает. В предыдущих книгах он бывал еще и циничным, но здесь у него есть идеалы, высокие стремления. Например, рассуждает о предназначении человека, его отношениях с мирозданием, хочет делать добрые дела, но, совершив, всякий раз очень собой любуется. Единственный его симпатичный поступок — возвращение из Англии в Россию, только он сам не понимает, что вдруг потянуло.

культура: Не сложно писать от лица такого героя, да еще и под своей фамилией?
Аствацатуров: Как раз легче. Момент саморазоблачения значительно упрощает ситуацию. 

культура: А почему он сбежал в Лондон? И вообще, что за желание все время куда-то или от чего-то бежать?
Аствацатуров: В Лондоне легко затеряться, кто только там не скрывался — от Золя и Чаадаева до Ленина и Сталина. Моего героя в британскую столицу приглашает любовница, и этим спасает от множества проблем. Конечно, Лондон довольно условно описан — пара прогуливается в районе Хэмптон-корта, это садово-парковая часть, немножко особенная. Там легче просканировать городской миф: с одной стороны, посмотреть глазами туриста, с другой — ухватить какую-то суть. Мой миф о Лондоне выразился в метафорах воды. Там всюду влага: она висит в воздухе, плещется в пластиковом стаканчике, прыгает перед глазами. Город-порт, город-море, в котором человек, как рыба, прокладывает себе путь. А что касается темы бегства от действительности, она характерна для всех писателей моего поколения: мы выросли на русском роке восьмидесятых, там лейтмотив — аутсайдерство, уклонение, уход.

культура: Как-то Вы сказали, что даже самые вовлеченные в турбулентность современности авторы уклоняются от нее в своих произведениях, рассказывая о сегодняшних проблемах посредством знаков прошлого или выдуманного. Отсюда бесконечные мемуары, магические и мифологические миры.
Аствацатуров: Это присутствует в прозе последних десяти лет. Самый известный роман активиста центрального штаба Общероссийского народного фронта Захара Прилепина «Обитель» о 1920-х, депутат Госдумы Сергей Шаргунов пишет «1993» и биографию Валентина Катаева, оппозиционер Дмитрий Быков — «Июнь» о конце 1930-х. А ведь все они — люди, активно вовлеченные в современность, пусть и с разных позиций. Даже Евгений Водолазкин, всегда очень взвешенный в суждениях, настоящее обходит стороной. «Брисбен» — тоже о прошлом, хоть и о недавнем. Конечно, говоря об истории, авторы поднимают те вопросы, которые волнуют их сейчас. Их тексты  остросоциальны. Думаю, дело не в том, что настоящее не дает каких-то интересных знаков или нужна дистанция, скорее, тут проблема отсутствия нормального диалога, не стихающей идейной борьбы.

культура: Помимо ухода в прошлое, какие тренды можете отметить?
Аствацатуров: Тенденций много. Магический реализм, семейные саги, небольшие психологические романы и тоже семейные — нечто подобное было популярно во Франции в 1950-х. Еще один интересный и неожиданный тренд — неоготика. Ее появление — а она присутствует и в масскульте у Сергея Лукьяненко, и в литературе, которая позиционируется как авторская, например, Михаил Елизаров, — признак того, что человек чувствует себя слабым, пассивным, страдающим. Но это максимум на пять-шесть лет, мода изменится, появится что-то другое.

культура: На одной из лекций у Вас прозвучала мысль о том, что мы существуем в пространстве литературы, на которой уже поставили точку постмодернисты. Сорокин, Пелевин, Ерофеев, Пепперштейн с их открытой метафорикой, обнажением приемов, отсутствием героев (зачастую у них действуют фигуры постмодернистского нарратива, а не люди) задавались эстетической целью: закрыть гештальт под названием «советский проект». А потом, в начале нулевых, пришли новые реалисты — Прилепин, Сенчин, Садулаев, Рубанов — и сделали попытку вновь установить ностальгическую связь с советской литературной традицией. Как считаете, это удалось?
Аствацатуров: Думаю, вполне. Хотя концептуалисты не только в литературе, но и в живописи закрывали «советский проект» ярко и беспощадно, утрируя, оглупляя, доводя до абсурда поэтику. Обозначившаяся тенденция новых реалистов с их искренностью, простотой, поправила дело, но исчезла метафорика, игра. Со мной многие спорят, но мне кажется сейчас, когда эти страсти улеглись, все это можно совмещать. Одно не отменяет другого.

