— Почему Данте Алигьери, «Божественная комедия» так важны для европейской культуры?

— По многим причинам. В первую очередь принято говорить о новаторстве Данте. Его творчество открыло путь созданию европейских литературных языков и новаторской тенденции в искусстве — авторской, подразумевающей возможность личностного взгляда на мир даже тогда, когда он направлен на сверхчеловеческие вещи — такие как Бог, Рай, Сатана.

«Божественная комедия» осуществляет важнейший культурный проект — утверждает средневековую картину мира в потрясающей целостности и тем подводит итог Средневековью. Сегодня, говоря о средневековой картине мира, мы в первую очередь вспоминаем «Комедию». Вот хотя бы ранжирование грехов и добродетелей — никто не донес это до европейского сознания лучше, чем Данте. Моральная иерархия у него стала гармоническим космологическим принципом. И в то же время эта картина удостоверяется взглядом особенного человека — автора, у которого своя личная история, свой характер, свое мнение по разным вопросам. Это уже очень близко и понятно нам. Для того времени это действительно новаторство, пролегомены к будущему — к ренессансному гуманизму, к новоевропейской концепции человека и автора.

Кроме того, Данте создал абсолютный художественный образец для европейского искусства. В этом отношении его можно сравнить с Гомером, создателем абсолютного античного художественного образца. На Данте и его «Комедию» всегда оглядывались европейские авторы. Хрестоматийные примеры — «Дон Паблос» Кеведо, «Человеческая комедия» Бальзака, «Мертвые души» Гоголя. Или новейший пример — фильм Ларса фон Триера «Дом, который построил Джек» 2018 года. Это авторское кино, но и в массовой культуре таких обращений немало, и они всегда будут.

— Можно ли считать, что именно «Божественная комедия» подтолкнула Римско-католическую церковь к принятию догмата о чистилище?

— Существует мнение, что «Комедия», по меньшей мере, поспособствовала официальному принятию догмата о чистилище на Ферраро-Флорентийском соборе в 1439 году. Вероятно, он был бы принят и без участия Данте, поскольку богословская проработка догмата началась до Данте, и в народном сознании этот образ был закреплен благодаря визионерской литературе.

У Алигьери представления о загробной жизни получили последовательную и продуманную репрезентацию. А ведь их статус, по сути, виртуальный — речь о выдуманном, воображаемом мире, который Данте отработал, смоделировал в тончайших деталях. Русские авторы, читавшие «Комедию» по-итальянски, были совершенно потрясены и захвачены этим миром — многомерным, звучащим, пахнущим, максимально визуализированным, раскрашенным красками. Таким было впечатление Осипа Мандельштама или Валерия Брюсова, который недоумевает, как Данте — живой человек, — отправляясь в свое путешествие, мог быть уверен, что все обойдется благополучно, что «адское пламя не опалит, не сожжет, что по дороге не свалишься в адские пропасти, не разобьешься там, во мраке, об острые камни, что дьяволы не тронут, не насадят на свои вилы!».

— Данте Алигьери — фигура Ренессанса или Средних веков?

— По этому вопросу есть разные мнения, без оговорок мы не можем причислить Данте ни к одной из эпох. Во второй половине XIX века историки культуры разработали понятие Проторенессанса и к нему отнесли фигуру Данте. Например, философ Алексей Лосев считал «Божественную комедию» наилучшим образцом Проторенессанса, поскольку в ней пластическая материальность потрясающим образом характеризует максимально духовные сущности. Ранее такое было невозможно, позже утрачено.

Кажется, именно это сочетание духовного и материального у Данте импонировало русской религиозной философии Серебряного века. Она сходным образом видит реальность — самые материальные вещи, самая плоть мира принимаются и находят свое оправдание, но как выражающие нечто идеально-духовное. Интересно, что русские философы — Бердяев, Булгаков, Флоренский — не считали Данте провозвестником Ренессанса, в их понимании он был человеком глубоко религиозного взгляда на мир, в отличие, например, от его современника, тоже фигуры Проторенессанса, Джотто — зачинателя теории перспективы, которого часто ставят на одну доску с Алигьери. И после Данте, полагали они, западная культура пошла совсем не тем путем, который был подготовлен средневековым сознанием. Что можно сказать наверняка? Данте, по-видимому, оставил Европе последнюю мифологическую картину Вселенной — речь идет, конечно, о христианской мифологии — картину космоса, пронизанную человеческим началом. Больше такой не будет, наступит время научных картин мира, далеких от человека, его чаяний, надежд, запросов. В этом смысле фигура Данте знаменует гигантский культурный водораздел.

