За отдельными исключениями современный российский кинематограф остается продуктом одноразового потребления. Несколько лучше дела обстоят у мастеров телеэкрана: на тусклом фоне поточной сериальной продукции выделяются экранизации русских классиков, неизменно пользующиеся популярностью у зрителей и выдерживающие не один показ. К сожалению, пока подобные проекты редкость. 

Сможет ли Год российского кино вернуть классическую литературу на большой экран и увеличить ее объемы в сетке телевещания, «Культура» выясняла вместе с признанными мэтрами отечественного кино: режиссерами Сергеем Урсуляком и Владимиром Грамматиковым, а также сценаристом Александром Бородянским. 

культура: Что дал Вам опыт работы с экранизациями? Какую книгу мечтали бы запечатлеть и почему?  

Бородянский: «Легкое дыхание» Ивана Бунина. Но понимаю: вне зависимости от достигнутого результата зрители на такое кино не пойдут. Даже мои собственные вгиковские студенты — девять из десяти воспринимают героиню рассказа как девушку легкого поведения. За все годы лишь одна ученица покорила меня ассоциативным текстом, где присутствовало то самое легкое дыхание.  

Урсуляк: Мечтать — значит обрекать себя на бездействие. Есть книги, с которыми хотелось поработать, и «Тихий Дон» был в их числе, а, например, «Жизнь и судьба» — нет. Я долго отказывался, но в итоге нащупал в романе Гроссмана то, что мне дорого... Будучи начинающим режиссером, я пытался писать сценарии экранизаций сам, но в какой-то момент понял, что это неправильно. Неправильно, потому что я перестаю пребывать в определенных отношениях с книгой, а пишу сразу так, как хотел бы снимать. Содержательные отношения с текстом требуют дистанции, а значит — работы с профессиональным драматургом. Конечно, сегодня далеко не золотой век кино. Слава Богу, я еще застал Эдуарда Володарского, представлявшего как раз старую сценарную школу. Пока мы вылезаем на советском образовании. Думаю, дальше будет тяжелее. 

Бородянский: Сергей Владимирович употребил очень правильное слово «образование». Сегодняшние сценаристы очень необразованны. Оператор, режиссер имеют право чего-то не знать, но драматург обязан разбираться в литературе как в основе своей профессии. Еще Фолкнер говорил, что существуют три источника творчества — фантазия, личный опыт и воровство у других писателей. Конечно, воровство не в прямом смысле слова, а как стимул для вдохновения. С последним у нас особенно туго, мои студенты даже Шукшина не всегда понимают. А между тем подражание, копирование — основа любого культурного опыта. 

культура: И создания творческой среды.  

Урсуляк: Когда заработает система среднего образования, тогда появится и среда. А пока человек приходит в творческий вуз как полный ноль, белый лист, о какой среде можно вести речь?

культура: Педагогический опыт Владимира Грамматикова свидетельствует об обратном.  

Грамматиков: Я пришел на прогон к своему актерскому курсу и понял, что это катастрофа. Сказать «ребята жали» — значит ничего не сказать, это был сумасшедший дом. Хотелось бежать из вуза или отменять занятия по драматургии. Нас спас Шмелев. Полгода мы читали вслух «Лето Господне», разбирали, чем отличается Рождество от Пасхи, попутно знакомились с дневниками Лескова. И случилось чудо — я стал влюбляться в своих детей. 

Бородянский: В девочек? 

Грамматиков: И мальчиков! С ребят слетела шелуха, проявились осмысленные, глубокие, свежие эмоции. Мы разобрали Шмелева на монологи, сняли фильм «Лето Господне». Сейчас занимаемся диалогами по Бунину и Куприну...

культура: Карен Шахназаров снимает четвертую отечественную версию «Анны Карениной». Зато у нас практически нет фильмов по тому же Лескову, Салтыкову-Щедрину, даже «Евгения Онегина». В нынешней России принято говорить, что всем заправляет рынок и экранизировать классику невыгодно, а вот Би-би-си ежегодно обращается к великой литературе, и рейтинги зашкаливают. Сегодня канал показывает весьма достойную версию «Войны и мира». У них как-то по-другому организован процесс?  

