Алексей КОЛЕНСКИЙ

31.05.2013

На осень запланированы съемки русско-германской драмы «Милый Ханс, дорогой Петр». О творческом пути и текущем времени, об актуальности горьких картин корреспондент «Культуры» поговорил с драматургом и режиссером Александром Миндадзе.

культура: Когда и где происходят события Вашей новой картины?

Миндадзе: Перед самым началом Великой Отечественной войны, в течение двух недель. Таков стандартный срок командировки немецких инженеров на советский стекловаренный завод в украинском городе N. Это абсолютно частная история. Фильм о любви, но с двойным сюжетом. В первом встречаются персонажи, живущие чувствами, переполненные страстями, которые для них в данный момент очень важны. Мы-то знаем: сиюминутное ничего уже не значит, все отменит война. В то же время молодые спецы, немец и русский, погружаются в ощущение надвигающейся катастрофы.

культура: Случаются у ребят идеологические разногласия?

Миндадзе: Нет, все живут заводом, авралами, досугом в замкнутом пространстве. Мне не хотелось бы раскрывать детали готовящейся работы.

культура: В Ваших картинах не встретишь ни крепких компаний, ни стабильных «ячеек общества», вы изучаете проблемный мужской социум. Что характерно, если один Ваш герой — земной, понятный персонаж, то второй всегда — человек-загадка, «знакомый незнакомец».

Миндадзе: Человек и его тень. Я воспитан на гуманистической традиции русской литературы, на сочувствии к «маленькому человеку», его поэтизации в духе 60-70-х годов. Небесспорная авторская позиция. Писатель Юрий Давыдов говорил: «Вы любите простого человека, но он — не панацея от больших проблем». Это так, но «простого, маленького» невозможно вычеркнуть из мира, без него все рушится. Например, в «Охоте на лис» заперли в тюрьме мальчика, и стало пусто в душе главного героя.

культура: Избитый хулиганами персонаж начинает навещать в кутузке своего обидчика. Странное ощущение — мужик все делает правильно, но ни ему, ни нам не ясно, что им движет.

Миндадзе: Уникальный герой, нетипичный, совестливый. В его душе свербело: одного из нападавших отмазали, а второй сел — «простой», такой же, как он. Некому было заступиться, несправедливо вышло. Тайно от жены (потому что это только его дело), рабочий посещает «потерпевшего от закона», и эти встречи наполняют его жизнь, которая была пуста.

культура: Вопрос «где справедливость?» стоит сегодня не менее остро.

Миндадзе: Безусловно. Вера в справедливость утеряна в обществе.

культура: В ее торжество, может быть. Но спрос остается огромным. В Ваших картинах «абдрашитовского» периода обычно происходит так: в душе у героя «сквозит», и он отправляется в мир на поиски правды-матери, но, как правило, оказывается в тупике. У «Охоты на лис» жестокая развязка — мужик-надега, «соль земли», осознает, что он никому на свете не нужен. Как тот молодчик, который из-за него сел. Пролетарий, демиург советской страны, оказывается не способен принести пользу оступившемуся пареньку — «земную жизнь пройдя до половины», так и не научившись любить, отдавать, он оказался бессилен исправить мир.

Миндадзе: Это так. Но надо учесть: неправда жгла в те годы гораздо сильнее, чем сейчас. Сегодня отыскать справедливость человек не может, поэтому так много обращений к Всевышнему.

культура: Вы верите в воздаяние, в Бога?

Миндадзе: Да, стараюсь жить так, чтобы отвечать перед Ним за свои поступки.

культура: Были картины, которые определили Ваш выбор профессии?

Миндадзе: Я пришел во ВГИК, потому что на подъеме был литературный кинематограф. Целое направление во главе с Габриловичем, россыпь бриллиантов: Нусинов, Лунгин, Дунский, Фрид, Метальников, Григорьев, Клепиков, Гребнев. Мои учителя не писали «лесенкой», как принято сейчас, они создавали выдающуюся визуальную прозу. Можно сказать, что литературный сценарий — излишество, но в работе с великими артистами мы находили общий язык. Снимаясь в «Слуге», Олег Борисов говорил, что мои ремарки для него — как воздух. Актер и ремарка — братья.

культура: В годы учебы какие фильмы настроили Вашу оптику?

Миндадзе: Все. 60-е были расцветом кинематографа. Школу русского сценария в значительной степени сформировал неореализм, в частности Дзаваттини, писавший кинематографическую прозу, вдохновлявшую выдающихся итальянских режиссеров. Из наших мастеров главными для меня являлись Хуциев, Тарковский, ранняя Муратова. Мы жили среди великанов, и средний уровень драматургии был очень высок. Невозможно не вспомнить друзей: Шпаликов, Шепитько — художники высокой пробы.

культура: Как и они, Вы настаиваете на объективной честности авторского взгляда, на необходимости диалога со зрителем. Но истории у Вас устроены хитро, вспыхивают в движении, переполохе. Из первых сцен не ясно, «кто, что и зачем» — если восприятие включается, то встреча зрителя с фильмом происходит. Однако человек с улицы не понимает, как складывать «кубики» образов в «пирамидку» истории. Не осознает, что с ним говорят образами.

Миндадзе: Типичный случай. Авторское кино продолжает вызывать немало недоумений и даже протестов у людей, которым надо что-то по пять раз объяснять. Как в плохих телесериалах: многократно проговаривают, разжевывают все, что показывают. У меня герой начинается с поступка или попытки. Только потом, потихонечку мы узнаем, кто он такой. Отложенная экспозиция развивается в сюжет.

