Михаил БУДАРАГИН

28.09.2017

«В русской литературе за последнее время произошло невероятнейшее отупение. То, что было выжато и изъедено вплоть до корок рядом предыдущих столетий, теперь собирается по кусочкам, как открытие. Художники наши уже несколько десятков лет подряд живут совершенно без всякой внутренней грамотности. Они стали какими-то ювелирами, рисовальщиками и миниатюристами словесной мертвенности», — эти хлесткие, но справедливые слова, которые читаются так, как будто написаны вчера, — отрывок из религиозно-философского трактата «Ключи Марии». Он вышел в свет в 1918 году. Автор — Сергей Есенин. Да, тот самый. Не однофамилец. Никакого совпадения. В ключевой работе поэта, со дня рождения которого мы празднуем 122 года, изложена одна, но очень простая мысль. В 2017-м она уместна так же, как 99 лет назад.

Со школы Есенин памятен по двум образам — «пастушок» («Пахнет яблоком и медом / По церквам твой кроткий Спас. / И гудит за корогодом / На лугах веселый пляс») и «хулиган» («Я такой же, как вы, пропащий, / Мне теперь не уйти назад»). Лирический герой, которого всегда принято отделять от автора, в случае с уроженцем села Константиново максимально сближался со своим создателем. И в вышитой рубахе поэт ходил, и в столице кутил — словно бы специально для того, чтобы читатель не усомнился ни на секунду: «писал, как и жил». Позволим себе не поверить в это.

В «Ключах Марии» сказано о деревне вот что: «Хранителем этой тайны была полуразбитая отхожим промыслом и заводами деревня. Мы не будем скрывать, что этот мир крестьянской жизни, который мы посещаем разумом сердца через образы, наши глаза застали, увы, вместе с расцветом на одре смерти. Он умирал, умирал, как живое существо, умирал, как выплеснутая волной на берег земли рыба». Для Есенина в деревне важна тайна, а в его «крестьянской лирике», кажется, никакой загадки нет. «Покраснела рябина, / Посинела вода. / Месяц, всадник унылый, / Уронил повода», — понятно и школьнику, удобно для того, чтобы написать сочинение о природе или зафиксировать в ЕГЭ ответ на вопрос: «Каким приемом пользовался автор?»

Но тайна существует, и Есенину она была ведома. Трактат поэта посвящен тому, что в России сложились и параллельно развивались две культуры: книжная и народная. Первая могла быть более или менее удачной, интересной и неожиданной, или, наоборот, превратиться в миниатюры «словесной мертвенности». Вторая оставалась непознанной, запечатленной в крестьянском орнаменте, художественных образах и символах (таких, например, как «коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье»).

Революция, обозначившая начало перехода самого Есенина к новой, городской лирике, казалась ему возможностью соединить две части разорванной культуры: «Человеческая душа слишком сложна для того, чтоб заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты. Во всяком круге она шумит, как мельничная вода, просасывая плотину, и горе тем, которые ее запружают, ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметает их в прах на пути своем. Так на этом пути она смела монархизм, так рассосала круги классицизма, декаданса, импрессионизма и футуризма, так сметет она и рассосет сонм кругов, которые ей уготованы впереди», — это снова «Ключи Марии», долгий рассказ о тех силах, которые вырывались сто лет назад на свободу, чтобы вернуть народу возможность говорить и творить.

Есенин-поэт — в отличие от многих современников, которые любили сложную игру в слова, — потому так стремился к убедительности, что видел драматический разрыв между немыми людьми и болтливым не по чину искусством. Он не верил в то, что просвещенный крестьянин «Белинского и Гоголя с базара понесет», но знал, какие нужны слова, чтобы с базара принесли его стихотворения. Все, что может быть спето, должно быть спето. То, что стоит сказать просто, нужно говорить просто. Это — техника. Суть в том, что к читателю придется обращаться напрямую, без скидок на его образование и положение. Существуют сюжеты, которые снимают все различия, в том числе и самое главное — временное.