Урсуляк: У них многое лучше, чем у нас, но это скоро пройдет. Вопрос в ориентирах, а не в системе производства. Сорок лет назад у нас существовала культура экранизаций. Каждый год выходило большое количество классических произведений, которые были востребованы и интересны. Когда же страна четверть века ничего о себе понять не может, ей становится сложно читать Пушкина, Толстого, Достоевского. А когда она подрастает и у нее нет образования, ей это просто становится по барабану. При советской власти работала официальная установка: культурным людям живется интереснее, чем некультурным. А сейчас лучше быть богатым, успешным... В конце концов, проще кричать «Россия, вперед!», нежели заниматься самообразованием и вгрызаться в профессию. Одно начинает подменять другое. А дальше что? На лозунгах далеко не уедешь. Людям необходимо расти, куда-то стремиться, вместе строить будущее... 

культура: То есть на большой экран переносить классику бессмысленно? Но что может быть патриотичнее русской литературы? 

Бородянский: Слова, красивые слова! Если бы на нашей встрече присутствовали молодые люди с улицы, они бы давно заснули или сбежали...  

Урсуляк: В мультиплекс. Если бы предложили снимать «Тихий Дон» для проката, я бы отказался. Тем, кому нужен Шолохов, в кино не пойдут — за нехваткой времени и денег. Современные залы построены совсем для других зрителей и другого кино. 

Бородянский: И в Америке то же самое. Серьезные режиссеры уходят из кинозалов на телевидение. Но ставить классику дорого. Каналу, чтобы экранизировать, скажем, «Тихий Дон», нужен весьма приличный бюджет. Так что он не может все время снимать такие фильмы. Потому что рейтинг классики предугадать нельзя. А у них есть несколько десятков любовных историй, где гарантирована аудитория, а значит — и реклама. 

культура: Однако у «Тихого Дона» рейтинг был достаточно высоким. 

Урсуляк: Да, но рейтинг классики — вещь очень нетвердая. Все прекрасно понимают, что экранизация может пройти хорошо, а может — плохо. Зрительский слой для нее сегодня истощен, как почва, которая уже не родит.  

Грамматиков: У меня есть единственная на сегодня экранизация великой русской писательницы Лидии Чарской, лет сорок пять не издававшейся по личному распоряжению Луначарского... Принес свою десятисерийную «Сибирочку» на Первый канал. Посмотрели: «Очень хорошо, но показать не можем — в сетку не влезет. Вам нужно на «Россию 1». И там оценили, согласились поставить на пять часов пополуночи — для Дальнего Востока и Сибири... В итоге показали фильм по «Культуре» в семь утра. Такова печальная реальность, все молятся на формат.  

Урсуляк: Трындеть можно бесконечно, но нужно просто осознать, что здравоохранение, образование и культура — это главное. Без остального как-нибудь проживем, а без этого — никак. Необходима официальная установка: стать самой здоровой, образованной и культурной нацией. Если появится — станем.  

Бородянский: А пока в Минобразе заседают инопланетяне-троечники. Им невозможно объяснить, что сценаристов учат иначе, чем инженеров. Каждый месяц мне приходится писать идиотские отчеты, выступать на конференциях, доказывать свою эффективность. 

Урсуляк: Театральные училища плетутся в хвосте, так как у них малый выпуск и единицы остающихся в профессии... Но низкий КПД — норма творческого вуза. Другой бич — платники: большинство талантливых людей, не способных оплачивать учебу, оказываются за бортом. А коммерческие студенты снижают общую планку... Как сделать так, чтобы люди стали культурнее, образованнее, а в итоге — лучше? Это комплексная проблема, требующая системного решения в масштабах страны. 

Бородянский: Давайте еще такой аспект затронем: где современная литература, которая просится на экран? Хотелось бы посмотреть хорошую картину о нашей жизни в 80-е и 90-е годы... 

Урсуляк: Писатели есть — Прилепин, Сенчин, Иванов. Нет прежнего спроса на литературу. Помню, как ездили с концертами по деревням, и в каждой имелся книжный магазин, где покупали то, что невозможно было достать в Москве. 

