Андрей САМОХИН

15.10.2015

В этом институте, носящем имя великого ученого, ковался «ядерный щит» нашего государства. Незадолго до распада СССР тут зародился Рунет, в самом конце 1990-х запустили единственный на постсоветском пространстве синхротрон, а в середине нулевых впервые в стране был расшифрован геном человека. Сегодня о «дорожной карте» развития российской науки, а также о вызовах, стоящих перед всем человечеством, в интервью «Культуре» рассуждает директор НИЦ «Курчатовский институт», член-корреспондент РАН, член президиума президентского совета по науке и образованию  Михаил Ковальчук.

культура: Михаил Валентинович, мир явно стоит на распутье. В качестве сценария будущего все чаще рисуют «новый палеолит». Иногда в этаком хайтековском варианте: в одной руке — дубина, в другой — смартфон. Многие эксперты, напротив, говорят о новом витке человеческой эволюции. Так куда мы все-таки движемся и какое место в этом процессе у России?
Ковальчук: Реальная картина и сложнее, и проще. Надо отчетливо понимать: детонатором большинства сегодняшних грозных мировых процессов стал распад СССР и социалистического лагеря. В этом проявилась, мягко говоря, недальновидность Америки, которая потеряла точку опоры в устойчивой двухполюсной системе. Логика развития современной экономики базируется на двух принципах: расширение рынков и сокращение издержек. 

 Последнее обусловило перенос в основном устаревающих, а потом и других производств в «третьи» страны, где дешевле рабсила. А это, в свою очередь, привело к тому, что половина человечества, если считать Китай и Индию, была вовлечена в планетарную машину по истреблению природных ресурсов. Грубо говоря, сотни миллионов человек разом пересели с велосипедов на автомобили.

Сейчас любому очевидно, что ресурсный коллапс — у порога, вопрос — наступит ли он через пять или пятьдесят лет. Если будем продолжать развивать ту хищническую техносферу, которую построило человечество, то получим череду войн за передел оставшихся ресурсов. Они уже, собственно, начались. «Золотому миллиарду», точнее, тем, кто от него останется в итоге, уже не понадобятся никакие смартфоны. Придется буквально возвращаться к истокам: огонь, колесо, плуг. Есть ли альтернатива столь мрачному сценарию? Я считаю, да — обратиться к природе, к ее образцам и опыту в принципиально новой науке и технологиях. И Россия располагает реальным потенциалом, чтобы это реализовать.

культура: Даже в ее нынешнем состоянии?
Ковальчук: А какое такое у нас «состояние»? Мы — богатейшая страна. И одна из самых высокотехнологичных в мире. Например, полный цикл функционирования атомной энергетики есть только у нас. Наши источники научно-технической мысли не пересохли. После падения железного занавеса мы прочно вмонтировались в мировую науку. Глобальная научная система не может быть отстроена сегодня без России, ведь за прошедшие четверть века мы оказались связаны с миром тысячами «ниточек». Знаете, как заволновались европейцы, когда только намек возник на переформатирование российского участия в мегапроектах, таких как CERN, ITER, XFEL? Наш вклад — финансовый, научно-технический, интеллектуальный — в них весьма значителен...

культура: Ну, а все-таки, что нам делать: заводы машиностроительные восстанавливать или 3D-принтеры внедрять да в наномир пробираться?
Ковальчук: Нужно и то, и другое, и третье. Скажем, активизация военных технологий в последние пять лет уже катализировала существенное возрождение промышленности. И это очень важно, но все же это частность. Необходимо правильно выбирать стратегические приоритеты. 

Самый наглядный пример — атомный проект. В мае 1945-го после капитуляции Германии мы обладали сильнейшей армией, были державой-победительницей. Однако уже в августе, после варварских атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, полюс силы резко сместился к США. Над нами нависла смертельная опасность. Если бы в Кремле не приняли решения еще перед войной развернуть исследования по атомной тематике, то мы не смогли бы оперативно ответить на вызов. И Великая Победа над фашизмом оказалась бы бессмысленной. Потому что нас бы просто смели! То есть многолетние усилия, затраты и жертвы могут быть обнулены единственным научно-техническим достижением.