«Предначертанные спасению тоскою наших отцов и предков чрез их иаковскую лестницу орнамента слова, мысли и образа, мы радуемся потопу, который смывает сейчас с земли круг старого вращения, ибо места в ковчеге искусства нечистым парам уже не будет. То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: «Ной выпускает ворона». Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, путь его недалек, он упадет, не только не долетев до материка, но даже не увидев его, мы знаем, что он не вернется, знаем, что масличная ветвь будет принесена только голубем — образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового осознания, а от осознания обстающего его храма вечности», — так завершаются «Ключи Марии, и сегодня, когда нет уже ни пролетарской культуры, ни классового сознания, стихи Есенина остались.

Почему? Только лишь потому, что они — о любви или Родине, природе или душе поэта? Вряд ли. Об этом писали и до, и после Есенина, который оставил после себя множество подражателей и эпигонов. Они вошли в открытую «Ключами Марии» дверь, подарив литературе бесконечные строки о березках и пажитях, запое и материнской любви, неказистом быте и душе. Автор «Черного человека» понятен до сих пор потому, что та пропасть, о которой он писал, никуда не исчезла, и Есенин — словно мост между так называемой «высокой культурой» и народным самоощущением. Кажется, будто бы поэт — это отдельная от народа единица, но в подлинном смысле стихотворчество — лирическое выражение коллективного переживания, притворяющегося личным, чтобы не было так горько. Темы могут меняться (скажем, о смерти деревни сейчас не говорит почти никто), но интонация неизменна: чистая, есенинская. Ее мы найдем и у Владимира Высоцкого, и у Венички Ерофеева, и у Саши Соколова — таких разных, но говорящих об одном и том же гениев.

Позапрошлый век, когда литература была уделом дворян, не знал трудностей перевода словесности на язык читателя: Пушкина или Тургенева любили, но то было принятие в круг своих. Какой крестьянин поспорил бы о персонажах романа «Рудин»? Какой мещанин узнал бы себя в «Маленьких трагедиях»? Есенин полагал, что новое искусство, которое придет вместе с революцией, должно дать автору бесконечно растущую аудиторию, а тому, кто берет в руки книгу, — ощущение того, что говорят именно с ним, о его бедах, о его мыслях, его словами.

Отчасти так и вышло. На короткий срок. Затем времена снова и снова изменились, чтобы круг окончательно замкнулся, и мы оказались бы снова в бесконечно вязком времени, когда «потребитель культуры» смотрит ролики на YouTube, а люди искусства превратились в «рисовальщиков». Это касается не только литературы, но и кино, и живописи. 

Поклонники Есенина, к сожалению, ошибаются, полагая, что поэт до сих пор актуален в деталях и не видят, что угадал он в сути. Частности изменились, соль осталась. Она состоит в том, что народ и культура живут словно бы порознь, соприкасаясь иногда во время какого-нибудь громкого скандала. Конечно, трудно сегодня говорить о том, что нация — это петухи на окнах или рушники: в многоэтажках, где мы все в основном и живем, давно стоят стеклопакеты, а полотенца покупаются в ближайшем магазине. Но это не означает, что рана, о которой пишет Есенин, не болит. Просто пока некому объяснить, в чем суть народной культуры сегодня, какова она, чем говорит. Современное искусство, занятое или душевными травмами художника, или эксплуатацией старых, еще советских, приемов, или перечислением вечных тем под сериальную сурдинку, иногда случайно попадает в нерв эпохи, но почти никогда не задевает глубинных, подлинных, народных чувств. Последний, кто приблизился к описываемому методу максимально, был Алексей Балабанов, снявший «Брат 2», — фильм о том, как скитается человек и не может найти пристанища, хотя точно знает, кто он и зачем здесь. В этом кино звучит та самая, есенинская, неподдельная нота — искреннего внимания к тому, о чем говорит народ, и желания говорить с ним вместе.

А сам Есенин — сколько ни восхваляй его лубочно за «березки», сколько ни критикуй за кудри — никуда не денется. Он совершил одно из самых важных открытий в русской литературе за все время ее существования — разрыв между национальной культурой и высоким искусством преодолим. Такое не забывается.