Грамматиков: Кто мог, из-за границы возил книги чемоданами. Переплетали толстые журналы. Мы этим жили... 

Бородянский: Духовный, информационный голод стимулировал творчество. 

Урсуляк: От тех времен остались даже картины второго ряда, потрясающе сделанные по профессии. Крепкие середняки снимали так, как сегодня способны единицы. 

Бородянский: Считаю, имеет смысл экранизировать прежде всего резонансные произведения. С литературной точки зрения, «Женщина по средам» Виктора Пронина — не самый великий роман. Но меня зацепила тема бессилия простого человека, я прочитал книгу за одну ночь, и наш с Говорухиным «Ворошиловский стрелок» стал событием... Недавно режиссер Вячеслав Сорокин предложил экранизировать «Севастопольские рассказы». Я поинтересовался: договорился ли он с Минкультом? Он от меня отмахнулся — тема актуальная, пройдет на ура. Я его предупредил: вот увидишь, ничего не будет. И Лев Толстой экспертизу не прошел... 

культура: Но, как известно, свято место пусто не бывает. Вместо экранизаций классики мы получаем...

Бородянский: Чернуху. Давайте лужи снимать, а в них — свиней. Чтобы понравиться на Западе. Для многих это приоритетный критерий творческих поисков. Мы делали кино без прицелов на ЦК КПСС или оскаровскую академию, снимали про то, что любим. Катастрофа в том, что мы продолжаем снимать кино ХХ века и радуемся этому, как дети. Я заставляю студентов смотреть с секундомером серьезные, но несколько занудливые картины — «Ложное искушение» Роберта Де Ниро и «Шпион, выйди вон!» Томаса Альфредсона. Вычислять, сколько идет каждая сцена, какова интенсивность передачи художественной информации. Наши нынешние растянули бы на сериал... 

культура: Иными словами, нужно прокачать умственную мускулатуру режиссеров, научить их видеть, понимать серьезную жанровую работу, а уж затем подпускать к родному слову... 

Бородянский: Именно так. Меня, да и всех вокруг воротит от так называемых «форматов». Мы тупеем, теряем профессиональную хватку из-за редакторов — девочек и мальчиков с филологическим образованием. Работая над сериалом «Темный инстинкт», я получил укоризненное письмо: «Вы — известный писатель — в одной фразе трижды употребляете слово «было». Речь шла о характеристике персонажа, краске характера... Написал в ответ: почему бы Вам не обратиться в Библейское общество и не переписать: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Вот вам тавтология!.. Работать на ТВ меня больше не приглашали. 

Советская редактура была куда профессиональнее. С точки зрения понимания сюжета, характеров, драматургических приемов они были безукоризненны. Многие становились сценаристами и режиссерами — Искра Бабич, Эдик Смирнов, Толя Степанов. А с нынешними бессмысленно обсуждать кино. 

культура: Поразительная подмена: цензоры оказывались художниками, а продвинутые креаклы — безответственными чиновниками.

Бородянский: Совершенно верно! Такую редактуру близко к кино подпускать нельзя. Они не различают литературу и драматургию. Вы представляете, что они натворят с Толстым и Достоевским? Я пришел в кино с «Афоней» и, не будучи партийным, стал главным редактором комедийного объединения. Его создали по решению ЦК КПСС, обязавшего Госкино выпускать по десять — двенадцать комедийных фильмов в год. Не дай Бог не добрать! Получается, партийный надзор заставлял культуру шевелиться...

культура: Иначе говоря, директивность может работать и приносить славные плоды. 

Урсуляк: Несомненно. 

культура: Значит, завтра же может явиться уполномоченный товарищ с маузером и сказать руководству телеканала: ради премьеры этой картины форматы отменяются?

Урсуляк: А ему ответят: хорошо, только скажите, за счет чего мы будем жить? 