— Что такое Ренессанс, всегда ли он равен атеизму?

— Если речь об итальянском Ренессансе, то это ни в коем случае не атеистическое мировоззрение. Отход от средневекового понимания мира и человека не означал отказа от идеи Бога, другое дело, что акцент перемещается на человека как подобного Богу, особенно в плане творчества. Трактовка Ренессанса, как и Средних веков, менялась по ходу истории, сложно говорить об устоявшейся точке зрения. Европейские романтики, например, поспособствовали переоценке Средневековья, эту «темную», «ночную» эпоху стали рассматривать как духовную и творческую, как источник вдохновения, и русский Серебряный век продолжил дело романтиков. Со своей стороны историческая наука немало положила усилий, чтобы развеять давний взгляд на Средние века как на «темное» время. Так же и оценка Ренессанса как абсолютного торжества антропоцентризма и отказа от Бога была бы неверной, нужно говорить о смене в истолковании Бога, человека, мира.

— Можно ли считать Серебряный век в русской культуре Ренессансом?

— Под Ренессансом мы привыкли понимать великий итальянский Ренессанс, возрождавший античное наследие. Но существует понятие о менее масштабных культурных ренессансах как попытках, основываясь на предшествующих достижениях культуры, прийти в настоящем к какому-то культурному синтезу, к целостному восприятию мира, себя и своего места в мире. Все Средневековье сопровождалось такими ренессансами — и в Западной Европе, и в Византии. По сути, говоря о Ренессансе, мы имеем в виду расцвет культуры, можно ведь и не использовать понятие «возрождение». Однако замечено, что любой такой расцвет сопровождается возвратом к прошлому и его актуализацией. В этом если не суть, то очень важное условие любого Ренессанса. Вопрос в том, что возрождается, как правило, нечто ценное в свете собственной культурной памяти. В этом смысле русский Серебряный век — конечно, Ренессанс: с одной стороны, он немыслим вне европейского модерна, с другой — это поиск собственной культурной идентичности, который явил себя во многих сферах. Например, русский символизм — совершенно особое явление, как и акмеизм, по сути, не имеющий аналогов в западной литературе. То же — русский авангард, русская религиозная философия. Так и в других культурах — эпохи расцвета позволяют выявить, сделать очевидным, явленным собственное культурное своеобразие.

— Когда русская культура встречается с Данте?

— Очевидная встреча происходит в ходе создания в России светской литературы и литературного языка, когда осваиваются западноевропейские культурные образцы, которые, как мы говорили, нельзя отделять от Данте и его «Комедии». Когда Пушкин пишет «Оставь надежду навсегда», он ссылается не только на Данте, но на традицию европейской словесности. В XIX веке происходит становление отечественного дантоведения. Один из первых профессиональных русских итальянистов — Александр Веселовский — наметил важную для отечественной исследовательской традиции тенденцию — видеть Данте как итог Средневековья. Эта тенденция, как мы видели, дает о себе знать в Серебряном веке.

— Как русские философы Владимир Соловьев и Николай Федоров относились к трудам Данте, к Ренессансу?

— Федоров и Соловьев — философы XIX века, для которых идея прогресса еще сохраняла свое значение, в отличие от их последователей начала XX века, ненавидевших прогрессизм. Они еще не идеализируют Средневековье. Соловьев полагал, что Ренессанс и Новое время демонстрируют гораздо больший социальный и нравственный прогресс. Федоров критически отзывался и о католических Средних веках, и о Данте. Он проектировал Вселенную умерших, и ему, конечно, было интересно, как она устроена у Данте, в католичестве. Он не принимал дантовской созерцательности. Рай, считает Федоров, должен быть не созерцательным, а деятельным. Вот если дантовский рай опустить до чистилища, и ад поднять до чистилища, Вселенная умерших предстала бы деятельным миром. Не случайно в православии нет доктрины чистилища. А все потому, говорит Федоров, что католики, да и сам Данте излишне мстительны в своем видении загробного воздаяния.

— Образ Беатриче нашел отражение в их трудах?

— В творчестве Соловьева — несомненно, как софийный символ, а через него у символистов, особенно у Александра Блока. Это высочайший символ, ведь до Данте никто не поднимал женщину на такую высоту — земная возлюбленная, вполне конкретная женщина, в «Комедии» становится небесной Беатриче, посланной, чтобы забрать Данте в свет, провести по ступеням небесной иерархии. Серебряному веку, с его софийной эсхатологией, влечением к женственной тематике, этот образ у Данте был близок, как никакой другой.

