В российский прокат вышел один из самых необычных фильмов этого года — «Конференция» Ивана И. Твердовского. Это история бывших заложников «Норд-Оста», которые встречаются через 18 лет после теракта, чтобы разобраться в себе и в событиях 2002 года.

Премьера «Конференции» состоялась на 77-м Венецианском фестивале (в программе авторского кино Venice Days). Также фильм вошел в конкурсную программу 31-го «Кинотавра», где получил «Приз за лучший сценарий».

— Иван, сейчас много отличных авторских фильмов, которые после показа на фестивалях сразу же попадают в интернет, минуя прокат. И некоторые режиссеры даже считают, что это не так уж и плохо: мол, интернет — хорошее (и часто единственное) средство для продвижения авторского кинематографа. А вы как считаете?

— Если честно, я очень неоднозначно к этому отношусь. С одной стороны, аудитория, которая интересуется авторским кино, получает уникальную возможность смотреть разные фильмы в любой точке мира. И это здорово. Но в то же время я бы очень хотел, чтобы «Конференцию» смотрели именно в кинозале. Потому что основное действие фильма тоже происходит в зале — и от этого возникает своего рода зеркальность: тебе начинает казаться, что ты находишься в едином пространстве вместе с заложниками.

— Тем не менее авторские проекты очень многие предпочитают смотреть, не вставая с дивана. А в кинотеатры идут исключительно на блокбастеры.

— Картины бывают разные. Некоторые фильмы можно смотреть хоть на смартфоне, но тогда они должны соответствовать маленькому формату. А если мы имеем дело с серьезным, содержательным кинематографом, то при трансформации с большого экрана в мобильный просмотр очень многие нюансы и детали попросту пропадают. К тому же «магия кино» (извините за дурацкое выражение) появляется только в кинотеатре.

— Иван, давайте теперь о вашем фильме поговорим. Насколько было сложно решиться снимать кино о «Норд-Осте»?

— Ну, не знаю, как-то решился же. (Смеется.) Значит, было все-таки не так сложно. В любом случае этот разговор про посттравматический синдром был для меня очень важен. К тому же до меня мало кто пытался проанализировать в кино какое-то крупное событие нашей современной истории. Это было серьезным вызовом.

— А почему до вас никто не брался за эту тему? Ведь прошло уже 18 лет…

— Я не хочу осуждать своих коллег. Конечно, можно говорить о самоцензуре, табуированных темах и прочее. Но у каждого художника свои внутренние мотивы, свой календарь, свои предпочтения. С другой стороны, мне было очень любопытно быть первым. Ведь разговор о «Норд-Осте» нельзя причислить к трендам нашего современного кино, да и с точки зрения государственной политики он не поддерживается тоже.

— Тем не менее был один проект, который изначально презентовался как «художественное переосмысление «Норд-Оста»». Правда, потом продюсеры заявили, что никакого отношения к реальному теракту фильм не имеет. Но там все решалось в сказочно-патриотичном ключе: герой-одиночка спасал всех заложников…

— Я думаю, что авторы этого фильма очень правильно сделали, что не стали объединять «Норд-Ост» со своим замыслом. Потому что, когда мы говорим про исторический контекст, очень важно быть деликатным и учитывать огромное количество нюансов. Ведь участники тех событий еще живы. Поэтому вмешиваться в пространство реального события со своим художественным вымыслом крайне неуместно. К тому же реальные события всегда существуют независимо от наших замыслов и нашего желания что-то на их почве создать.

— А что для вас «Норд-Ост»?

— Для меня это главное событие, которое случилось в моем городе за последние 20 лет. И это часть истории мирового терроризма, которая коснулась моих знакомых и знакомых моей семьи. И я очень хорошо помню то время. Помню бесконечное сидение перед телевизором, помню какие-то звонки без конца. А потом погибла девочка из моей школы, она была в заложниках. Так что это трагедия, с которой я связан.

— Эмоциями своими поделитесь?

—Это было какое-то нескончаемое ожидание. Мы, конечно, хотели надеяться на какое-то чудесное разрешение событий, но постепенно понимали, что это вряд ли возможно. Ведь террористы потребовали остановить войну в Чечне, а этого бы точно не произошло. Поэтому мы просто сидели и ждали.

— Честно говоря, этим состоянием «нескончаемого ожидания» ваш фильм буквально пропитан. Вам удалось его передать. А еще вы сделали невозможное: сняли фильм о захвате заложников без единого выстрела. Не было ли искушения добавить реконструкцию теракта, хотя бы частичную?

— Этого, наоборот, очень хотелось избежать. Потому что мы говорим о дне сегодняшнем и о том, что происходит с бывшими заложниками здесь и сейчас. И о том, как вечер памяти постепенно и неосознанно превращается в конференцию. Люди встретились просто поговорить, а вместо этого занялись подробным собиранием фактов.

— Меня вот что удивило. В вашем фильме директор театрального центра, которого играет Ян Цапник, отдает бывшим заложникам зал в аренду за деньги. Это реальная ситуация? И вообще, вечера памяти там проходят?

— Они сейчас проводятся довольно редко. 23 октября проходят поминальные мероприятия рядом с театральным центром, и иногда, не каждый год, в зале проходят вечера памяти. На каких условиях сдается зал, я не знаю. Но думаю, что какая-то формальная бюрократия в любом случае есть.