Из советского ядерного проекта выросла впоследствии не только бомба, но и вся мировая атомная энергетика. Первая АЭС была построена Курчатовым в Обнинске, за ней последовали атомные ледоколы, благодаря которым мы закрепились в Арктике, подводный атомный флот и перспективные ядерные установки для космических аппаратов. Следующим звеном в цепочке стал мирный термояд: курчатовцы первыми создали токамак (тороидальная камера с магнитными катушками — установка, удерживающая плазму для проведения управляемого термоядерного синтеза. — «Культура»), который лежит в основе ITER — крупнейшего международного проекта термоядерной энергетики будущего. Не стоит недооценивать тот факт, что этот мегапроект реализуется по нашей идее и в нашей «техно-логике»...

культура: Прорыв несколько затянулся...
Ковальчук: Вообще проект ITER — это фактически переход к новым принципам овладения энергией, процессами ядерного синтеза, происходящими на Солнце, звездах. Такое трудно оценивать по каким-то шаблонам. Ведь поначалу никто не думал и об экономических выгодах атомной энергетики, а сейчас она основа современного энергетического развития. Поверьте, все пойдет гораздо быстрее, когда созреют внешние условия и необходимость энергоперехода станет очевидной. Но мы создали уже большой задел для этого перехода.

культура: У стороннего наблюдателя за процессами в нашей науке возникает странное ощущение. В результате реформы РАН «большой Академии», принципы которой в целом сохранялись три столетия, уже нет. Зато возникли «Сколково», «Роснано», Национальный исследовательский центр, созданный на базе «Курчатника». Могут ли они заменить академические институты?
Ковальчук: Это неверно. Во-первых, никто не собирался «заменять» Академию наук. Потом, у перечисленных организаций совершенно разные цели. Скажем, «Сколково» — это крупный технопарк, бизнес-инкубатор фирм под конкретные инновации. Системно — все эти организации созданы правильно. Но нацелены на определенные сегменты, задачи. Ни в «Сколково», ни в «Роснано» не занимаются разработкой мегазадач.

культура: Однако же академики РАН как раз и сетуют, что государство не ставит перед ними мегазадач. Вместо этого их, дескать, реформируют...
Ковальчук: Не вместо, а потому что. В советское время академия была  правильной системой организации фундаментальной науки. Но надо трезво понимать: прежние принципы были эффективны при жесткой централизации экономики и административной форме управления. Когда внешние условия изменились, РАН необходимо было «подстроить» свою структуру, принципы управления. Но ее руководство этого не захотело или не смогло. 

Члены академии — за исключением случайных людей, пробившихся туда в последние 10–15 лет, — это очень грамотные специалисты в своих отраслях. Они творцы великой науки, обогатившей страну. Их немного — всего две тысячи человек. А есть еще сто тысяч научных работников и обслуживающего персонала, тысячи зданий, основные фонды. И это все финансируется государством, принадлежит ему. Академия как экспертное сообщество «яйцеголовых» должна сама формулировать и ставить перед государством мегазадачи. А чиновники пусть думают, как перевести их в практическую плоскость. К сожалению, РАН зачастую перестала эту экспертно-прогнозную функцию выполнять, сконцентрировавшись на своих внутренних проблемах. 

Так что реформа давно назрела, и в ее нынешнем концепте есть, на мой взгляд, три стратегически правильные вещи. Первое — это междисциплинарность, куда логично вписывается и слияние трех академий, и объединение НИИ, с перспективой превращения их в крупные федеральные научные лаборатории. Второе — изъятие из ведения академиков не свойственной им, мешающей научному творчеству деятельности по оперативному хозяйственному управлению институтами. А третье — это возложение на академию прогнозно-экспертных функций. При этом наши ученые в своих рекомендациях должны не переписывать в прогнозах общемировые, зачастую западные тренды, а предлагать смелые нетривиальные ходы, ведущие к прорывам. 

