23.02.2014

«Если человек умеет писать.., то ему в Голливуде делать нечего», — утверждал великий Сэлинджер в своей самой знаменитой книге «Над пропастью во ржи». Ну а если карьера в кинематографе уже состоялась, и тут человек вдруг ощутил тягу к изящной словесности?

Перед вами — любопытнейший опус, проба пера Владимира Малышева. 64-летний ректор ВГИКа (а прежде — гендиректор Госфильмофонда и крупный киночиновник), член правления Союза кинематографистов России, кандидат экономических наук и доктор искусствоведения, лауреат Государственной премии... дебютирует в отечественной литературе рассказом с явно уловимыми чеховскими мотивами. «Культура» рада предоставить начинающему прозаику свою площадку.

Владимир МАЛЫШЕВ

Дураки

Коллежский секретарь Александр Петрович Бибиков, дописав очередную страницу формуляра, вложил ее в папку, потянулся и с грустью посмотрел в окно. Собственно смотреть было не на что. В темной раме выделялся лишь тусклый уличный фонарь да серая окружность февральского снега вокруг него. Сослуживцы Александра Петровича уже успели осушить по несколько бокалов шампанского по случаю именин товарища, а Бибикову — как ведущему трезвый образ жизни — досталась участь исполнять срочное поручение начальства. Он застегнул пуговицы мундира, взял документы и по парадной лестнице проследовал в кабинет действительного статского советника Верниховского, где тотчас же был принят.   

Советник расположился в кабинете по-домашнему. Сидел на диване без мундира, на столике перед ним стояла початая бутылка коньяку, рядом расположились несколько бутербродов с нежно розоватой семгой и белужьей икрой, в свежести которой не приходилось сомневаться, а также хрустальная рюмка, подернутая янтарем от предыдущего употребления. 

— Да Вы, батенька, просто герой! Экую гору понаписали! Эверест, не иначе! Положите на стол, а сами извольте взять стул и присесть супротив меня для доклада, — сказал Верниховский, подвигая к пузатой бутылке вторую рюмку. 
— Позвольте, Ваше превосходительство, доложить стоя? — конфузясь и краснея, вымолвил Бибиков.

— Отчего же стоя? Правды-то в ногах кот наплакал. Так что присаживайтесь, уважьте старика. Да и нет уж никого в этот час, окромя нас с Вами да швейцара в подъезде. Сами-то из каких будете? Как звать-величать? — спросил статский советник, разливая коньяк по рюмкам. 
— Александр Петрович Бибиков, Ваше превосходительство, а родом из мелкопоместных. 

— Постойте, постойте, уж не сын ли Вы Петра Ивановича из Саратова? 
— Именно так-с. 

— Поди ж ты, а ведь мы с ним службу в Малороссии начинали! Да уж погуляли и покутили по молодости! Ну, а что он сейчас? Жив ли, здоров?
— К несчастью моему, три года как почил в бозе батюшка. 

— Да... идут годы, — с задумчивой грустью произнес Верниховский и тут же оживленно добавил:
— Ну что ж, давайте по рюмочке за светлую память родителя Вашего. 

— Я, Ваше превосходительство, не приучен к употреблению, — с ужасом понимая, кому он перечит, полупрошептал Бибиков.
— И что с того? Все мы когда-то только мамкино молоко сосали. Пора и Бахусу должное отдать. Сейчас в приличном обществе без этого никуда. Коль уж батюшка Ваш не успел, я как старинный друг его Вас и научу. Возьмите рюмочку в правую руку, а в левую бутербродик с икоркой, вдохните и — вперед, гусары! 

Советник лихо опрокинул рюмку, пронаблюдал, как Александр Петрович мучительно дотянул коньяк, и мягко придержал его руку, когда она заторопилась поднести бутерброд ко рту. 

— Не спешите, почувствуйте огненный букет в чреве, а уж потом погасите жар икоркой. Вот так и продолжим. Хорошая нам старикам смена растет. 

