Хемингуэй навсегда: как он определил стиль жизни во время «оттепели» и почему его книги вечны

Алексей ФИЛИППОВ

06.07.2021

Хемингуэй навсегда: как он определил стиль жизни во время «оттепели» и почему его книги вечны

Эрнест Хемингуэй застрелился 2 июля 1961 года, 60 лет назад. 

Но в жизни Хемингуэя, выстроенной как сюжет и придуманной как роль, этот жуткий финальный аккорд выглядел абсолютно органично. Он написал собственную судьбу — как книгу: в ней были войны, любовь, охота и путешествия, большая дружба, безмерное количество алкоголя, драки, охота за немецкими подводными лодками, гражданская война в Испании, партизанский отряд во Франции и — под занавес — безумие и гибель.

В этом безумии была своя логика: Хемингуэю всюду мерещились жучки и агенты ФБР, но Бюро расследований и в самом деле за ним шпионило. Он жил настолько полно и не щадя себя, что к 62 годам казался глубоким стариком, хотя по современным меркам в этом возрасте едва начинается старость. После лечения электрошоком Хемингуэй не мог писать, у него заканчивались силы, ускользало то, что он так тщательно в себе лелеял: мужественность, «мачизм», творческая и мужская сила. И он ушел, сам закрыл за собой дверь — а его популярность в нашей стране только начиналась.

Был такой анекдот-апокриф, быть может и правда, кто знает... 1963 год, по Москве идет молодой и пьяный Стейнбек, путешествующий по странам восточного блока. Милиционер собирается его задержать. Стейнбек произносит на ломаном русском:

— Я — американский писатель!

Тот берет под козырек:

— Здравия желаю, товарищ Хемингуэй!

1963-й. Оттепель. Фотографии Хемингуэя, с бородой, в свитере грубой вязки, стоят за стеклами сервантов, висят на стенах интеллигентских квартир. Бороду «под Хемингуэя» носит Высоцкий, в чем-то копируя его жизнетворчество, с подчеркнутой брутальностью и алкогольным пристрастием. Довлатов еще служит во внутренних войсках, сторожит зону в поселке Чиньяворык. Вернувшись на гражданку, по словам Бродского, «со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде», он не будет писать как Хемингуэй, но их жизненный стиль и облик удивительным образом совпадут. В шестидесятые по городам и весям СССР в изобилии ходили сделанные под Хемингуэя молодые люди, с которыми вяло боролась советская общественность, видимо, надорвавшаяся, изничтожая их предшественников-стиляг. Кажется, что тогда в СССР только-только открыли Хемингуэя, но на самом деле его начали переводить еще в 30-е годы, и он пользовался большой популярностью среди писателей и окололитературной интеллигенции.

В 1934-м в русском переводе выходит сборник рассказов Хемингуэя. В 1935-м — «Фиеста». В 1936-м — «Прощай, оружие!», в 1939-м — «Пятая колонна». Ильф и Петров предлагают запретить молодым писателям писать, как Хемингуэй, и это о многом говорит.

Когда Хемингуэй опубликовал «По ком звонит колокол», за который получил совершенно фантастический гонорар, на него самого обрушились и левая, прокоммунистическая критика, и ветераны интербригад. Роман жестко критиковала обосновавшаяся в Стране Советов Пассионария — Долорес Ибаррури, секретарь ЦК Коммунистической партии Испании. К ней присоединился бывший руководитель интербригад, секретарь Коминтерна Андре Марти, убийца и садист, выведенный в романе под своим собственным именем.

Но иностранная редакция Гослитиздата — вот же чудо из чудес!  — дает заказ на перевод романа.

В 1941-м этот перевод читает Сталин, на полях появляется его резолюция:

— Интересно. Печатать нельзя.

«По ком звонит колокол» между тем ходит по рукам в машинописных копиях. Возможно, это была первая ласточка советского самиздата.

В 1937 году журнал «Интернациональная литература» опубликовал анкету, на нее отвечали 15 писателей. Почти треть из них назвала Хемингуэя любимым иностранным автором. И все же это была не та популярность — цеховая, элитарная… «Не народная». Время Хемингуэя — короткое, но очень яркое, — пришлось на тот короткий промежуток между поздним Хрущевым и ранним Брежневым, когда гайки уже несколько открутили, но еще не успели завернуть обратно. И дело было не в оппозиционности, а в стиле, бытовом нонконформизме, вызывающей свободной манере держаться. Цена этому была не слишком велика, и никаких репрессий не потребовалось: ну, разве что кое-где. Так, в Госкомитете по радио- и телевещанию, когда в 1970-м его возглавил неукоснительный С.Г. Лапин, бороды были объявлены вне закона.

Стиль выдохся сам по себе, умер естественной смертью: борода, свитер и мужественная запущенность начали казаться дурным тоном, стали смешны. Пить интеллигенция не перестала, но это больше не имело отношения к гражданской позиции. А книги остались, и на них выросло целое поколение. И тут опять надо сказать о Сергее Довлатове.

Хемингуэй был сыном состоятельных людей. Он рано начал печататься, был востребованным журналистом. Его рассказы охотно публиковали — он не был богат, но и не бедствовал. А потом, благодаря очень большим гонорарам, разбогател, и смог жить как гражданин мира. Ничего подобного в советской (да и в американской тоже) жизни Довлатова не было. 

Он работал в студенческой многотиражке, публиковался в заводской газете. Уехал не в Париж, а в Таллин (в СССР это была эмиграция-лайт). Работал в котельной, был внештатным, а потом и штатным сотрудником эстонской газеты. Трудился экскурсоводом в Михайловском…

Где парижские знакомцы Хемингуэя, великие Гертруда Стайн, Джеймс Джойс, Эзра Паунд? И масштаб здесь иной, и жизнь у Довлатова другая, полуподпольная, тяжелая. Лучезарных перспектив у него не было ни в Ленинграде, ни в Таллине, ни в Пушкинском заповеднике. Но общее все-таки есть: Довлатов, по примеру Хемингуэя, выбрал жизненную свободу, независимость от всего на свете: государства, престижной профессии, карьеры, денег.

Свобода от обстоятельств. Свобода от политики. Оппозиционности, лояльности, чего угодно — кроме дружбы, творчества и любви. В тридцатые годы прошлого века, когда Хемингуэя начали переводить в СССР, так жить, разумеется, было нельзя. А в эпоху Довлатова и его современников стало можно уйти во внутреннюю эмиграцию — в самих себя и свой талант. Но это вовсе не предполагало того, что талант будет востребован и последуют признание и денежная компенсация. Наказание было куда вероятнее.

Для того, чтобы так существовать в тех обстоятельствах, требовалось немало сил и мужества: вот где пригодилась бы стоическая способность героев Хемингуэя бороться до конца, оставаясь собой в самых невыносимых обстоятельствах.

Сейчас он не относится к числу самых востребованных авторов, но за это его книги будут любимы и читаемы всегда.

Фото: www.i.pinimg.com; www.vokrugsveta.ru.