культура: Как же им нетривиальные ходы искать, если их несколько лет назад нацелили на высокие индексы цитирования в англоязычных научных журналах: пресловутый рейтинг Хирша и другие. Ведь без этого грантов не дадут!
Ковальчук: Все эти «хирши», с моей точки зрения, применительно к нашей науке — спорное, неоднозначное дело. Какие были индексы у Вернадского, Келдыша, Курчатова? Мы имеем дело с зарубежным коммерческим проектом. Наукометрией нужно заниматься, но она — косвенный критерий оценки и не может считаться абсолютным мерилом научной деятельности. Кроме того, есть гамбургский счет — экспертная оценка коллег и многое другое. Но это предмет отдельной беседы... А если мы подталкиваем наших ученых печататься в западных журналах, это, ко всему прочему, подрывает отечественную специализированную периодику. 

культура: Либеральные масс-медиа упорно нам рассказывают, что вся фундаментальная наука в США делается в Гарварде и Принстоне, а прикладная — в Массачусетском технологическом институте и в Силиконовой долине...
Ковальчук: Это глубокое заблуждение. Большая наука в Штатах делается не в вузах и не в корпорациях, а в 17 национальных лабораториях, в которых масштабное финансирование, жесткое планирование и отчетность. И еще — широкие междисциплинарные и университетские связи. Прорывные проекты реализуются в недрах таких центров — без шума и крика, с серьезными результатами для национальной безопасности и технологической независимости. Это то, что и мы всегда делали в Курчатовском институте.

культура: Многие называют главной нашей проблемой отсутствие государственной научно-технической политики, как было в СССР... Почему власти РФ так долго не могли сформулировать приоритеты?
Ковальчук: Беда в том, что со времен поздней перестройки, в силу сложившихся условий, обсуждались приоритеты главным образом тактические. Речь о направлениях краткосрочных, без которых не проживешь. Это конкретные продукты по отраслям и краткосрочное планирование. В отличие от них, стратегические приоритеты всегда средне- и долгосрочные и направлены на создание не продуктов, а прорывных технологий. Быстрых рыночных выгод от них никто не ждет. Бизнес-планов на атомную бомбу и полет человека в космос не рисовали.

Сегодня нам критически важно понять: что может стать новой парадигмой развития цивилизации? Со времен изобретения паровой машины мы начали выпадать из природного круговорота и «поедать» природу. Подсчитано: за все геологические эры существования Земли было потрачено 200 млрд тонн кислорода. И такое же количество O2 мы сожгли за последние полвека! Или другой пример. Наш мозг — самое совершенное устройство в мире. Его энергопотребление составляет в среднем 10 ватт, как у лампочки накаливания. У некоторых в пиковые моменты он может потреблять до тридцати ватт. А суперкомпьютер (у нас в Курчатовском работает один из самых мощных в стране) съедает десятки мегаватт. При этом мощность всех компьютеров планеты только недавно сравнялась с аналогичным показателем мозга одного человека!

Налицо явное противоречие между созданной нами техносферой и биосферой. Получается, у нас не те технологии, не на тех принципах созданные? Природа не знает химии, физики, биологии. Это единый организм, который поразительно согласован, самодостаточен, в высшей степени эффективен. Наша техносфера должна стать природоподобной, вернуться в ее кругооборот. Это стратегическая цель для всех землян, а значит, и для России. 

Когда-то люди искусственно начали разделять на части единый окружающий мир, для лучшего его понимания, изучения. Тупик, в котором мы оказались, обусловлен в том числе узкой специализацией наук, непрерывно нараставшей со времен Ньютона. Мы дошли до логического предела, разбирая единую природу на части — дисциплины и создавая на этой основе узкоспециализированную науку, образование, отраслевую экономику. Ныне настоятельно требуется синтез наук, переход к глубинной междисциплинарности, подобно античной натурфилософии. Только на новом уровне знания. Как говорится: время собирать камни. 