— А на поэтов-символистов «Божественная комедия» повлияла?

— Творчество русских символистов пронизано этим влиянием. И не только символистов. Русские поэты Серебряного века создали особый дантовский «текст». В 1965 году отмечался семисотлетний юбилей со дня рождения Данте, было собрание в Большом театре, на котором выступала Анна Ахматова. В своей речи она задала вопрос: «Что общего между Ахматовой, Мандельштамом и Гумилевым, то есть акмеистами?». И ответила: «Любовь к Данте». Русские символисты считали Данте великим символотворцем, видели в «Комедии», особенно в кантиках «Чистилище» и «Рай», неисчерпаемый кладезь символики, полагали, что «Комедия» не должна иметь окончательного истолкования. Например, первый поэтический сборник Вячеслава Иванова, 1903 года, назывался «Кормчие звезды». Это звезды, которые Данте увидел в небе Южного полушария после того, как они с Вергилием выбрались из Ада, где нет звезд, потому что нет неба. Звезды «кормчие» — путеводные, они поведут поэта дальше, выше, по уступам чистилища, к небу.

— А как русские философы оценивали главный труд Данте?

— «Божественная комедия» для о. Павла Флоренского — величайший синтез средневекового миропонимания. При всем критичном отношении к западному Ренессансу он, как и другие русские религиозные философы, выделяет творчество Данте как точку равновесия, как такой этап культуры, на котором личность способна на творческое самовыражение в пределах религиозного мировоззрения, на котором культура еще питается религиозными корнями. Флоренский даже называл православного святого, преподобного Сергия Радонежского «начало и Данте русского Средневековья». А почтение великому итальянцу Флоренский выразил в своей книжечке «Мнимости в геометрии» 1922 года, в которой предложил физико-математическую интерпретацию Дантова космоса. Он попытался доказать, что космология Алигьери, а это, напомню, геоцентрическая средневековая Вселенная, находит подтверждение в свете данных современной науки — теории относительности Эйнштейна и геометрии Римана.

— Ждет ли нас новое Средневековье?

— Гипотеза Нового Средневековья, действительно, развивалась мыслителями Серебряного века, наиболее последовательно — Бердяевым и Флоренским. Если отталкиваться от типологии «дневных» и «ночных» культур, выходит, что современность — сумерки, переход к новой «ночной» эпохе.

— Что это за типология?

— История, согласно Флоренскому, живет большими циклами — ритмом «дневных» и «ночных» сил. Бывают эпохи «ночные» — теоцентричные, для которых духовный мир на первом плане — это все доренессансные культуры, а бывают «дневные» — для которых на первом месте светское, материальное, реально ощутимое — Ренессанс и Новое время.

Сумерки — это условное Новое Средневековье. Но это не возврат прошлого. Это перестройка культурного сознания, когда доминантой становится духовное — то, что нельзя непосредственно увидеть, услышать, пощупать. Правы ли русские философы в своих пророчествах? Вы скажете, современная цивилизация насквозь материальная, потребительская. Но, во-первых, русские философы делали свои прогнозы в начале ХХ века, когда европейская цивилизация имела шансы пойти иным путем. Во-вторых, можно подумать, какие доминанты современной культуры имеются в виду. Вряд ли мы станем отрицать, что одна из таких доминант — информация (Флоренский, кстати, развивал теорию информации). Человек информационного общества уходит от жизни в реальности, в ощущаемом мире, который так ценил Ренессанс, в виртуальную среду. Также отчасти духовной можно назвать и психологию, которая сегодня переживает расцвет, а терапевты заменяют священников. Историки культуры говорят о возрастающей роли мифа, о неомифологизме. Вот эти и многие иные тенденции русские философы уже видели, говоря о Новом Средневековье.

О возможности наступления новой средневековой эпохи говорили потом и западные авторы, например Умберто Эко, и современные американские авторы — Джейн Джекобс, Айн Рэнд. Кстати, в американскую культуру гипотеза Нового Средневековья могла проникнуть под влиянием Питирима Сорокина, декана факультета социологии Гарварда, он тоже ее поддерживал.

Думаю, идея Нового Средневековья имеет свой потенциал, вполне возможно, еще найдет своих приверженцев, ведь речь о долгосрочном прогнозе, на столетия вперед. К фигуре Данте сегодня интересно обратиться еще и в этой связи — как к человеку, жившему в эпоху невероятных культурных перемен. Сегодня мы тоже постоянно ощущаем себя в пороговом состоянии, в этом смысле Данте — наш современник.

Фотография: www.pixabay.com.