Дальше были тосты за царя, за Родину и веру — сначала вместе, потом по отдельности. За матерей и всех женщин вообще, за будущие успехи, детей которым долженствует появиться... Если бы коньяк не закончился так некстати, статский советник и коллежский секретарь, безусловно, перешли бы на «ты». При этом инициатива панибратства исходила уже от Бибикова. Однако расчувствовавшийся Верниховский помнил, что драгоценная супруга его, Таисия Антоновна, должна заехать за ним на семейном экипаже, дабы провести вечер в кругу генеральской четы Парфеновых и их добрых друзей. А посему предложил он Бибикову посетить театр по билету, присланному статскому советнику с просьбой прибыть на премьеру в качестве почетного гостя. И хотя тот со слезами на глазах отнекивался, Верниховский подчиненного благословил и даже приказал подать ему свой экипаж. 

На полпути к театру чувство пьянящего веселья догнало Александра Петровича, и он неожиданно для себя стал напевать нечто фривольное. А к театру подкатил и вовсе подшофе, по причине чего кучер помог ему подняться по лестнице и даже постоял с ним в сторонке на ступенях, ожидая, пока барин немного охолонется и сможет продолжить путь самостоятельно. 

Согласно билету, Бибиков разместился в литерном ряду, отчего сначала немного напрягся, так как люди, сидящие рядом, сплошь сверкали орденами на генеральских мундирах. Под стать им были и жены: все в бриллиантах и французской парфюмерии. Не успел Александр Петрович освоиться, как заиграл оркестр и началось действо. Поначалу оно забавляло и даже несколько увлекало его. Но к середине спектакля вторая волна опьянения накрыла Бибикова. Вдобавок толстая генеральша по соседству начала потеть и излучать жар, как голландская печь. Эта смесь запахов пота и духов окончательно ввела его в состояние транса. Перед ним замелькали лица поющих актеров, сановных особ, лысого полуспящего генерала с двойным подбородком, расфуфыренных дебелых дам. Лиц было много, и все они были разные, но сквозь туман Бибиков вдруг ясно и отчетливо увидел, что есть в них еле уловимое сходство. Этим людям абсолютно все равно, как поют и играют актеры. Они пришли сюда не за этим. Им важно находиться в первых рядах. Пока ты здесь, у тебя будет все: продвижение по службе, деньги, награды... Перемещение в середину зала, а уж тем более на галерку, равносильно смерти. 

— Ах, бедные! Даже здесь не могут расслабиться. Дураки, право же, дураки, — пронеслось в голове Бибикова.

«А, может, встать сейчас и сказать им, что они дураки?» — вдруг ударила шальная мысль. Вот так просто встать и сказать. «То-то заваруха будет! Да нет, нельзя, выгонят, карьере конец», — одернул себя Бибиков. 

Но мысль не отпускала, не хотела уходить. Она долбила по вискам, насмехалась над его трусостью, подзуживала. 

«Да», «нет», «да», «нет» вбивались гвоздями в воспаленный мозг. «Да......!» 

Неведомая сила приподняла его и вырвала из кресла. Он сделал шаг вперед, повернулся к литерным рядам и, перекрикивая музыку, выдохнул: 

— Господа, какие же вы дураки! Вы все дураки, господа! 

Как нарушителя спокойствия тащили к выходу и как он оказался дома, сам Александр Петрович видел, словно во сне. Силы оставили его. 

Назавтра коллежский секретарь получил отставку и был отправлен на Кавказ. Стараниями Верниховского, который чувствовал свою, хоть и невольную вину перед молодым человеком, Бибикову определили низшую чиновничью должность. С нее и началась его новая жизнь. 

А Петербург, посудачив дня три о странной выходке в театре, навсегда стер маленького человечка из своей памяти.

Проходили десятилетия, иногда менялись цари, с ними менялся и состав литерных рядов. Однажды перед началом очередного спектакля на почетное место проследовал старый генерал. Лишь немногие признали в нем Александра Петровича, который после Кавказа продолжил дипломатическую службу в восточных странах, а теперь вот вернулся в столицу. Кто-то усмехнулся, кое-кто предпочел сделать вид, что не знаком. 

Однако в разгар спектакля седовласый генерал вдруг поднялся из первого ряда и, повернувшись к публике, громко крикнул:

— Господа! Какие же вы дураки! Вы все дураки, господа!

Это были последние слова Бибикова. Жизнь его оборвалась апоплексическим ударом.