культура: Вы такие попытки и делаете?
Аствацатуров: Стараюсь. Работаю трехмерно, потом перекладываю это на плоскость. То есть персонажи — нормальные люди, не символы и не фигуры какого-то нарратива, но при внимательном прочтении все это оказывается цитатой. Использую прием постмодернизма, по-моему, он довольно интересен.

культура: Некоторым читателям Ваши книги кажутся недописанными, а то и бессвязными. Уходите от традиционной романной формы в сторону фрагментарной композиции, как Фолкнер и Сэлинджер? «Нехватка бытия — как фигура и тема современности» имеет отношение к Вашему методу?
Аствацатуров: Вы правы, это влияние американской литературы. Хотя фрагментированная литература — это не только Фолкнер, Сэлинджер, но и Марк Твен, и Хемингуэй, у нас эта традиция блестяще представлена Сергеем Довлатовым. Три мои предыдущие вещи были написаны настолько фрагментарно, что их вообще трудно назвать романами. Но я не возражаю против определения, прозвучавшего в критике: «набор скетчей» или даже «набор анекдотов». Анекдот — мой любимый жанр. И хотя свою новую книгу старался сделать более сюжетной и связной, там тоже есть пропуски, которые желательно, чтобы читатель додумал и заполнил. Линия спонтанности, бесструктурности, являвшая собой модернизм, на самом деле весьма правдиво отражает состояние человеческой души. Нам хочется жить спонтанно.

культура: Вы ведете диалоги с писателями-современниками прямо в книгах. Кому на этот раз передали привет?
Аствацатуров: Как всегда, сразу нескольким. В какой-то мере, мой новый роман — ответ Герману Садулаеву на «Ивана Ауслендера». Я стал у него прототипом одного из персонажей и, конечно, не смог промолчать. Второй адресат — Михаил Елизаров, у меня всегда цитаты из его текстов, посылаю ему иронические приветы. Третий — Андрей Иванов, эстонский русскоязычный писатель, лауреат российских и зарубежных литературных премий. И — Роман Сенчин. К его творчеству я крайне неравнодушен, с ним и полемизирую.

культура: Можете привести пример такой полемики?
Аствацатуров: У него относительно недавно вышел отличный роман «Дождь в Париже», к которому поначалу может возникнуть ряд вопросов. Например, Сенчин хочет доказать, что в советские и ранние постсоветские времена человек был наполнен дружбой, общением, социальными связями, а теперь страшно одинок. С этой целью он подробно рассматривает все детали, подмечает мельчайшие события, «случайные» разговоры. Читаешь и раздражаешься: а зачем, собственно, эти подробности, к чему бытовое сопровождение? Пока не понимаешь, все это формирует структуру тех или иных отношений. А потом все начинает осыпаться, и Сенчин это делает мастерски, внимательно и последовательно: детали «работают», пропадая одна за другой. В итоге человек остается один. В этом состоянии его герой и приезжает в Париж. Закрывается в номере, выпивает, вспоминает юность и молодость, проведенные в Кызыле, и до того себя доводит, что не находит сил посмотреть город. Мой персонаж разгуливает по Лондону — он лишен этой рефлексии, потому что одинок изначально. С этим одиночеством он родился и вырос. Благодаря отсутствию таких иллюзий он искренне интересуется настоящим. Но прошлое смутно для него.

Фото на анонсе: Евгения Новоженина/РИА Новости