— Но вам-то легко удалось договориться? Вы же снимали на месте событий…

— Это было очень сложно. Вначале никто не хотел нас туда пускать, и никто не был заинтересован в том, чтобы мы там что-то снимали. То, что нас все-таки пустили, это заслуга нашей продюсерской команды.

— Как я понимаю, собирая материал для «Конференции», вы много общались с бывшими заложниками. Они охотно шли на контакт или старались избегать разговоров?

— Людям, конечно, очень тяжело было про это говорить. Но я общался только с теми, кого знал лично, или со знакомыми моей семьи. Им не нужно было объяснять, почему я хочу снять эту картину. Они понимали. Людям со стороны я бы этого объяснить не смог.

— Иван, когда мы с коллегами смотрели «Конференцию», у нас была стопроцентная уверенность, что вы буквально записывали монологи бывших заложников, а потом просто передали их слова актерам.

— Так и есть. Это была большая, кропотливая работа, но не только по сбору воспоминаний и фактов. Важно было уловить их отношение к происходившему на чувственном уровне.

— А еще было ощущение, что вы позвали в кадр не актеров, а реальных заложников…

— Так и задумывалось, но при этом я совершенно точно не собирался задействовать тех, кто действительно через это прошел. Это было бы не очень честно по отношению к ним. (На самом деле реальных участников событий в картине двое: это актеры Роман Шмаков и Филипп Авдеев, входившие в детскую труппу «Норд-Оста». — «Культура».)

— В вашем фильме на вечер памяти приходят всего 23 человека…

— Если вы посмотрите записи этих встреч, собрания людей на площади 23 октября, то поймете, что примерно столько же на них и приходит. Немногие готовы вспоминать то, что случилось в 2002-м.

— Иван, в самом начале разговора я услышала от вас слово «самоцензура». Насколько это понятие актуально сегодня для режиссера?

— Самоцензура — часть нашей жизни. Мы бываем вынуждены играть по определенным правилам, часто негласным. И мы сами решаем, что нам кто-то обязательно запретит сделать какие-то вещи, поэтому сами себе заранее запрещаем говорить о них или даже думать.

— Я к тому, что «Норд-Ост» — это ведь табуированная тема и для продюсеров тоже. Насколько я знаю, вы очень долго искали тех, кто бы взялся за этот фильм.

— Это правда. Было очень тяжело найти команду продюсеров, которые в этот проект поверят. И мне повезло, что Екатерина Михайлова и Константин Фам согласились работать со мной над этой историей.

— А почему многие отказались? Не хотели связываться с тяжелой темой, предпочитали снимать комедии?

— Тут все вместе. Кому-то из продюсеров авторский кинематограф неинтересен в принципе, у них другие запросы. Кто-то апеллирует к самоцензуре, говоря, что на такую тему снимать кино нежелательно. Но я же не осуждаю никого: у всех разные задачи, разные цели.

— Тогда не могу не спросить о состоянии нашего авторского кино в целом…

— Авторское кино у нас сегодня очень маргинализировано. Если раньше нашим продюсерам действительно было важно участвовать в крупных фестивалях, снимать в копродукции с другими странами какие-то крупные проекты, то сегодня тренды поменялись. Наше общество замыкается на внутренних процессах, и наша кинематография тоже. У нас свои темы, свои жанры в приоритете и т. д.

— Но, по моим ощущениям, наше фестивальное кино постепенно увеличивает свое присутствие на зарубежных смотрах. Во всяком случае, по сравнению с тем, что было лет 5–7 назад.

— Не соглашусь. Как пять лет назад международным фестивалям были интересны фильмы Андрея Кончаловского, Кирилла Серебренникова или Андрея Звягинцева, так они им интересны и до сих пор. Но на этом список почти заканчивается. Мы не видим каких-то новых режиссеров, которые бы могли к ним присоединиться.

— А как же Наталья Меркулова и Алексей Чупов с «Человеком, который удивил всех»? Их проект отлично заявил о себе на крупных фестивалях.

— Да, но давайте посмотрим, что будет дальше. По моим ощущениям, они как раз ушли в совсем другой кинематограф. Это ни в коем случае не отменяет их заслуг, но они, как мне кажется, как раз поддались тем трендам, которые формируются здесь. Они сейчас занимаются немного другой деятельностью, более коммерческой.

— Иван, один режиссер, с которым я разговаривала, считает, что кино — это искусство компромисса. И что он готов пожертвовать десятью процентами своего высказывания, чтобы оставшиеся девяносто все-таки дошли до зрителя…

— Я не согласен совершенно. Авторское кино бескомпромиссно всегда. И мне кажется, что это единственный способ сделать что-то серьезное. Хотя про этику тоже нельзя забывать.

— Иван, и последний вопрос. Мы заговорили о переходе режиссеров в крупное коммерческое кино. Для вас такой переход возможен?

— Я не могу сказать, что невозможен. У меня бывают очень крупные коммерческие предложения, и я их всегда рассматриваю, но… Пока что-то не складывается. Видимо, нет у меня какой-то особой тяги к таким проектам. Существовать в формате содержательного кинематографа мне интереснее. А пока у меня есть возможность делать то, что я хочу, то почему я должен идти на какие-то компромиссы?!