культура: Предъявляя претензии к массовой культуре, Вы выступаете в качестве агента мужского типа сознания, требующего активного постижения реальности. В противоположность женскому восприятию, которое ждет, чтобы все объяснили...

Миндадзе: Современный зритель воспитан на этой схеме: прежде объясни, потом покажи. Я действую наоборот.

культура: Запрос на массовую культуру повсеместен и закономерен. После ужасов Второй мировой критическое большинство малышей планеты не пожелало взрослеть. И масскульт по инерции апеллирует к инфантильному восприятию, к ребячливому человеку. Ваш единственный кино-ребенок — «Плюмбум». Можно ли сказать, что это «комиссар в пыльном шлеме», возродившийся в теле мальчика?

Миндадзе: Плюмбум — это коэффициент за скобками, в скобках — жизнь. Мы умножаем сумму ее характерных проявлений на Плюмбума, так как он сам по себе — готовая история, штучный герой.

культура: Где-то на рубеже 70-х началось брожение в молодежной среде — «восстание злых, но правых» детей на «инфантильных, заспавших Россию» отцов, заложенное в мифе Великой Октябрьской?

Миндадзе: Гораздо раньше. И в 60-м был снят «Шумный день» по Розову, там романтичный «Плюмбум», Табаков, шашкой изрубил мебель. Собственного «мальчика» я сложил из газетной заметки о выпускном вечере в одной из школ. Все танцевали, выпивали. И был один семиклассник с повязкой на рукаве, который выслеживал тех, кто пьет, и выводил из зала. Все, конец истории. Мне стало интересно — что это за мальчик, от этого я и подпрыгнул, додумал «мир по Плюмбуму». «Слуга» также позаимствован из газетной статьи о суде в Ростове. Какой-то начальник натворил бед из-за женщины и, зная, что его посадят, поручил-подарил подругу водителю. Из такого сора я добываю кино. Как-то раз гостил у тещи, а брат моей жены, астрофизик, задержался на три дня на военных сборах. Его мама призналась мне: «Я не волнуюсь абсолютно». Спрашиваю: «Отчего же?» — «У них постоянная манера под это дело пропадать на три дня»… Погулять после «войны»? Я подумал: это характерно для России — наш человек носит социальную роль, как носят рюкзак.

культура: И сбрасывают его, как только подвернется случай, — словно раскрепостившиеся персонажи «Парада планет».

Миндадзе: Совершенно верно. Преуспевающий Мясник, Водитель троллейбуса, Астрофизик и прочие. Ключи, деньги, женщин — они бросают все, как ненужные им теперь рудименты «довоенной» жизни.

культура: Это переломная работа в истории более чем четвертьвекового сотрудничества драматурга Миндадзе с режиссером Абдрашитовым. В 1984 году Ваши герои в первый раз оторвались от земли, от быта, вышли в распахнутый мир: «Мы убиты — пошли гулять!», — постановила банда мужиков на досрочно завершившихся военных сборах. Как если бы их отцы, отмучившись на передовой, отправились исследовать рай. И этот коллективный «сын за отца» попадает в фантастические пространства, блуждает между двумя селениями — городом женщин и домом престарелых.

Миндадзе: Герои «Парада планет» на несколько дней исчезают из общества, бегут от самих себя, от своих социальных ролей. И попадают в места, где они свободны. Так им кажется.

культура: Героям драматурга Миндадзе можно порой позавидовать. Иначе обстоят дела с персонажами Ваших режиссерских работ. Снимая кино в ином роде, нежели Абдрашитов, Вы производите едкую, раздражающую субстанцию тревожной повседневности. Творчество каких современных режиссеров Вам созвучно? Входят ли в их число братья Дарденн?

Миндадзе: Они мне интересны. Пожалуй, меня завораживает их «Сын» — там мы постоянно видим затылок героя, переживаем, играем за него, наполняем собой. Я включил подобный прием в фильм «Отрыв». И в «Инопланетянине» Спилберга, где мальчик прячет пришельца из космоса среди игрушек, срабатывает тот же прием: мы играем за механическую куклу, вкладывая в игру самих себя, и получается, «кукла» играет лучше живых актеров. Настоящее кино рождается, когда актер не изображает, а живет. Порой я жестко веду себя с исполнителями, добиваясь именно жизни, а не лицедейства.

культура: Реальность в Ваших режиссерских работах невротична и развивается на фоне катастроф. И в новом фильме беда, остающаяся «за скобками», неминуема и глобальна.

Миндадзе: По стилистике это иная картина — там не будет тотального движения и камеры, преследующей героя.

культура: Тревога разлита в воздухе?

Миндадзе: Будем надеяться. Остается создать этот «воздух».

культура: Вы изучаете героя внутри катаклизма. Но это же делает и массовый кинематограф, предлагая зрителю на безопасной дистанции «окунуться в катастрофу» заодно с суперменом.

Миндадзе: У массовой культуры своя логика и свои законы, по которым эта индустрия живет. Супермен спасает или убивает. А мне интересна жизнь и люди. Я рассматриваю героев в их движении сквозь повседневность.

культура: Что чувствуете, когда заканчиваете картину?

Миндадзе: Пытаюсь уйти и освободиться. На какое-то время оказываюсь в плену сделанной работы, она заслоняет мир, мешает жить. Очень важно изгнать из себя уже снятый сюжет и эстетику и попытаться заполнить пустоту новыми идеями.