культура: Что ж теперь: перестать углубленно изучать дисциплины? Время для физико-химико-био-нано-лириков?
Ковальчук: Нет, нужно по-прежнему идти вглубь в разных направлениях науки. Но процесс накопления знаний переходит в новую фазу — от анализа различных явлений, предметов, материалов — к их синтезу, который становится стратегией будущего. Устоявшаяся аббревиатура конвергенции наиболее прорывных направлений науки и технологий — НБИК: нано, био, информационные и когнитивные. Позже мы в Курчатовском добавили к этому «синергетическому узлу» еще и социогуманитарные дисциплины, представители которых также оказались нужны в общем процессе. В итоге получилось НБИКС.

культура: Можете ли Вы обозначить стратегическую цель для российской науки?
Ковальчук: Ее предельно четко сформулировал наш президент в своем выступлении с трибуны ООН. Упомянув о необходимости снижения вредных выбросов в атмосферу, он отметил, что это тактические меры, которыми кардинально не решить проблему. А далее — дословно процитирую: «Речь должна идти о внедрении принципиально новых природоподобных технологий, которые не наносят урон окружающему миру, а существуют с ним в гармонии и позволят восстановить нарушенный человеком баланс между биосферой и техносферой».

культура: И синтезом таких технологий Вы занимаетесь уже шесть лет в Курчатовском институте, в центре с магическим акронимом НБИКС?
Ковальчук: Именно так. Только магия тут ни при чем. Вокруг наших мегаустановок — специализированного источника синхротронного излучения, нейтронного источника, суперкомпьютера — естественным образом «наросли» молекулярная биология, белковая кристаллография, биотехнологии и наномедицина, микроэлектроника, IT-технологии, нейронауки, когнитивное и социогуманитарное направление и многое другое. Ученые тесно взаимодействуют, рождая принципиально новую — даже не меж-, а наддисциплинарную науку. Именно она позволит создавать технологии, которые не «насилуют» природу, а встраиваются в нее. Например, в Курчатовском НБИКС-центре разрабатывают робототехнические и микро-нано-электромеханические системы, ставят эксперименты с механизмами, управляемыми движением глаз, нейросистемами, распознающими сигналы мозга. Создана «белковая фабрика», где, в частности, выращиваются биокристаллы — перспективная основа вычислительной техники будущего и новых «умных» лекарств, включая средства их адресной доставки.

Курчатовский НБИКС-центр уникален своей универсальностью. Мы первыми организовали факультет конвергентных НБИКС-технологий в Физтехе, куда ежегодно набираем порядка 50 студентов. На базе Курчатовского института создана междисциплинарная образовательная система, включающая десятки школ, 14 базовых кафедр и три факультета, аспирантуру по 16 специальностям. Благодаря такому мощному «насосу» мы успешно решаем кадровую проблему, без чего все самые высокие технологии были бы бессмысленны.

культура: А что конкретно «Курчатник» дает сегодня отечественной экономике?
Ковальчук: Приоритетом, конечно, остается энергетика. Если говорить про экономически зримые вещи, то мы создали систему восстановительного отжига корпусов атомных реакторов для снятия эффекта радиационного охрупчивания металла. Ее применение позволит продлить срок их службы до двадцати лет. В масштабах России это экономия миллиардов долларов. У нас успешно развиваются технологии сверхпроводимости, в частности, для новых ЛЭП, что дает почти нулевые потери при передаче электроэнергии. В НБИКС-центре мы научились делать искусственные кожу, трахею. Такие гибридные материалы для высокотехнологичной медицины, транспорта, связи, жилья, охраны окружающей среды, новой энергетики — одна из глубинных социальных целей конвергенции. 

России нужно в ближайшие годы прочертить маршрут, по сути, в новую цивилизацию. И стать на этом пути пионером. Цель отнюдь не тривиальная, но реальная. А главное — не имеющая сегодня альтернативы.