Пока ВГТРК — единственное место, где что-то теплится. Повторюсь, все зависит от приоритетов. Если кому-то нужно, чтобы через пять лет во ВГИК к Бородянскому приходили студенты, не знающие азбуки, тогда мы на правильном пути. А на деле возможно профинансировать все — мой фильм, вашу газету, одноименный телеканал или культуру в целом. Это вопрос воли и желания. Появилась воля — и Крым мгновенно стал нашим. Если оценить последствия падения уровня культуры в школах, вузах, на улицах, то поймете, что через десять лет разговаривать будет не с кем и не о чем.

Бородянский: Как в моем фильме «Сны»... Помните, чиновники-демократы сидят за столом и твердят: все беды оттого, что у нас культуры нет! Народ плюется, матерится, надо бы денег на культуру добавить. Да где ж их взять? Кредиты кончились... Так давайте выпьем! За что? Как за что? За культуру!

Круглый стол на тему «Год российского кино» в редакции газеты «Культура»

Мнения

Владимир Хотиненко: «Современная аудитория прикормлена дешевыми поделками»

— Прокат для экранизаторов классики пока остается «за кадром» — как хорошо сказал Андрей Кончаловский: «В зрительные залы сейчас ходят дети и тинейджеры. А картины высокого качества, как правило, делаются для родителей». Единственной отдушиной остается телевидение — поэтому я с ним и связался: невозможно делать сложнопостановочную картину, зная, что ее увидит тысяча человек. Существует проблема с повторным телепоказом. Моя «Гибель империи» по Леониду Юзефовичу заработала рейтинг, продюсеры Первого канала называли ее лучшим сериалом, но после премьеры не решились снова пустить в эфир. И я могу их понять. Современная аудитория прикормлена дешевыми поделками, люди привыкли смотреть незамысловатую поточную продукцию. В Америке серьезные картины и роскошные сериалы идут прежде всего на кабельных каналах. А наше «дерево» подрастает лишь у ВГТРК.

В остальных случаях действует железное правило: бизнес есть бизнес.

Обратите внимание, сколько лет говорилось о необходимости вернуться к просветительскому вещанию без рекламы, возникли «Культура» и «ОТР», но их рейтинги остаются скромными. 

Но, хотя правила игры жесткие, ключевым фактором успеха остается аудитория, живой зрительский интерес. Если бы поклонники, как прежде, засыпали редакции письмами, владельцы каналов поменяли бы отношение к серьезным проектам.

Прежде всего следует завоевать аудиторию, а как? С появлением интернета радикально поменялась медиасреда. Активно развиваются ютубовские каналы, проходят внутрисетевые фестивали... Возникает новая почва для экспериментов и возрождения наших утерянных культурных достижений. Вспомните незабываемые телеспектакли Эфроса. Возможно, камерные экранизации смогут пробиться к людям через интернет. 

Тут ничего не поделаешь и в приказном порядке проблему не решишь. Вопрос очень важен, но во многом он упирается в деньги и инициативы. Думаю, практических результатов можно достичь, если соберется группа заинтересованных режиссеров — например, на базе ВГИКа, где мы постоянно эту тему обсуждаем. Но у нас, к сожалению, как только затевается какое-нибудь благое дело на государственные деньги, вокруг благородного порыва собираются люди, желающие попилить бюджет.

Юрий Арабов: «Мы объявляем себя патриотами без внимания к духовному наследию»:

— Адаптации литературных произведений составляют около трех четвертей международного кинопроизводства. Но в России дела обстоят иначе — такова воля заказчика. Государство в последние годы интересуется лишь одной темой — патриотизмом. Его важность представляется самоочевидной, однако не патриотизм превратил русскую литературу в феномен мировой культуры, но другая тема, о которой в обществе массового потребления говорить как-то неловко. Эта тема — отношения человека и Бога, странные и парадоксальные связи между ними. В этом контексте культура не сводится к популяризации художественного наследия, а воспринимается как артикуляция связей между человеком и ближним, природой, государством, между человеком и Богом. 

Западные художники, ученые, политики преуспели в исследовании социальных связей, построили сильную цивилизацию с относительной защищенностью каждого отдельного гражданина. Россия дала миру вздох о «пролитой слезинке ребенка», которая одна может перевесить любую военную и государственную победу. Нравится ли это кому-то или нет — такова уж наша особенность: вытащи Христа из русской культуры... и что от нее останется? Право, куда комфортнее читать Джойса, Кафку и Беккета, чем бегло листать Толстого в уверенности, что старик страдал от религиозного помешательства... Анна изменяет Каренину — это нам нравится, это понятно, это мы готовы воспринять. А вот всякие толстовские евангелия — ясное дело, от лукавого. Так происходит кастрация отечественной культуры, снижение ее смыслов до пренебрежимо малой величины, ведь в высокохудожественном описании прелюбодеяний Запад идет далеко впереди нас. 

«В чем же проблема?» — спросит секуляризированный гражданин. Нам нужно строить современное продвинутое государство, а слезинки пускай сосчитает уполномоченный по правам ребенка. Но тогда русская культура не нужна вообще — чтобы чувствовать себя современными людьми, нам вполне достаточно Паоло Коэльо, Ларса фон Триера и Максима Галкина. Верю, секуляризированный читатель меня горячо поддержит: не нужно, не время, ни к чему.

Интересно, а на чьей стороне в этом абстрактном споре выступит наш официальный заказчик — тот, кто дает деньги на кино, музеи, фонды, выставки? Ответ очевиден. По факту, он на стороне масскульта, который выбрасывает за борт все то, о чем говорилось выше.

Масскульт занимается изгнанием смыслов из культурных явлений. Выражаясь вульгарно, он сам пережевывает мясо и смачивает его слюной, прежде чем положить в рот потребителю. Это можно делать вычурно (артхаус) или коммерчески привлекательно (развлекательное кино). Главное: потребитель не должен сам пережевывать кусок говядины, потому что утомится и заболеет. За него это сделаем мы, веселые и румяные мастера художественного цеха. 

И здесь я, наконец, сформулирую проблему: что экранизировать в нашем кино? Русскую литературу или религиозно-философскую мысль, которая в ней обитает?

Мы движемся по первому пути. Истории про то, как гордый человек Андрей пошел ради славы на войну и хлебнул лиха, или про то, как загуляла замужняя Анна и положила голову на рельсы, экранизировались десятки раз. А вот чтобы донести до экрана мысль, необходима смелость и тот запас внутренней жизни, которым большинство из нас не обладает. Тогда выяснится, что «загулявшую» Анну может судить лишь Бог, а не общество, муж и даже не сама она. Тогда вдруг станет понятно, что высокое небо над головой раненого князя гораздо выше не только ратной славы, но всех войн, даже и «справедливых»... Русская мысль провокативна. Она может призывать к непротивлению злу насилием (Толстой) и находить государственное насилие целесообразным (Ильин), проклинать крепостное право во всех его видах (Герцен) и находить его необходимым для развития культуры (Леонтьев). Лишь она одна, эта странная русская мысль, может задать «на голубом глазу» дикий вопрос: «Свету ли провалиться или вот мне чаю не пить?» Чего же здесь больше: юмора, ума или горя? Смешное и трагическое сплавлено воедино.

Чтобы прийти к экранизации русской мысли, необходим — как минимум — пересмотр гуманитарного образования в РФ. Один государственный человек рассказывал мне, каких трудов ему стоило возвратить в выпускные экзамены школьное сочинение. Драматизм ситуации заключался и в том, что сами учителя-словесники за десятилетия педагогического «простоя» забыли, каким критериям (кроме грамотности) оно должно соответствовать.

Сейчас многие чиновники молчаливо считают русскую литературу с ее странными смыслами «мусором», мешающим стране превратиться в современное государство. Когда им говоришь, что мешает этому, в частности, стяжательство без берегов, против которого всегда боролась русская мысль, они не понимают, о чем речь...

Мы объявляем себя патриотами без внимания к духовному наследию, без усилия к его пониманию. «Патриот без отечества, полководец без армии...» — эти слова Шолохова здесь весьма уместны. И какой-нибудь Вуди Аллен, который из фильма в фильм возвращается к сюжетам Достоевского, на мой взгляд, более русский кинематографист, чем многие из нас.